Одна из книг серии, выходящей под редакцией Павла Фокина, она называется «Ахматова без глянца», в буквальном смысле – Ахматова без прикрас, без показухи.

В прошлом году в Италии вышла биография Достоевского из этой же серии, переведенная Джадой Бертоли, Франческой Джордано, Вердианой Неглией и Ирен Вердзелетти. Все они были моими студентками, когда я читал свой первый специальный курс в Миланском университете.

Я имел некоторое отношение к подготовке этой книги, которая нам очень нравилась. Мы считали, что биография получилась отличная; фактически единственное, что нам не нравилось, это название.

На наш взгляд, эквиваленты слова «глянец» в итальянском языке – orpelli (мишура, побрякушки) и fronzoli (украшения, выкрутасы), но назвать книгу «Достоевский без побрякушек» или «Достоевский без выкрутасов» было нелучшим вариантом.

Мы долго думали и из всех вариантов самым подходящим посчитали «Достоевский без вранья» (Dostoevskij senza tante balle). К сожалению, издательство его не одобрило. Так что, когда книга вышла, на ее обложке значилось «Некто Достоевский». Если бы кто-нибудь перевел «Ахматову без глянца» и принес этот перевод в издательство, я бы предложил назвать его «Ахматова без вранья».

В этой книге, как бы она ни называлась, «Ахматова без вранья», или «Некто Ахматова», или «Ахматова без прикрас», или «Ахматова без мишуры», глава, посвященная сыну Анны Андреевны, Льву Николаевичу Гумилёву, была бы озаглавлена «Трагедия отчуждения».

В итальянском у слова «отчуждение» много синонимов: allontanamento – отдаление, отталкивание, alienazione – неприязнь, straniamento – отстранение, espropriazione – экспроприация.

Трагедия отчуждения, отдаления, отстранения, отталкивания, экспроприации.

Самая известная книга Фредрика Шёберга, шведского писателя и энтомолога, называется «Ловушка Малеза». В Италии ее издали под названием «Искусство собирать мух» (L’arte di collezionare mosche).

Вторая книга Шёберга, изданная на итальянском в переводе Фульвио Феррари, носит название «Король изюма» (Il re dell’uvetta).

Когда мне случалось рассказывать о творчестве Шёберга, я зачитывал из нее такой отрывок:

В юности у меня был очень близкий друг. Торбьорн Станер (1958–1994). Мир его праху.

Когда однажды знойным летним днем мне на остров позвонила мама и сказала, что Торбьорн погиб в какой-то банальной автокатастрофе, мой мир рухнул. Первая реакция была – шок. Мы мало общались в последние годы. У каждого семья, дети. Жизнь развела нас в разные стороны.

И только когда его не стало, я в полной мере понял, что значила для меня наша дружба. Это был самый тяжелый день в моей жизни. Все три года, что я провел в стенах Вестервикского училища, мы были неразлучны. Всегда. Мы все делали вместе: ходили на рыбалку, фотографировали птиц, играли на гитаре и тусовались, ловили бабочек и, конечно, ухаживали за девушками. А еще мы путешествовали: Камарг, Греция, Испания, Польша, – и куда бы мы ни отправлялись, мы разговаривали, что бы мы ни делали, мы все время говорили о жизни.

Более нелепую пару трудно было представить.

Совершенно неуверенный в себе Торбьорн двухметрового роста – и я, от горшка два вершка, высокомерный, как индюк, и всех раздражающий. Помню свою комнату и наши разговоры ночи напролет, до самого рассвета, разговоры о том, что влияет на нас и на что можем повлиять мы, что можем изменить.

Сколько мы с ним спорили! Все возможно, доказывал я. Ты ошибаешься, возражал он. В конце концов мы всегда мирились и на следующий день отправлялись на поиски новых приключений. И вот его нет, а я сижу в своем доме на острове, глядя в стол, и плачу. Сердце разрывается.

И вдруг я услышал легкие детские шаги. Я обернулся и поймал на себе взгляд старшего сына, которому тогда было семь. Из-за его спины выглядывала младшая дочурка. Он протянул мне сжатый кулак, выдерживая интригу, медленно разжал его и сказал: «Папа, смотри, что мы нашли».

На ладони у него сидел жук – необыкновенно красивый кроваво-красный щелкун. Мои дети никогда не видели, как я плачу. В тот день в доме царила мрачная, тягостная атмосфера, и они старались меня не трогать. Но в конце концов не выдержали. Они так за меня переживали, что побежали на улицу и стали копаться в трухлявом пне, пока не отыскали там жука. И принесли его мне, широко распахнутыми глазами глядя на это маленькое чудо.

– Это тебе.

– Папа, теперь тебе станет хоть чуточку веселее?

И до сих пор, когда я вижу кроваво-красного щелкуна, у меня иногда наворачиваются слезы, от горя или от счастья – я и сам не знаю, наверное, и от того, и от другого.

Мне кажется, это очень наглядный и трогательный пример того, какое счастье – иметь детей.

И еще я думаю, что, по всей видимости, есть огромная разница между тем, какие отношения с детьми были у Фредрика Шёберга, и тем, как складывались отношения у Анны Ахматовой с ее сыном Львом.

В музее Ахматовой в Фонтанном Доме, бывшей усадьбе графов Шереметевых в центре Петербурга, в доме № 34 на набережной Фонтанки, в 44-й квартире, где Ахматова жила с 1924 по 1952 год, в углу коридора, который несколько месяцев служил комнатой Льву Гумилёву, хранится записка на латыни, набросанная карандашом на коричневой оберточной бумаге:

Это крылатое выражение из «Энеиды» Вергилия, переводится оно так: «Для побежденных спасенье одно – не мечтать о спасенье».

Записка принадлежит Анне Ахматовой (она подписалась буквой А.) и адресована сыну, который в ее глазах был не кем иным, как дофином. Эта цитата напомнила мне один пассаж из поэтического сборника Сэмюеля Беккета «Лже-Шамфор»: «Надежда – не более чем шарлатан, который упорно водит вас за нос; что касается меня, то я почувствовал себя хорошо, только когда потерял ее. Над вратами рая я с удовольствием написал бы слова, которые Данте разместил над вратами ада: „Оставь надежду“ и т. д.».

Это прекрасный совет, на мой взгляд совет стоика, – не мечтать о спасении, находя опору в отчаянии, с той только оговоркой, что адресат записки, Лев Гумилёв, говорил о матери: «Мама, как натура поэтическая, страшно ленива и эгоистична, несмотря на транжирство. <…> Для нее моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная – сыночка потеряла, и только».

Он не подходил на роль дофина этой великой женщины, своей матери.

Так же, наверное, как и на роль победителя.

Аманда Хейт пишет, что «брак с Гумилёвым не исцелял от одиночества. Ахматова, как видно, не была способна к простым проявлениям любви, делающей возможной совместную жизнь с другим человеком. Она и Гумилёв, который во многих отношениях был похож на нее, не понимали ни почему они живут под одной крышей, ни что им делать с их ребенком. Осознавая свою неспособность быть хорошей матерью, Ахматова предоставила воспитание сына свекрови, не слишком жаловавшей невестку, – пишет Хейт. – Так она потеряла сына».

В 1915 году Анна Ахматова пишет стихотворение под названием «Молитва». Звучит оно так: