Какими красивыми бывают несчастные страны, какими красивыми бывают несчастливые жизни – такие, как у Анны Ахматовой!

Армяне, с которыми я познакомился в 1996 году, рассказывали, что у них серьезные проблемы с электроснабжением и что великий армянин Шарль Азнавур из своего кармана оплачивает электроэнергию для половины страны.

Не знаю, правда ли это.

А вот что правда, так это то, что Симона, моя подруга из Сардинии, в день смерти Шарля Азнавура прислала мне эсэмэску – это была фраза, которую Азнавур произнес в одном из интервью 2014 года: «У счастливых людей нет истории. История есть только у несчастных».

Но я хотел рассказать не об этом. Рассказать я хотел о том, чем закончился наш не очень удачный телефонный разговор с сотрудником Института перевода, пожелавшим мне под конец здоровья и мира.

Я в ответ тоже сказал: «Здоровья и мира».

Я был тронут.

И вдруг подумал, что никогда никому не желал мира.

И что в Италии пожелание мира и добра отсылает ко временам моих бабушек и дедушек, родившихся в 1915 году.

Если бы в детстве кто-нибудь из знакомых пожелал мне мира и добра, я принял бы это за шутку.

И вот в 2022 году, сидя у себя на кухне в Казалеккьо-ди-Рено, тронутый и взволнованный, я желаю здоровья и мира сотруднику московского Института перевода.

Вот это меня и пугает.

Дела у нас настолько плохи, что еще мои дети и внуки будут желать друг другу мира.

Дерьмовый у нас мир.

Как я уже говорил в самом начале и несколько раз это повторял, замысел этой книги родился, когда я заканчивал работу над романом о Фёдоре Михайловиче Достоевском с подзаголовком «Всё ещё кровоточит». Он носит автобиографический характер.

Я страстно увлекаюсь русской литературой, получил диплом по русской филологии, перевожу романы с русского языка и читаю курс перевода с русского в Миланском университете лингвистики и коммуникаций.

Все это началось, когда мне было пятнадцать лет, в маленькой комнатке на верхнем этаже нашего загородного дома в Базиликанове, в провинции Парма, где мне в руки попало «Преступление и наказание» Достоевского – первый русский роман, который я прочитал.

И когда я дошел до того места, где Раскольников, главный герой «Преступления и наказания», говорит: «Мне… надо было поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?» – и признается, что «хотел Наполеоном сделаться», – я, пятнадцатилетний, отложил книгу и спросил себя: «А хочу ли я узнать, вошь я или человек? Хочу ли я быть Наполеоном?» И у меня было ощущение, что эта книга, изданная сто двенадцать лет назад в трех тысячах километров от меня, вскрыла во мне какую-то рану, которая еще не скоро перестанет кровоточить.

Вот это меня и пугает в русских – их способность заставить истекать кровью.

А еще я, как и очень многие, страдаю так называемым синдромом самозванца.

Когда я работал над этим романом, один мой знакомый признался, что ему тоже хорошо знаком этот синдром, и ему даже немного стыдно, потому что сейчас такое встречается сплошь и рядом.

Прямо мода какая-то.

Основной симптом синдрома самозванца – внезапный приступ страха: когда вы устраиваете чтение, проводите презентацию или подписываете книги, вы боитесь, что кто-то вдруг встанет и скажет: «Вы что, действительно верите во все, что он тут говорит? Разве вы не видите, что он ничего не знает?»

И тогда вы оглядываетесь вокруг: почему я здесь?.. Кто все эти люди?.. Как я до такого докатился?..

Вот этого я и боюсь: что не смогу ответить на вопрос, который в детстве задавала мне мама, когда я проказничал и огорчал ее: «Паоло, как ты до такого докатился?»

Но, честно говоря, больше всего я боюсь, что книги, написанные мной, это хорошие книги.

Боюсь, что люди будут их читать, а потом подходить ко мне в супермаркете «Кооп» на виа Андреа Коста и спрашивать: «Вы что, тоже ходите сюда?»

Больше всего я боюсь, что мои книги будут пользоваться успехом.

Неудачи мы переносим легко – мы к этому привыкли, а вот успехи переживать труднее, особенно людям с таким характером, как у меня, а мой характер, надо сказать, легким не назовешь.

Вот чего я боюсь: когда все идет хорошо.

Хотя, если вдуматься, наверное, даже не это самое страшное.

Незадолго до того, как я закончил этот роман, погибла Дарья Дугина, двадцатидевятилетняя девушка, дочь русского философа Александра Дугина, апологета евразийства (движения, обретшего второе дыхание в трудах Льва Гумилёва); ее взорвали, когда она ехала в собственном автомобиле.

Пока одни задавались вопросом, кто стоит за этим преступлением, другие – и таких много на Западе – не скрывали радости.

На следующий день после убийства Дугиной, выйдя утром на пробежку, я начал слушать на «Ютубе» интервью с бывшим агентом КГБ, живущим сейчас во Франции. Он опубликовал несколько книг, рассказывающих о работе КГБ, которую, насколько я смог понять, сейчас он осуждает.

Его зовут Сергей Жирнов.

Жирнова спросили, кто, по его мнению, мог организовать убийство Дугиной.

Он ответил, что первый в списке подозреваемых – тот, кому смерть Дарьи Дугиной выгоднее всего, и этот человек – ее отец Александр Дугин, о котором сейчас все говорят, хотя до этого его в России почти никто не знал.

За последние месяцы я слышал много разных высказываний, казавшихся мне ошибочными, абсурдными, непонятными и парадоксальными, но эти слова Жирнова вызвали у меня полное неприятие.

Я прервал тренировку, остановился, достал телефон и переключился на другой канал на «Ютубе».

И, как мудак, снова вспомнил, что писал Курт Воннегут в «Бойне номер пять».

«Я сказал своим сыновьям, чтобы они ни в коем случае не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения.

И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы».

Радоваться тому, что от взрыва погибла двадцатидевятилетняя женщина, какие бы идеи она ни защищала, мне кажется, могут только звери.

Именно это меня и пугает.

Что мы позволили звериному началу завладеть нами.

Что мы не отдаем себе отчета, во что превращаемся, а может, уже превратились.

Эти строки я пишу в поезде 20 декабря 2022 года, в начале девятого утра.

Если кто и проснулся тем утром в пять часов, то это был я. Пробежка в темноте заняла пятьдесят минут: за это время я одолел расстояние от Болоньи до Казалеккьо-ди-Рено.

Чем-то похожим стала для меня и работа над этим романом.

Полтора года я одолевал в темноте расстояние между Россией, Украиной и Италией, между 1889 и 1917 годом, между 1917 и 1946 между 1946 и 1966, между 1966 и 1989, между 1989 и 2023 годом.

Если кто и оставил в то утро свою банковскую карту в супермаркете, то это тоже был я. Я заметил это не сразу, но дал себе слово, что завтра же, 21 декабря 2022 года, вернусь в супермаркет и заберу свою карту.

Кто знает, найду ли я ее, подумалось мне.

В тот день, готовясь поставить точку и сдать, эту книгу я не смог бы вспомнить, сколько банковских карточек я уже успел где-то оставить.

Кто знает.

Рассказ Ангелины Щекин-Кротовой цитируется по книге «Анна Ахматова в записях Дувакина» (издательство «Наталис», Москва, 1999).

Высказывание Венедикта Ерофеева об Иосифе Бродском взято из интервью, опубликованного в книге Натальи Шмельковой «Во чреве мачехи» (издательство «Лимбус пресс», СПб, 1999).