Скованность, судороги, рези и ломота стали постоянными навязчивыми спутниками, чью раздражающую, мучительную компанию можно было только пережидать. В какой-то момент он понял: сопротивление бесполезно, и просто открыл ворота вторжению войск Боли. Через некоторое время (на самом деле, после нескольких лет занятий Крией) кровообращение стало замедляться, онемение тела усилилось, пока не достигло шеи. А затем… боль ушла. Полностью усвоенная телом и растворенная, как соль в океане, боль насытила свой голод, и организм принял ее: теперь ощущение дискомфорта существовало только в уме. А затем все тело стало разумом, забыв о телесности.

Однако лишь на то, чтобы разогнуть ногу после падмасаны, у него уходило около полутора часов. Оживление всего «земного скафандра» требовало еще больше времени.

…Восемь лет спустя он писал о прикосновении к горизонту, тонкой линии соприкосновения неба с землей, используя романтическую метафору. И все же, эта иллюзорная черта четко разграничивала миры. Разные реалмы пересекались; вдох следовал за выдохом, жизнь встречала смерть. Сознательный ум, подобно лотосу, уходил корнями в питательную почву подсознательного. Со смертью тела путешествие ума продолжалось, и почти всегда разум находил нового носителя. Израсходованные тела снова и снова распадались на элементы, и каждый раз душа должна была проходить обучение заново. Однако существовали способы сохранить цветок развитого сознания и семена всех воспоминаний, не теряя приютившего их тела.

Крия была йогой действия, и прогресс в ней достигался только практикой. Ее выполнял разум, но тело было необходимым оборудованием, сложным инструментом. Слова, сказанные когда-то Анандамайи Ма, все еще были с ним, и он продолжал жить согласно этой короткой, но мощной мантре: «Делая – преуспеешь».

Являясь действием, Крия должна была сопровождаться Иччхой[105] и Шакти. Иччха была волей, решимостью, клинком намерения. А сила, Шакти, приходила к взывающему к ней лишь добровольно, для нее не существовало браков по расчету. Шакти могла наградить силой только по любви. Того, кто обладал Ею, называли Шактиман, Хозяин Силы. Наличие физической силы – одно из условий этой сделки, так как Шакти никогда не выбирала слабаков. Она приходила по зову Воли. Три этих силы, три фактора были непременными условиями поиска Самости, Богопознания, Единства, как бы ни назывались эти цели. Лично он называл это «Пробуждением».

Разделенные на вдохи и выдохи, движения Праны образовывали контур Жизни. Он находился в центре этой древней мандалы[106] и наблюдал за вращением сил и стихий, за течением невидимого, но постоянного потока сознания. Что ожидало его: бессмертие, перенос разума за пределы земных сфер, астральное существование в качестве могущественного духа среди подобных ему существ? Гадать бессмысленно, возможно было все. На данный момент ему хватало отсутствия боли, а двадцать часов непрерывной практики были победой, достижением, которое никто не мог оспорить. И главное: эти полгода упорной практики предопределили последующие события.

В 1985 году семья переехала обратно в город. Район был довольно уединенным, всего несколько жилых домов располагалось за инженерным колледжем. Целые гектары зеленых полей, где обычно проводили праздники и свадьбы, и местный смашан изолировали жителей от отдаленного городского шума. Место было почти идиллическим.

Шла последняя неделя сентября, ночная садхана ощущалась привычной, почти рутинной, когда, после выдоха в Йони мудре, что-то внутри щелкнуло и его разум распахнулся, подобно дверям. Окруженная ярким кольцом света, темная сфера Кутастхи становилась все ярче и больше, пока полностью не поглотила его – и он провалился внутрь ослепительного сияния. Сердце и дыхание остановились, сознание вошло в каждую комнату и закоулок города, где люди занимались повседневными делами. Его разум свидетельствовал сознание каждого живого существа; он мог видеть (вернее, чувствовать и знать) все, что они чувствовали и знали. Люди ели, испражнялись, занимались сексом, плели интриги против соседей и работодателей; мысли некоторых тлели углями скрытого гнева. Сексуальные желания, потребность обладать кем-то или чем-то были осязаемы, объемны, и весь этот коктейль из множества эмоций теперь вливался в его широко распахнутое сознание. Он осознавал все чужие эмоции одновременно, и это ошеломляло, будто его заставляли пить смесь нектара и яда, вызывающую и отвращение, и наслаждение. Вдобавок, запах человечества был просто невыносим. Смрад гнилостных ментальных проекций и порывов преобладал над тонкими ароматами благочестия, бескорыстия и доброты.

Йогические тексты описывали самадхи как блаженство, но его собственные ощущения отнюдь не были приятными. Романтические описания состояния анабиоза ни словом не упоминали безумный шквал переполнявших его эмоций. Позднее он научился выходить за пределы этих состояний, блокируя или избегая волн человеческих мыслей, какофонию чужих эмоций, затоплявших его разум, но в тот момент…

Остро и всецело осознавая самого себя, он вовсе не растворялся во всезнании и всевидении, не забывал, кем был. Ядро индивидуальности оставалось незатронутым, и одновременно с этим ощущением он вспомнил все забытое и прожитое в разных телах, в предыдущих рождениях и жизнях, – забыть их снова было уже невозможно. Все эти воспоминания снова стали частью его существа, и это знание заполняло его до краев.

Все цвета, эмоции, конфигурации и формы, виды, пол и сознание живых и умирающих проносились сквозь него острыми, колющими волнами. Тело оставалось безжизненным, дыхание и кровообращение отсутствовали, однако он осознал это, лишь когда начал постепенно приходить в себя. Кровообращение восстанавливалось медленно, причиняя почти невыносимые ощущения. Спустя годы, отвечая на вопросы учеников об этом моменте, он попросил их представить онемевшую руку или ногу и покалывание циркуляции крови, медленно возвращающей чувствительность конечностей. А затем вообразить все тело в подобном состоянии, онемевшим и безжизненным, терзаемым миллионами колющих и зудящих крошечных игл, пронзающих внутренние органы, кости и нервы. Терпеть это было невыносимо, он напрягал всю силу воли, чтобы не закричать…

Наручные часы показывали, что он находился в состояния анабиоза полтора часа (обычно он засекал время перед выполнением Йони мудры). В только что произошедшем он не сомневался, точно зная, что именно с ним случилось. Это походило на ощущения измученного голодом и жаждой путника, нашедшего после долгого путешествия безопасное и гостеприимное место. Долгая мучительная жажда была утолена, и его переполняли облегчение, благодарность и удовлетворение.

Проснулся он поздно. Обеспокоенная мать звала его на завтрак, который он благополучно проспал. Заставив себя подняться, он вспомнил бездну, открывшуюся ночью, диапазон собственных эмоций, онемение тела.

…Последствия первой экспедиции в пустоту были довольно тревожными: он начал стремительно стареть. Ничего тогда не зная о существовании высших пранаям, позволяющих уму и телу выносить подобные испытания, он чувствовал непроходящую усталость и депрессию. Большую часть времени он лежал, глядя в потолок, вспоминая детали пережитого; всякое желание заниматься йогой пропало, вместе с аппетитом и интересом к жизни. Ничто не могло стряхнуть охватившую его вялость.

Мать теребила его, пыталась заставить хотя бы регулярно есть. Она была уверена: он страдает от безответной любви, и переубедить ее он не пытался. Через какое-то время он все же попробовал рассказать ей и двоюродным братьям о пережитом, но все смотрели на него со странным выражением. А затем осторожно предположили, что он страдает от психического расстройства и нуждается в специальном лечении. После этого он совершенно замкнулся в себе. Понять его мог только Учитель, так как подобные переживания лежали за пределами понимания обычных, считающих себя нормальными людей. Именно тогда он начал распознавать невидимую грань, разделяющую мирян и духовных искателей.