Представляя бесконечный океан тел, которые сменило это Вечное Существо, он содрогался. О единстве Духа и тела бытовало множество теорий, но одно было очевидным: Дух находится в теле, пока Ему интересен обладатель тела. Когда Дух утомлялся и Ему становилось скучно, Он двигался дальше.
Дух мог передавать владельцу тела новые знания, даровать откровения, и чтобы попасть в эту «образовательную программу» нужно просто соответствовать определенным требованиям. Приходивший свидетельствовать и наслаждаться, Дух должен быть заинтересован в общении с «хозяином» тела, и именно Он «сдавал» тело в аренду «оператору».
Разумнее было ждать, пока Тот сделает «первый шаг» и, наблюдая Кутастху, он старался оставаться бесстрастным и отстраненным. Однажды Гуру упомянул, что появление Кутастхи во время Йони мудры[88] – верный признак краткого пробуждения Кундалини[89]. Это захватывающее утверждение нуждалось в эмпирическом подтверждении.
Постоянные стычки и бесконечные управленческие и бытовые проблемы отвлекали и беспокоили, но внутренняя жизнь была полна удивительных открытий. Осознание прогресса в практике способствовало возрастанию уверенности в собственных силах. Внешние раздражители вызывались людьми, чье воображение никогда не выходило за грани примитивных желаний, будь то обладание землей, властью, женщинами или деньгами. Их действия – результат первобытных инстинктов выживания, и поняв это, он не принимал происходящее слишком близко к сердцу.
И его окружение, и сложившаяся ситуация были временны, а цель и намерения – неизменны. Он должен был вспахивать тело плугом дыхания, чтобы ни случилось за день. Кшетра, поле ума и тела, требовало постоянной обработки, и он был полон решимости собрать урожай. Порой это поле напоминало поле битвы, в начале практики тело оказывалось вялым и невосприимчивым, так как ум упрямо продолжал пережевывать впечатления дня. Сменить фокус внимания было сложно, но зов дыхания делал свое дело, и через некоторое время входящие потоки пранической энергии начинали алхимическое преобразование, открывая сокровищницу сердца.
Грани образования
За время напряженных разборок на ферме у него появилась возможность получше рассмотреть некоторых отъявленных преступников, которые приняли их сторону оттого, что другая банда пыталась одолеть новое руководство. Бандиты оказались занятными представителями человеческой породы, и общение с ними было познавательным. Они отнюдь не были интеллектуалами, но мотивы их поступков отличались одновременно простотой и изощренностью. После одного происшествия он понял: не всегда можно судить о людях по их поступкам, так как человеческой природе присуща гораздо большая двойственность, глубина и противоречивость. Иногда смесь божественного и демонического такая густая и комковатая, что непонятно, что же в итоге будет выпечено из этого теста.
Один грабитель (это было его постоянной профессией) обычно ударял жертву ножом в бедро, чтобы обездвижить, но не убить, а затем забирал все пожитки пострадавшего. Ножевое ранение в бедро было своего рода визитной карточкой, «торговой маркой», а сами ограбления носили случайный характер, в них не было ничего личного. Грабитель был пьяницей и довольно жизнерадостным типом, без малейших признаков скрытой злобы. Он был «союзником» их команды, и они ничего не могли поделать с его антиобщественным поведением. В тот день он снова ограбил кого-то, забрав у жертвы кругленькую сумму в триста рупий. В этот же день мать одного из работников фермы тяжело заболела и слегла с высокой температурой; сын ее отсутствовал, и старухе с каждым часом становилось все хуже. Зайдя к ней, грабитель отдал весь «дневной заработок» на оплату госпиталя и лекарств. Да-да, преступник отдал деньги другому человеку из милосердия… И кем его считать теперь?
Два или три дня спустя, когда грабитель был более-менее трезв, он спросил: «Зачем ты это сделал?». Тот пожал плечами: «Грабеж – это просто работа, то, что я делаю, чтобы прокормиться. Старуха нуждалась в неотложной помощи, а у меня была возможность помочь». Этот незначительный инцидент открыл ему неразрешимую сложность человеческих намерений и нравственных критериев. Отдельные поступки и решения происходили по воле кармы, дхармы и по зову сердца. Последние и были настоящими катализаторами судьбы, но как это все работало? Причинение вреда одной рукой и оказание помощи другой, забрасывание в океан сансары сетей милосердия и жестокости, смешение черного и белого, пока эти цвета не становились приглушенными, неявными… Была ли во всем этом Божественная воля, или жизнь – смешанный поток всех трех Гун, свойство самой природы? Тамас, Раджас и Саттва, инертность и тьма, активный поиск и жажда действия, блаженство и отвращение – все они смешаны и в мире, и в сосуде отдельно взятой человеческой личности. Игра жизни заключалась в неравномерном распределении благ, поощрений и оплеух, улыбок и печалей – и все это гнездилось в человеческом сердце, побуждая действовать в соответствии с личностными качества.
Любые выводы по «делу разбойника» были бы ошибочными, однако он усвоил урок, признав ненужность навешивания на людей отличительных ярлыков и невозможности четкой категоризации их действий. Чаще всего слова людей расходились с делами, маскируя истинные мотивы.
Что до преступников и их кодекса поведения, их побуждения были прозрачны и незамысловаты, но во многом показательны. Бандиты не казались ему свирепыми и опасными, они были такими же людьми, подверженными как страхам и комплексам, так и отдельным проявлениям щедрости и милосердия, и все это не отличало их от обычных законопослушных граждан. Кармический коктейль делал их теми, кем они были.
…Через год контракт брата закончился, и семья переехала с фермы в съемный дом в пригороде Гвалиора. Выиграв войну, братья Шарма заслужили прочную репутацию. Теперь, если у кого-то из знакомых возникали проблемы с местной мафией, их звали зайти или просто просили пройтись по району, и этого было достаточно, чтобы проблема исчезала сама собой. Слухи о гарантированном эффекте их появления распространились быстро, и уже совершенно незнакомые владельцы лавочек начали приглашать их на чашку чая. Он не сразу понял причину своей внезапной популярности и теплого приема почти в каждом магазине города.
Пережитое напряжение и постоянные стычки придали ему большей уверенности в себе и способности к выживанию, но напускная внешняя жесткость была лишь оболочкой, броней, скрывающей возрастающую чувствительность и утонченные эмоции. Его переполняла невыносимая нежность к хрупкости и невероятной красоте жизни, а понимание мира ширилось, оттачивая острое чувство самости. Приоритетом становилось налаживание контакта с внутренним «Я», с уклончивым, ослепляющим светом Духа.
Стать Гуру
В упорной практике пролетело восемнадцать месяцев. Теперь, полностью контролируя пульс, он мог не только останавливать его усилием воли, но и замедлять сердцебиение – и все это произошло естественно, будто знание уже было частью его самого и лишь ожидало пробуждения.
Освоив Кхечари мудру, можно было рассчитывать на получение следующего уровня практики и, написав о своих достижениях Гуру, он вскоре получил ответ: его ждали в Бенаресе, он мог получить вторую крию.
…Солнце уже прилично нагревало город, но по утрам во дворе дома учителя еще было комфортно. Сатьячаран Лахири, довольный его успехами, даже крикнул пуджари[90] на бенгальском: «Рамеш, он сделал Кхечари!». Один из жильцов большого дома, Рамеш Бабу с семьей занимал комнаты на первом этаже. Этот скромный человек приходился дядей известному ситаристу Рави Шанкару. Услышав слова Гуру, Рамеш заглянул в комнату, застенчиво улыбнувшись.
Во внутреннем дворе была расположена маленькая часовня Шивы, в ней был установлен красивый большой черный Шивалингам, а перед ним – две мраморные статуи Лахири Махасая и его сына Тинкори Лахири, отца нынешнего Гуру. Частью повседневной практики Сатьячарана Лахири было чтение вслух Бхагавад Гиты перед статуями предков. В этом же храме, 28 апреля 1984 года, Сатьячаран Лахири обучил его практикам второго уровня крии, амантре и самантре. Несмотря на сложность, они показались странно знакомыми.
