А может, это были мои фантазии, проекции и необоснованные ожидания? Чувствовать себя неуверенно в незнакомом окружении совершенно естественно и нормально, однако это место не было нормальным и не поддавалось расшифровке.

…Один за другим, простираясь и кланяясь, люди уходили. Я встала на колени и поклонилась, и шаль упала, закрыв мне лицо. Под плотной шерстяной тканью все прошлые события внезапно потеряли всякое значение, словно на сцену опустили занавес. Когда я поднялась с колен, занавес подняли снова – и началась другая жизнь, как если бы я очнулась в новом, странном мире. Я сказала: «С наступающим Новым годом…». Человек на красном диване отозвался рассеяно, эхом: «Да, с Новым годом»…

…Аудиенция была окончена, пора было возвращаться в гостиницу, но состояние внутренней тишины приземлило меня на ступени пруда. Трудно сказать, насколько глубоки были воды, как глубоко я погрузилась в себя и кто на самом деле во что погружался, однако двигаться не хотелось. Медленные круги расходились по воде, ряска слегка дрожала от легких прикосновений стрекоз, темные силуэты рыб двигались под поверхностью воды, какие-то прозрачные сущности кишели в темных сводах нижнего яруса дворцов. Вокруг не было ни души, хотя шум города за забором не утихал ни на минуту. Ум превратился в не-ум, он больше не хотел калькулировать и классифицировать, он желал навсегда оставаться в этом странном трансе.

…Почему я снова и снова скиталась по Индии? Что хотела найти, что пыталась понять? Калейдоскоп здешней жизни был слишком красочным, чтобы отыскать какие-либо подсказки в его вечно меняющихся мозаиках.

Из великого множества мест я хотела приехать сюда, к этому Учителю, с того самого дня, как увидела его лицо на обложке журнала о йоге почти год назад. Я никого не спрашивала о точном адресе ашрама. Я хотела увидеть и почувствовать все сама, ради чистоты эксперимента и объективности первого впечатления. И Индия, пусть и в довольно рваном ритме, направляла меня к месту назначения. Оставалось выяснить, судьба ли это или цепь случайных совпадений.

В гостиничном номере было холодно. Забившись под тонкий спальный мешок, я попыталась все же осознать события последних трех недель. Они были крайне хаотичны, а поездка в Раджастан почти доконала меня. Сам поход на верблюдах и джипах из Джайсалмера в пустыню Тар был не так уж утомителен, зато сопровождался изматывающей слабостью от банального пищевого отравления. Никогда не знаешь, где поджидает засада. Невинный на вид банановый пирог из «немецкой» пекарни оказался коварным лакомством.

По прибытии из Раджастана в Дели я переночевала в каком-то загаженном клоповнике на Пахаргандже – и все же это было лучшее место для быстрого транзита через этот огромный, похожий на шумный базар, хаотичный город. Ободранная дыра носила снобское название «Замок Кайзера». Если бы кайзер увидел свой замок, его бы хватил удар. Сталактиты из грязи, пыли и какой-то жирной сажи в ванной и под кроватью выглядели так устрашающе, что даже не хотелось гадать о происхождении данной субстанции.

…Декабрь был почти морозным, утренний туман заползал под одежду; из него появлялись и снова исчезали смутно различимые призрачные фигуры, закутанные в шали. Наконец, воронка города выплюнула такси на шоссе. После четырех ничем не примечательных часов такси наконец свернуло с оживленной главной дороги и затряслось на щебенке, маневрируя между выбоинами. Поля были все еще покрыты клочьями того же молочно-белого холодного тумана, но пейзажи изменились. Теперь доминировали сельские просторы, цивилизация осталась позади.

…Городок был заполнен толпами; плотные бесконечные людские потоки расступались перед медленно движущимися машинами. Приближение полнолуния, казалось, подстегивало и людей, и животных. Орали громкоговорители, гудели машины, завывала оглушительная музыка. Тут и там, прямо на дороге, люди простирались в пыли; некоторые ели, другие торговали; матери кормили грудью, многие пели. Разрозненные отряды ошалевших школьников с приколотыми к форме бейджиками, садху[16] в оранжевых одеждах, гуджаратские женщины с тяжелыми серебряными ножными браслетами, обезьяны и рикши, терзаемые непрекращающимся экстазом, двигались в унисон, словно этой грандиозной постановкой управлял невидимый дирижер. Нет, это место точно не походило ни на Ришикеш, ни на Гоа. Комфорт гостевых домов, кафе и джус-баров для европейских туристов остался далеко позади, будто ничего этого и не существовало. Мне ничего не было известно об этих традициях, об этом городе, о том, что ждало впереди.

Кроме чая с печеньем и бананов я уже четыре дня ничего не могла есть. Голова была пуста и звенела даже приятно. И все же это не остановило меня от того, чтобы пройти половину парикрамы[17], – десять километров, – за три с половиной часа, в состоянии полной амнезии. Даже когда безумный нищий начал целовать мои босые ноги, благословляя на путь, я не отшатнулась. Не было ни сил, ни желания уклоняться от уважительного прикосновения его грязных пальцев и губ. Теперь волны коллективного безумия сменились размеренностью движения. Холодная шероховатость асфальта обжигала подошвы босых ног, мелкозернистая мука пыли, поднимаемая тысячами паломников, взрывалась фонтанчиками нежной пудры между пальцами ног. Не было никаких признаков усталости, лишь опьяняющая, наполняющая легкость бытия. Вместо просветления на меня снизошло какое-то чистое и детское счастье. Наверное, это и был долгожданный путь и кратковременная реализация.

…Какого-либо «приглашения» остаться я не почувствовала, но была уверенность, что вернусь, чтобы увидеть этого неописуемого человека, это безумное место, поразившее меня до глубины души своей жесткостью и полным отрицанием любых ненужных ментальных конструкций. Эта земля уничтожала все чуждое ей, энергия святого холма вовсе не ощущалась святой, она выворачивала меня наизнанку, как перчатку. Место требовало полного подчинения и открытости, и я гадала, требуют ли эта йога и этот Учитель того же.

Проснувшись (вернее, очнувшись), я достала блокнот и карандаш и нарисовала лицо, закрытое черными очками. Набросок удался, но в уголках рта таилось что-то горькое. И в то же время выражение лица было спокойным и невозмутимым. В нем была и тяжесть Знания, и абсолютный покой.

Лежа на жесткой гостиничной кровати, я еще не знала, что проведу в этой стране много лет, что эта йога станет частью меня, а человек, чей портрет я только что нарисовала, станет моим Проводником.

…Последующие годы наполнили меня изумлением, восхищением, временами молчаливыми протестами и сомнениями, правдой о себе и мире. Затем пришло постепенное принятие: всего случившегося и того, чему предстояло произойти; внешнего и внутреннего, личного прошлого и коллективного настоящего. Гуру не только открыл мне истину о цели земного существования и причинах моего прихода в это тело. Йога, которой он обучал, показала все невидимые связи и результаты личных кармических деяний, приведших к нынешнему воплощению. Это была не просто разделенная и объясненная мудрость, а внутреннее знание, ставшее частью меня.

Ничто из того, что я слышала или видела на королевском смашане[18] в те годы, не вписывалось в привычные рамки, не укладывалось в узнаваемые закономерности. Незнакомая реальность выпирала из всех форм, как тесто, разбивая любые сосуды, в которых булькал эликсир здравого смысла.

Все попытки осмыслить не-событийность происходящего неизбежно вызывали еще большую путаницу. Упрямый логический ум упорно отвергал все, чего не было в его каталоге. Поначалу он снова и снова выдавал одну и ту же мысль: кто продюсер этого болливудского шоу? Кто умело расставил все эти декорации и подобрал диковинные аксессуары сцены «Дворец и Гуру»? Внешность Учителя поражала: белоснежные одежды, золотые перстни с драгоценными камнями, резной посох в виде черной змеи, тяжелые гирлянды рудракш на широкой груди и уверенная походка… Его ацтекские черты лица были выразительны и полны силы и воли. И даже парочка повсюду сопровождающих его ротвейлеров вела себя так, словно их обучили позировать. Все это казалось заранее отрепетированным, срежиссированным до совершенства. Но вряд ли кто-то кроме самой Жизни отточил эти детали.