Он был совершенным Хозяином совершенного места, последнего места назначения и первой станции прибытия к себе настоящему. Впрочем, чтобы умерить пафос дифирамбов, он часто шутил, что совершенен в своем несовершенстве. Юмор, иногда даже сарказм, был необходим, чтобы ученики познавали величие собственного Духа без отрыва от так называемой нормальной повседневности. Потому что в этой сказке можно было заблудиться.

Услышанное придавало сил, поддерживало и вдохновляло. То, что я делала, меняло мою жизнь. И эпицентр перемен был здесь, в старом белом особняке среди зелени древнего смашана. Находиться рядом с Учителем, транслирующим законы Вселенной, означало присутствовать в поле Абсолютного Разума.

…Неподвижность амальгамы водной глади сонного пруда отражала величественные резные арки и купола дворцов. Шепот эха пустых колоннад, внезапные вспышки полета стремительных стай зеленых попугаев и переливчатые веера хвостов танцующих павлинов, яркость бугенвиллей – все это создавало фон для непрекращающегося действия в состоянии бездействия. Здесь течение жизни расслабляло разум, вызывая почти наркотическое погружение в красоту бытия.

Идея написать книгу возникала и исчезала несколько раз, как взмах крыла бабочки или ускользающая тень птицы; однажды возникнув на периферии сознания, она уходила, только чтобы вернуться. Без полного погружения в жизнь этого места описать Учение и этого Учителя было невозможно. Следовало добровольно раствориться в тяжелой и обволакивающей энергии хозяина этого места, самого древнего смашана, в мерном течении здешней жизни.

Расплывчатое и несформированное вначале стремление придать словесную форму изумлению, всякий раз охватывающему меня при виде Учителя, при звуках рога перед пуджей[19], во время непрекращающегося свидетельствования Знания, которым он делился, постепенно крепло.

Тринадцать лет спустя, самонадеянно объявив Учителю, что время для написания его биографии пришло, я обнаружила, что объективно описать этого человека по-прежнему невозможно. И не только потому, что я была его ученицей, находившейся в его присутствии недели и месяцы. Но и оттого, что стандартный набор дат – рождения, образования, значимых событий – звучал сухо и второстепенно и не имел особого значения. Масштаб личности и кажущаяся абсурдность некоторых ключевых явлений его жизни делали задачу практически невыполнимой. Некоторые рассказанные им самим факты, хотя и подтвержденные абсолютно вменяемыми очевидцами, было трудно принять и осознать. Логика противостояла напору мифов и легенд, относя их к категории предрассудков и вымыслов.

Возможно ли вообще описать цвет неба или природу ветра? В какой-то степени да, так как существует набор критериев; нужно просто действовать в рамках терминов и концепций, и таким (почти научным) способом головоломка может быть разгадана. Однако эти методы хороши лишь для теорий, созданных человеком. Науку о душе преподают в нелицензированных университетах, авторитет которых неоднозначен, а преподавателей аттестуют только небесные комиссии.

Подобные мысли преследовали меня в книжном магазине на Черч-стрит в Бангалоре, в обширном разделе биографий, где я пыталась найти правильный формат для будущей книги.

Магазин был завален тоннами пестрой макулатуры, и многим авторам вообще следовало бы запретить писать. Но писательская полиция явно бездействовала, что было мне на руку. Листая биографии Мао и Папы Римского, Ауробиндо[20] и Дега, Билла Клинтона и Далай-ламы, я поняла: большинство свидетельств об этих людях пронизывала индивидуальность рассказчиков, и их эмоции зачастую брали верх над объективностью. Факты подтверждались исключительно своей общеизвестностью.

Биографии современных духовных лидеров были либо сухими и намеренно объективизированными, либо восторженно-банальными. Некоторые книги были полны чрезмерного энтузиазма и эмоций; даже неопровержимые факты вызывали предсказуемый скептицизм. Стоящие за этими публикациями мотивы были понятны: распространение еще одной «благой вести», обеспечение рекламного продвижения, тонко завуалированный маркетинг. Хотя, справедливости ради, некоторые книги были увлекательны и не тронуты этой невидимой плесенью.

Руководство «Как писать биографию» предлагало лишь скучный набор стандартных разделов. Автобиографии цинично подмигивали с полок и предлагали отмеренные дозы объективности. Наиболее честный и лаконичный формат жизнеописаний, который удалось выловить из густого и мало аппетитного книжного варева, был представлен сборником некрологов знаменитостей, изданным The New York Times. Его страницы содержали сухие емкие и интересные факты. Критика подобного стиля была бы неуместной.

Разочарованная, я вышла из душного книжного магазина и махнула рукой, подзывая авто-рикшу. Мелкий дождь барабанил в лобовое стекло, оранжевые брызги сорванных с ветвей тюльпанового дерева соцветий яркими кляксами пометили мокрый асфальт. Глубоко вздохнув, я поняла: книга уже была написана и ждала, чтобы ее тайно вынесли из астральной библиотеки; ее нужно только немного переформатировать. Редакцию надо делать деликатно, с любовью, не меняя узора, сотканного рассказами очевидцев, почитателей и последователей, друзей, скептиков и агностиков.

Полотно будущей картины уже было разложено на подрамнике абсолютного и бесспорного существования йогина, философа и сиддхи[21], чью судьбу все еще меняли невидимые силы, теневые писатели Книги всех Судеб.

Шестого ребенка Шри Химмат Бахадура Шармы и Шримати Гьяни Деви Шармы, родившегося в Бхопале 10 июля 1957 года, назвали Шайлендрой. Он был третьим сыном и последним из детей. Старший брат Махендра был старше его на 23 года, за Махендрой следовали три сестры – Нирмала, Мридула и Пратибха, а средний брат Гьянендра был ближе всего к нему по возрасту.

Несмотря на звучное имя, означающее «Повелитель гор», в первые месяцы жизни ребенок плакал непрерывно и безутешно с перерывами на еду и сон. Неулыбчивый младенец был безучастен к попыткам матери и нянек отвлечь его забавными трюками, обычно хорошо успокаивающими детей. Темные глаза малыша внимательно изучали мир, хотя их взгляд, казалось, был больше обращен вовнутрь, и он совсем не хотел отвлекаться от этого созерцания. Никто не слышал, чтобы он смеялся; малыш вел себя так, будто для смеха не было никаких причин. Наверное, так оно и было.

Первое произнесенное им слово относилось к миру животных, не людей. Ему было около восьми месяцев, когда мать, державшая его на руках, указала на пробегающего пса: «Кутта, собачка!», и он четко повторил это слово. Возможно, оно предопределило его любовь к собакам на всю жизнь. Остальные слова малышового словаря он выучил очень быстро, но разговорчивым это его не сделало.

Ему не было и пяти лет, когда он начал читать на хинди. Еще не умея писать, он знал все буквы и часами читал, и разглядывал последние газетные страницы с комиксами. Как-то так вышло, что ровесники его не интересовали. Он предпочитал компанию взрослых, и ему обычно разрешали присутствовать при их беседах. Взрослые обсуждали интересные вещи, их разговоры не нарушали его обычного задумчивого состояния. Темы, которые они обсуждали, он понимал плохо, но они были гораздо увлекательнее детской болтовни, лишенной, на его взгляд, всякой содержательности.

Отец, выпускник Калькуттского Университета, занимал высокий пост главного судьи штата. Родители были уже женаты, когда Химмат Бахадур Шарма получил юридическую степень. Молодая пара активно участвовала в различных митингах, акциях и маршах против колониального господства Британии. В Дели они лично встречались с Махатмой Ганди, его женой Кастурбой и внучатой племянницей Манубен. Индия переживала радикальное преобразование (одно из бесчисленных в ее истории), политическая и духовная жизнь того времени была яркой и захватывающей.