3 августа они снова встречаются, долго гуляют по городу, расставаясь, он говорит ей на прощание: «Пойду теперь писать стихи про вас». Хочет ее закадрить, однозначно.

В десять вечера в гости к Гумилёву заходит Владислав Ходасевич, будущий муж Нины Берберовой и автор прекрасной книги «Некрополь».

Они ровесники, и Гумилёв говорит ему: «Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете».

Он много шутил, был в отличном настроении.

Наконец мы прибыли в миланский аэропорт «Мальпенса» и подошли к стойке регистрации Турецких авиалиний. Синьора за стойкой – не знаю, как ее правильно назвать, я бы сказал стюардесса, но стюардессы – это те, кто в самолетах, а эта была одета как стюардесса, но стояла за стойкой регистрации Турецких авиалиний, – и вот эта синьора, узнав, что я лечу в Россию, первым делом спросила:

– Вы сдавали тест?

– Конечно сдавал, – ответил я.

– Можете показать?

Я достал распечатку результата и протянул ей, она посмотрела и сказала:

– Это экспресс-тест на антиген. А нужен ПЦР.

«Ну вот, – подумал я, – я так и знал». И посмотрел на Клаудио, как бы говоря: «Придется остаться дома».

И в этот момент «стюардесса», или кто она там, сказала:

– Ваш рейс задерживается, так что можете спуститься на минус первый этаж, там есть центр тестирования на ковид, результаты выдают через час. Думаю, вы успеете.

Мы хватаем чемоданы и со всех ног мчимся через аэропорт «Мальпенса». Нужно успеть сдать мазок.

Мы как на иголках.

Гумилёва доставляют в здание Петроградской ЧК на Гороховой. ЧК – это аббревиатура Чрезвычайной комиссии, полное название – Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Он пишет жене, успокаивает ее и просит передать ему Евангелие и «Илиаду».

Затем его переводят в тюрьму на Шпалерной. Там он встречается в коридоре с Николаем Пуниным, которому суждено стать третьим мужем Анны Ахматовой. Пунин был арестован по подозрению в участии в боевой организации, но вскоре освобожден. Позднее Пунин вспоминал эту встречу и «Илиаду» в руках у Гумилёва. Это последнее воспоминание о Гумилёве. Пунин – последний из знакомых поэта, кто видел его живым. Никакого суда не было. Действовало военное положение.

Допросы длились три недели, Гумилёв ничего не рассказывал, не называл имен. 26 августа 1921 года его расстреляли.

7 августа умер Александр Блок.

10 августа, в день похорон, за его гробом шел весь литературный Петроград.

Тогда же Ахматова узнала об аресте Гумилёва.

Ей сказали, что за него хлопочут. Сказали, что Горький обратился напрямую к Ленину и попросил о помиловании Гумилёва, на что Ленин ответил: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас».

Мы бегом летим вниз – я со своим чемоданом, Клаудио со своим. Девушкам в центре тестирования я торопливо объясняю, в чем дело, торопливо заполняю анкету, торопливо оплачиваю срочный тест, торопливо повторяю свой номер телефона, потому что никто не понимает, что я написал в анкете, у меня берут мазок, и мне остается только ждать.

Идем к бару, что-то заказываем, и, пока ждем, я звоню Луке, своему турагенту, рассказываю ему, что произошло в аэропорту и как мы этому обрадовались. Зато ничего хорошего не могу сказать о той лаборатории в Болонье, которая обещала прислать мне результат теста к девяти утра. Сейчас уже полдень, а новостей от них никаких. Минут пять мы непринужденно болтаем, прощаемся, и я снова сижу и жду результата. Мелькает мысль, что я жду его уже двадцать четыре часа.

На душе неспокойно.

Не успел я погрузиться в свои мысли, как на почту приходит результат мазка. Негативный. Еще и получаса не прошло. Мы мчимся забрать распечатку и бежим наверх с чемоданами, подбегаем к стойке регистрации, и я говорю «стюардессе», или кто она там:

– Спросите у меня, сделал ли я ПЦР-тест?

– Вы сделали ПЦР-тест? – спрашивает она.

– Конечно сделал, – отвечаю я и протягиваю ей распечатку, а она мне – посадочный талон.

Мы направляемся на посадку, а когда подходим, застаем там очереди, причем немаленькие. У двух проходов посвободнее, к остальным толпится народ.

Направляюсь туда, где свободнее.

– Видишь, это для тех, кто едет в США и Израиль, – говорит Клаудио.

– О, – отвечаю я, – а почему те, кто едет в США и Израиль, могут свободно проходить, а те, кто едет в Россию, должны ждать?

– Слушай, я ничего не понимаю в геополитике.

– Я тоже.

Спустя какое-то время мы проходим, я покупаю граппу для своего друга, а Клаудио – бутылку лимончелло для Музея Ахматовой. Мы направляемся к нашим гейтам, или как их правильно называть, садимся и ждем. Чтобы скоротать время, я открываю компьютер, захожу на сайт лаборатории, в которой у меня брали мазок. Результат наконец пришел. Открываю файл и читаю большими буквами: «ПОЗИТИВНЫЙ». Перечитываю еще раз. «ПОЗИТИВНЫЙ».

– Клаудио, – зову я, – попробуй прочитать, что тут написано.

Клаудио смотрит на экран.

– ПОЗИТИВНЫЙ, – говорит он.

– Мне тоже так показалось. И что теперь? – спрашиваю я. – Что мне теперь делать?

На душе неспокойно.

16 августа, по дороге в Царское Село, Анна Ахматова пишет в поезде такие строки:

Через десять дней, 26 августа 1921 года, Гумилёв напишет свои последние слова[59]: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилёв».

1 сентября газета «Петроградская правда» сообщила о расстреле шестьдесят одного участника заговора (среди них был и Гумилёв), получившего название «Дело Таганцева» – по фамилии географа Владимира Таганцева, которого тоже расстреляли.

Новостей в «Петроградской правде» Ахматова не читала. В это время она жила в санатории в Царском Селе, куда легла через несколько дней после похорон Блока. Она болела туберкулезом, болезнь преследовала ее всю жизнь.

Навестить ее зашла жившая неподалеку Мария Рыкова. Их разговор с Анной прервал отец Марии – он подошел к ним и отозвал дочь за ворота санатория.

Ахматова видела, как отец что-то сказал Марии, и та вдруг закрыла лицо руками. Анна подумала, что у них в семье случилось что-то страшное.

Мария Рыкова подошла к ней и тихо сказала:

– Николай Степанович.

И Анна Ахматова все поняла.

Мы живем в отеле на набережной Фонтанки, в нескольких сотнях метров от Фонтанного Дома, где находится Музей Ахматовой.

Температура тут градусов на пятнадцать ниже, чем в Италии. Я выхожу из отеля в пять утра, бегу по Невскому проспекту, добегаю до Зимнего дворца, перебегаю через Дворцовый мост, держу путь вдоль набережной Невы мимо университета, возвращаюсь обратно по мосту Лейтенанта Шмидта[60], сворачиваю и направляюсь к отелю по Гороховой, той самой улице, где в начале романа Гончарова «Обломов» жил его главный герой. И, бегая так почти каждое утро, не перестаю удивляться своему везению.