Мастер терпеливо слушал, попивая чай и никогда не пытаясь спорить с оратором. Ритуал продолжался почти два года. Когда настало время перевода по службе, и отец Лалмани готовился покинуть город, Мастер внезапно обратился к нему: «Сэр, вы постоянно критикуете Божество, которому я поклоняюсь. Вы поверите в Его существование, если увидите Его своими глазами?».

Господин Шарма рассмеялся: «Это невозможно, потому что это просто игра твоего воспаленного воображения».

«Прошу, присоединяйтесь к нам в день полнолуния. Мы вместе с двумя другими преданными будем призывать Ханумана. Если Он решит появиться, вы убедитесь в этом сами. Но есть одно условие – вам придется соблюдать молчание…».

Посчитав предстоящую экспедицию розыгрышем, господин Шарма принял приглашение. В назначенный день их небольшая группа отправилась в горы, прихватив около десяти килограммов сладостей, цветов и других принадлежностей для ритуала. Остановившись в ничем не примечательном месте, спутники господина Шармы стали готовить площадку для ритуала, а он сам сел неподалеку, рассеянно глядя на холмы. Поездка начинала казаться ему бессмысленной, хотя панорама была чудесной, а легкий ветерок освежал и успокаивал.

Коровий навоз уложили в форме квадрата, поверх выложили чоукпурану[58] с цветными узорами, сверху поместили сладости и цветы. Когда все было готово, Мастер сказал: «Теперь сидите тихо, я призову Дада». Так он называл Ханумана – «старший брат».

Церемония длилась около получаса, когда внезапно вспышка света ослепила их: прямо в центре ритуального алтаря стоял Хануман. Мощная высокая фигура излучала ярко-белый неоновый свет, но черты лица божества были неразличимы из-за сияния. Сжимая булаву, Хануман обратился к Мастеру: «Чего ты хочешь?».

«Дада, прости, что побеспокоил тебя, но у этих твоих преданных есть некоторые проблемы. У одного из них с рождения умственно отсталый сын, а другой совсем бездетен…».

«С этого момента у мальчика начнется улучшение. У другого родится двое детей». Голос Ханумана шел со всех сторон одновременно, будто отражался от стен невидимого жестяного купола. Определить тембр голоса было невозможно, и неясно было, мужской это был голос или женский. Несмотря на изумление, господин Шарма все еще был уверен, что происходящее – инсценировка. Он воскликнул: «У меня вопрос! Если такие могущественные боги, как ты, существуют, тогда почему в мире столько страданий?».

Хануман ответил: «Люди пожинают результаты собственных карм, Боги никогда не вмешиваются в кармические циклы людей. Ваши дела нас не интересуют». Очевидно, некоторые исключения все же были, поскольку сам Хануман только что одарил преданных своей милостью.

Мастер шепнул господину Шарме, чтобы тот замолчал, и поблагодарил Ханумана: «Дада, мы так благодарны, что ты явился. Пожалуйста, продолжай оказывать нам милость и дарить благословения, и явись снова, когда я призову тебя».

Раздался звук, похожий на хлопок, словно его вызвал резкий порыв ветра, пронёсшийся над их головами, и вместе с этим «сверхзвуковым» эффектом все следы ритуальных приношений (сладости, цветы, коровий навоз) исчезли, как и высокая фигура в центре импровизированного алтаря.

В город возвращались в молчании. Увиденное не убедило господина Шарму, и на следующий день он вернулся на место происшествия с увеличительным стеклом, однако не нашел ничего интересного.

Некоторое время спустя его перевели в другой город. Зрение его начало быстро ухудшаться, и пришлось носить очки с толстыми стеклами, но даже в них он вынужден был подносить предметы к глазам, чтобы рассмотреть их. Вскоре ему пришлось уйти в отставку.

Возможно, той ночью в горах он подвергся воздействию слишком сильных энергий, или потеря зрения стала результатом нарушения предписанного молчания. А может, это была просто наследственная предрасположенность, без какой-либо мистики.

После случившегося господин Шарма не почувствовал никаких духовных трансформаций и все так же не верил в существование божественных сил. Подобные мысли стали бы признанием существования чего-то неизвестного и могли разрушить тщательно выстроенную и отлаженную систему его убеждений и жизненных координат.

И все же, после выхода на пенсию господин Шарма начал испытывать странные приливы ностальгии. Иногда он чувствовал потребность снова поговорить с Мастером. Нет, он не собирался обсуждать религию, его отношение к ней не смягчилось. Он просто хотел снова выпить с кучером чаю и пообщаться на отвлеченные темы.

Приехав в Сагар, он навел справки. Оказалось, и Мастер, и те двое преданных умерли. Но умственное развитие сына одного из них значительно улучшилось, а у бездетного родилось двое детей, мальчик и девочка.

Некоторое время господин Шарма сидел у чайного киоска, глядя на оживленное движение пешеходов и машин. Ему пришло в голову, что отношения между Мастером и Хануманом были довольно близкими, если простой возница называл Божество «старшим братом», а тот отвечал на его приглашения.

…Рассказывая эту историю, отец Лалмани вовсе не звучал скептично и не пытался присовокупить какое-либо нравоучение. В его повествовании прослеживались нотки легкой грусти, будто он пытался вспомнить видение царственной жар-птицы, пролетевшей над ним и не обронившей волшебного пера.

Пора было возвращаться в город. Дорога была ухабистой, велосипед лавировал между ямами. История отца Лалмани взбудоражила его: Мастер был простым человеком, но его преданность оказалась непоколебима. Что питало его веру? Может ли волна любви смертного человека достичь богов? И зачем они отвечали, если люди им безразличны? Возможно ли слепо верить во что-то, не видя предмета веры? Высказывание «увидеть – значит поверить» всегда казалось ему стопроцентно верным.

Затем его посетила другая мысль: увидев проявленную божественность, необходимо совершить прыжок веры. Если чудо близко и его можно познать, оставаться слепым нельзя. Для того, чтобы понять непостижимое, должно быть достаточно осознанности и силы желания. Так он понял: вера требует мужества и готовности подчиниться высшим силам.

Когда Хануман предстал перед ним спустя годы, его разум был абсолютно пуст, но сфокусирован. Вряд ли чьи-то рассказы могут прийти на ум в такие моменты, и он не пытался сравнивать собственные впечатления с историей отца Лалмани. В тот миг рассказывалась история его жизни, его убеждения и вера подвергались проверке.

Истинная вера подобна удару молнии, и после того, как начальный шок проходит, игнорировать ее уже невозможно.

Примерно к шестнадцати годам идея военной карьеры стала казаться ему привлекательной. Возможно, потому что он был лучшим стрелком в колледже, находился в отличной физической форме и был намного сильнее многих одноклассников. А может, из-за привлекательности военной формы, всегда ассоциировавшейся для него с порядком, стойкостью, решимостью и стабильностью. Родители не давили с принятием решения, однако сам факт, что в семье уже были истории успешных военных карьер, являлся убедительным аргументом.

Других идей о будущем у него не было. В 1973 году он вступил в Национальный кадетский корпус, молодежное крыло индийских вооруженных сил, в октябре 74-го побывал на сборах в тренировочном лагере. Студентов колледжей приглашали на такие мероприятия с целью предварительного отбора рекрутов на армейские позиции, и он с энтузиазмом включился в отборочный процесс.

В следующем году, в процессе получения степени бакалавра военных наук, экономики и географии в колледже Махарани Лакшми Бай, он прошел еще один тренировочный сбор и попал в стрелковую команду Гвалиора. Дедовские гены, безусловно, помогли: он занял первое место и был отобран для участия в параде Дня Республики, где вместе с лучшими кадетами Индии должен был представлять штат Мадхья-Прадеш. Подготовка к мероприятию проводилась в лагере на территории гарнизона недалеко от аэропорта Палам, в Дели. Осознавая серьезность происходящего, он отнесся к тренировкам крайне ответственно и занял второе место в национальных соревнованиях по маршу и стрельбе. Жизнь в казарме и постоянные строевые тренировки утомляли, но волнение и энтузиазм других кадетов были заразительны.