Ни Паоло Конте, ни его аккордеониста не было в Болонье в первые месяцы моей жизни там, но меня не покидало ощущение, что Болонья купается в звуках аккордеона. Очаровательное место, где не хватало только одного – библиотеки.

Еще недавно работала библиотека в Палаццо Монтанари на виа Гальера, но в то время она была закрыта (или открыта, но работала не полный день, я уже не помню). Говорили, что в центре, возле пьяцца Маджоре, вскоре планируют открыть новую библиотеку.

Хорошо помню, что в первые месяцы я ездил в Модену и брал книги в библиотеке «Дельфини», в которой всегда были широко представлены современные итальянские авторы. В то время я читал в основном современную итальянскую литературу.

Так продолжалось два года, аккордеон то затихал, то звучал снова, библиотеку все не открывали, и за книгами современных итальянских авторов, если я их не покупал, я ездил в Модену, пока не узнал, что 13 декабря 2001 года, в праздник Святой Лючии, в помещении бывшей биржи на площади Пьяцца дель Неттуно состоится открытие библиотеки. Через несколько лет «Салаборса» станет библиотекой, выдавшей больше всего абонементов в Италии.

Чего только не было раньше в этом здании! Ратуша, почта, товарная и фондовая биржи, главный офис сберегательного банка, спортивный зал (где играли в баскетбол и проводили боксерские поединки) и даже постоянный кукольный театр.

И вот 13 декабря 2001 года я стоял в очереди за пропуском в библиотеку (мне выдали читательский билет под номером пятьдесят четыре). Помню, что рядом со мной в очереди оказалось несколько мужчин, державших в руках стопки музыкальных компакт-дисков и DVD-дисков с фильмами. У них с удивлением спрашивали: «Это что, все бесплатно выдают?» Да, это можно взять бесплатно: компакт-диски, DVD и даже книги, если нужно, а в Болонье желающих хватало.

Он у меня сохранился до сих пор – мой читательский билет номер пятьдесят четыре, хотя я им уже не пользуюсь. Десять лет назад я потерял кошелек, и мне сделали новый документ, а потом я нашел свой кошелек вместе со старым читательским билетом номер пятьдесят четыре и сохранил его – прикрепил на шкаф вместе с удостоверением Боксерской ассоциации Пармы, куда много лет назад, будучи студентом университета, приходил на тренировки по боксу.

Если я что и люблю, так это проводить время в «Салаборсе». В конце апреля 2022 года я отправился туда один, без Тольятти, и стал просматривать русские книги, надеясь найти что-нибудь про Анну Ахматову. Рядом я заметил высокого светловолосого мужчину лет пятидесяти, в кожаной куртке. Даже если бы он не стоял перед полками с русскими книгами в библиотеке «Салаборса», я сразу сказал бы, что он русский. Так и оказалось. Его звали Николай, он узнал меня и спросил:

– У вас найдется десять минут? Я бы хотел кое-что вам рассказать.

– С удовольствием, – ответил я и тоже спросил: – Давно в Италии? Вы хорошо говорите по-итальянски.

Он посмотрел прямо перед собой, словно подсчитывая:

– Сорок шесть лет. Но мне пришлось немного помотаться туда-сюда.

Я начал писать романы двадцать шесть лет назад, в 1996 году. И всегда, когда садился писать, сталкивался с проблемой, где найти материал.

А сейчас, по-моему, проблема диаметрально противоположная.

Материал у меня есть, но, кажется, кроме материала, больше ничего нет.

Материал для романа я нахожу даже по дороге в «Салаборсу».

Мы идем в бар, я беру кофе, он заказывает чай. Просит черный, но черного у них нет, ему показывают, какие сорта чая есть, он их изучает и, по-моему, слишком уж долго выбирает нужный чай.

В какой-то момент мне это надоедает, я отхожу и сажусь, открываю книгу «Петербург Анны Ахматовой», которую только начал, и читаю первое эссе Клары и Витторио Страда, где нахожу краткое определение поэзии Ахматовой как стоической: «Это христианский стоицизм современной женщины, которая воспитывалась в нормах традиционной морали, воспитывалась не только на литературе, лирической поэзии и, конечно, русском романе; женщины, жившей в России ХХ века, в эпицентре главных ее потрясений: в Петербурге и Москве».

Отмечаю это место, поднимаю глаза – передо мной на подносе его особенный чай и мой самый обычный кофе.

Его зовут Виталий, и я говорю ему: «Виталий в Италии», – он кивает и соглашается: «Это точно», – но по его лицу не скажешь, что он в восторге от моей шутки.

– Я приехал сюда, когда мне было четыре года, – начинает он. – С родителями. Мой отец был диссидентом. Советский Союз он не любил. Мы жили в Реджо-Эмилии. Это было в 1971 году. Мы прожили там шесть лет. Но маме Реджо-Эмилия не нравилась. Она хотела вернуться в Советский Союз. Там мы жили в Москве. А потом оказались в Реджо-Эмилии. Конечно, о ней можно сказать много хорошего, мы жили на южной окраине, в районе Буко-дель-Синьоре. Да, Реджо-Эмилия не самое плохое место, но, если сравнивать ее и наш район Буко-дель-Синьоре с Москвой и Замоскворечьем, то понятно, что мама была не так уж неправа, предпочитая Москву. Ну и вот, мы вернулись в Москву, мы с мамой. Отец не поехал.

– Он боялся?

– Он боялся. Но что ему было делать без нас в Буко-дель-Синьоре? Один, без семьи, еще и русский. Так прошло шесть месяцев. А потом он приехал к нам в Москву. Его арестовали в аэропорту. Девять лет лагерей. Он вышел в восемьдесят пятом. Мама умерла. Опухоль головного мозга. Ей было сорок семь. Несчастная женщина. Да и отец тоже несчастный человек. Он прожил еще три года. Умер от сердечного приступа.

Типичная русская история. Если угодно, русская история ХХ века, дочь холодной войны. Папа был политическим беженцем, демократом, он жил политикой, а я ее не люблю. Он боролся за мир, в котором будет возможна свободная торговля, в котором каждый сможет говорить что думает, я этот мир отчасти застал и, надо сказать, воспользовался им, хотя никогда за него не боролся, и не скажу, что он мне очень нравится. Демократия не вызывает у меня восторга, признаюсь, я не очень уважаю нас – народ, избирателей. Кто мы такие, чтобы принимать решения? Основная масса людей невежественна и чаще всего труслива. Если бы у меня спросили, как распределить государственные ресурсы, думаю, бóльшую часть я раздал бы своим друзьям.

Есть в русских и в России одна вещь, которую я не могу объяснить. В России я прожил несколько захватывающих лет – это был, пожалуй, один из самых интересных и увлекательных периодов в моей жизни, но, когда слушаешь со стороны истории русских людей, в них столько печали.

Александр Зиновьев в романе «Зияющие высоты», за который в 1976 году он был исключен из рядов КПСС, а в 1977-м лишен всех государственных наград, включая боевые, всех ученых степеней и даже исключен из Философского общества, в котором никогда не состоял, а его дочь и сын потеряли работу, так вот в «Зияющих высотах» Зиновьев пишет, что пессимист в России – тот, кто думает, что хуже быть не может, а оптимист – тот, кто говорит: «Нет, хуже быть может!»

Жизнь Анны Ахматовой словно подтверждает эти слова Зиновьева.

Открываем ее биографию, написанную Элен Файнштейн, и на первой же странице читаем: «Многие мужчины восхищались ее красотой, но все три брака Ахматовой оказались несчастливыми».

И, как пишет Фокин, «она – частный человек, беспартийный, лирический поэт, одинокая женщина, не умеющая без посторонней помощи включить газовую конфорку, – трижды была предметом обсуждения и осуждения Центрального комитета правящей партии. Три запретительных постановления ЦК ВКП (большевиков)! Можно подумать, у большевиков других забот не было…»

Со стороны – ужасная жизнь.

И все-таки, мне кажется, это была удивительная жизнь, как удивительна и сама Россия. Для меня Россия – удивительное место. Страшное, но все равно удивительное. Я много работал в России. Я был там очень одинок, Россия – идеальное место для одиночества.