Где отовсюду исходит свет, и вам так мало надо. Краюшку хлеба, и каплю молока, да это небо, да эти облака!

Из молодых поэтов, окружавших Ахматову в последние годы, ближе всех к ней был Анатолий Найман. После ее смерти он напишет книгу «Рассказы об Ахматовой», которая получит широкую известность в России и будет переведена на многие иностранные языки.

«Неблагополучие, – пишет Найман, – необходимая компонента судьбы поэта, во всяком случае поэта нового времени. Ахматова считала, что настоящему артисту, да и вообще стоящему человеку, не годится жить в роскоши. „Что это он фотографируется только рядом с дорогими вещами? – заметила она, рассматривая в журнале цветные фотографии Пикассо. – Как банкир“. <…> Когда Бродского судили и отправили в ссылку на север, она сказала: „Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял“».

В 1914 году вышел второй поэтический сборник Ахматовой под названием «Чётки».

По словам Аманды Хейт, успех «Чёток» превзошел даже успех «Вечера», превратив Ахматову в одного из известнейших русских поэтов. В России все популярнее становится игра – чтение «Чёток» на память: один начинает читать стихотворение из сборника, другой его заканчивает.

Как пишет Ольга Черненькова, ее мужа, Николая Гумилева, стали называть «Николаем Ахматовым», а их вместе «Ахматовыми».

В «Чётках» есть стихотворение «Венеция». Приведу его здесь:

Как тут не вспомнить книгу Павла Муратова «Образы Италии», то место, где он пишет: «Камни Флоренции, так кажется, легче, чем камни, из которых сложены другие города». Прочитав эти строки, я подумал о себе: «Вот олух, тебе до Флоренции тридцать пять минут на поезде. Чего ты ждешь, почему не съездишь туда?» Любовь русских к Италии удивительна.

Анна Ахматова учит итальянский, чтобы читать Данте в подлиннике. В стихотворении «Муза» 1924 года она обращается к музе:

Годы спустя на вопрос, читает ли она Данте в оригинале, Анна Ахматова ответит: «Я делаю это всю жизнь».

Мандельштам тоже, насколько известно, учил итальянский, чтобы читать Данте. Ему очень нравилось, как у нас, итальянцев, во время разговора работает речевой аппарат, как мы артикулируем звуки, как прижимаем язык к передним зубам. Он называет итальянский «самым дадаистическим из романских языков» и задается вопросом, «сколько сандалий износил Алигьери», пока писал «Божественную комедию». Я не поэт, но мне кажется, именно такой вопрос должен был задать один поэт другому, русский – итальянскому.

Достоевский, приехав в Петербург в пятнадцать лет, в письмах отцу в Москву сообщал, что погода в Петербурге стоит «прелестнейшая, итальянская»: в Италии он никогда не был, но для него, пятнадцатилетнего русского юноши тридцатых годов девятнадцатого века, итальянское – синоним прелестного.

Базаров, главный герой одного из великих романов девятнадцатого века, считает, что «русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения» (роман И. С. Тургенева «Отцы и дети»). Думаю, что нам, итальянцам, это понятно как никому другому. Но если русские так критично относятся к себе, то нам остается только удивляться, почему они такого высокого мнения о нас, почему все итальянское кажется им «прелестным».

Чтобы получить визу в Россию, вы должны прийти в посольство с паспортом и фотографией, на которой вы не улыбаетесь, а смотрите в камеру с серьезным выражением лица; снимку должно быть не больше шести месяцев. Я так и поступил, сделал серьезную фотографию и принес. На фотографиях, кстати, я почти никогда не улыбаюсь.

Через несколько дней мне сообщили, что с фотографией возникла проблема: такое же фото было вклеено в мой паспорт в 2019 году. Речь шла о снимке четырехлетней давности, когда я весил на пятнадцать килограммов больше. На нем я был в синей рубашке с воротником, тогда как на новой фотографии – в синей рубашке без воротника. Но в посольстве сказали, что дело не только в этом: нужно также внести кое-какие уточнения в приглашение, присланное мне из Музея Ахматовой. Они не указали мой пол. Надо обязательно добавить пол.

Я написал в Музей Ахматовой и попросил написать в приглашении: «Пол: мужской».

Фотографию в синей рубашке я тоже переделал. Когда я иду фотографироваться для российского посольства, всегда надеваю синюю рубашку, хотя обычно я их не ношу.

Как пишет Ольга Черненькова, в апреле 1914 года Анна Ахматова оказалась в довольно сложном, щекотливом положении.

У нее был роман с молодым композитором и футуристом Артуром Лурье, и она забеременела.

Рожать она не захотела.

Когда 11 апреля 1914 года Ахматова писала: «Доля матери – светлая пытка, // Я достойна ее не была», – по мнению Черненьковой, она говорила не об отношениях со Львом, а именно об этой беременности.

По всей видимости, после этого аборта Ахматова больше не могла иметь детей.

Она рассказывает об этом мужу. Гумилёв в это время увлечен Татьяной Адамович, которая недовольна ролью любовницы. Выслушав признание Анны о ее связи с Лурье, Николай в ответ признается в романе с Адамович.

Татьяна Адамович, учительница танцев, однажды рассказала Гумилёву, как в школу, где она преподавала, «пришли какие-то дамы, чтобы выбрать для своих детей учительницу танцев», и, когда директор предложила им Татьяну, одна из дам сказала: «Что вы, что вы – она любовница Гумилёва!»

Татьяна просит любовника жениться на ней, но, когда Гумилёв рассказывает об этом жене, Ахматова ставит ее слова под сомнение: «Совершенно неправдоподобно, чтоб какие-то дамы знали об этом, а если и знали, – добавляет она, – то так сугубо искали бы невинную учительницу, а если и искали, то не стали бы заявлять об этом во всеуслышание, в казенном учреждении, да еще местному начальству».

Гумилёв согласился, и казалось, дело разрешилось, но, как пишет Черненькова, к несчастью, Анна находит у Гумилёва письма его любовницы.

Она читает их всю ночь, после чего у нее происходит объяснение с мужем, и Гумилёв предлагает развестись.

Она соглашается при условии, что Лев останется с ней. Свекровь, узнав об этом, заявляет, что она категорически не согласна расстаться с внуком и отдать его невестке, такой неприспособленной к жизни.

Похоже, только чтобы не огорчать свекровь и мать, Анна и Николай решили не разводиться.

А вскоре Николай охладел к Татьяне.

Бедная Татьяна…

Один мой русский друг, узнав, что через несколько недель я планирую навестить его в Петербурге, сказал мне: «Без граппы можешь не приезжать».

Есть среди моих друзей и такие – большие любители граппы.