Не считая личного внутреннего смятения, жизнь в ашраме была вполне комфортна и довольно скучна. Завтрак подавали около 9 часов, после плотного обеда пили чай c закусками. Полуденная сиеста считалась святым делом. В 9 вечера ужин подытоживал ничем не примечательный день, и к 22 часам все укладывались спать. Благодаря богатой углеводами диете обитатели ашрама были довольно упитанными и сонными. Никто не пытался медитировать ночью, да и зачем?

Установив собственное расписание, он медитировал в храме по 8 часов ежедневно, пытаясь освоить техники. Обсудить практику или возможные признаки прогресса было не с кем. Крия была единственным, что его интересовало, но никто в ашраме не мог или не хотел отвечать на его вопросы, поэтому у него было много времени для обдумывания разных идей. Через некоторое время его стала преследовать одна и та же странная мысль. Жизнь была комфортная, питание регулярное, не надо беспокоиться о деньгах и крыше над головой. Но что произойдет, если уйти из ашрама? Сможет ли сила Бога и милость Бабаджи сохранить ему жизнь? Найдется ли кто-то, кто в прямом смысле положит еду ему в рот в доказательство присутствия высших сил в его судьбе?

Эти мысли стали настолько навязчивы, что в последнюю неделю октября он решил испытать себя, судьбу и божественную волю, если таковая вообще существовала. Рано утром он перелез через стену ашрама и зашагал в сторону Конарка вдоль побережья. Скоро Пури осталось позади. Свернув в джунгли, он пошел по небольшой тропинке. С раннего утра до самого заката шел без остановки, не имея ни малейшего представления о пункте назначения.

Пробираясь через все более густые заросли и стараясь не сбиться с едва заметной тропы, он думал: «Я поем, только если кто-то положит еду мне в рот». Лишь чистота эксперимента могла подтвердить связь судьбы смертного и высших сил, управляющих ею.

Солнце на восточном побережье садится рано, и к 5 вечера стало совсем темно. Изнуренный и разбитый, он рухнул под большим баньяновым деревом и немедленно провалился в тяжелый сон без сновидений.

Когда он проснулся, солнце уже стояло высоко. Вдалеке на рисовых полях виднелись фигурки фермеров, но его никто не беспокоил. Мысли или желания отсутствовали. Тело было легким, он не ощущал ни малейшего голода или жажды. Ему было все равно; головокружение и слабость были приятными, на грани туманного расслабленного полузабытья. Большую часть дня он проспал, время текло незаметно.

В сельской местности незнакомцев замечают сразу. Необъятность просторов заостряет зрение деревенских. Вероятно, фермеры с рисовых полей заметили его и рассказали женам. На следующее утро, около 11 часов, насколько он мог определить по расположению солнца, к дереву приблизились несколько женщин, молодых и старых. Они принесли еду в глиняных горшочках, кувшин с водой и поставили все это прямо перед ним. Волна голода и жажды поднялась в нем. Пища прибыла, и он мог есть и пить!

Однако он сдержался: обет был другим. Он поклялся, что поест, только если кто-то положит еду ему прямо в рот. От аромата свежеприготовленной пищи кружилась голова. Он отвернулся. Чудесным образом материализовавшаяся провизия не убеждала. Он должен был удостовериться, что все детали его запроса учтены. Какое-то время женщины посидели рядом, затем ушли.

На следующий день он уже не чувствовал ни собственного тела, ни голода. Дыхание замедлилось, он всматривался в другое измерение. Рисовые поля превратились в медленно колышущиеся мягкие зеленые волны, а далекие деревья меняли цвета и очертания. Около полудня вновь появились женщины, на этот раз их было 25 или 30, точнее сказать он не мог. Словно сквозь густой туман, он наблюдал колышущиеся складки ярких сари, их темные лица озарялись вспышками осторожных, робких улыбок. Короткая борода и усы делали его похожим на садху, простая белая курта-пижама была грязна и изорвана после долгого путешествия через джунгли, однако он не выглядел раненым или больным. Он просто был один в незнакомом месте, и они знали это. Перед ним на землю снова положили банановый лист с едой и поставили глиняный кувшин с водой, и он опять отвернулся. Обет был обетом, кто-то должен положить еду ему прямо в рот.

Среди женщин была девочка лет девяти, одетая в традиционный свадебный наряд, согласно обычаю детских браков Ориссы. Пожилая женщина знаком показала ей подойти ближе, и та опустилась на корточки рядом с ним. Смешав банановое карри с рисом, она нерешительно поднесла еду к его пересохшим губам. Он начал есть. Девочка дала ему еще четыре-пять порций, и он больше не мог и не хотел сдерживать слезы. Дорожки слез появились и на щеках девочки. Оглянувшись на молчаливую группу, он увидел, что женщины беззвучно плакали. Это был момент осознания, навсегда изменивший его жизнь: сострадание было качеством, присущим всем женщинам, оно жило в их сердцах потому, что они были созданы творить, питать и поддерживать жизнь. Они проявляли в себе силу Жизни, и сейчас эта сила властно взывала к нему: «Живи!».

До этого момента он не считал женщин достойными внимания, они жили в параллельном, узком мирке, ограниченном кухонными хлопотами, домашними делами и сплетнями. Сопровождая мать на рынок, он обычно шел на расстоянии, пытаясь отмежеваться от этой мелкой, ограниченной женской вселенной. Но теперь, в трудную минуту, лишь женщины пришли на помощь. Он был для них никем, безродным и неизвестным чужаком, и тем не менее, они проявили сострадание. С иссеченными работой руками, быстрыми улыбками и приглушенными голосами, женщины излучали подлинную первозданность любви. Обостренные эмоции открыли новую странную способность: ему не нужно было больше смотреть вокруг, он видел и чувствовал сердцем все сразу. Запах жаркой полуденной земли и теплой травы, вкус еды и аромат детских волос стали резкими и опьяняющими. Жестом благословения он положил руку на голову девочки; она сидела неподвижно. Женщины стали негромко петь бхаджаны на языке Ориссы, слезы высохли. Примерно через час, одна за другой, женщины начали простираться перед ним, прощаясь, и он снова коснулся головы маленькой невесты. Потом все ушли.

Запрос был услышан, на него ответили. Какая бы сила ни приняла облик деревенских женщин, она явно проявила волю и присутствие. Ни малейшего волнения он не испытывал, только благодарность и тихое блаженство. Отпив воды, он задремал, а под вечер отправился обратно в Пури. Через несколько часов джунгли остались позади, яркий лунный свет освещал побережье, и дорогу было хорошо видно. Он шагал уверенно, переполненный невыразимым знанием о том, что настоящий зов души всегда получит ответ. На рассвете он перепрыгнул через стену ашрама и, войдя в свою комнату, рухнул на кровать. Снов он не видел, но продолжал чувствовать под собой тепло земли.

Администратор ашрама довольно быстро узнал об его отсутствии. Должно быть, кто-то его сдал. Менеджер решил, что он замешан в чем-то противозаконном, и между ними произошла перепалка. Он не пытался защищаться или объяснить свое отсутствие и его причины. Конфликт замяли, однако напряжение осталось.

Три недели прошли без всяких происшествий, и он все еще не имел ни малейшего представления, когда же он научится настоящей йогической садхане. Ашрам был просто залом ожидания, в котором он застрял на неопределенное время в компании случайных попутчиков, которые, казалось, сами не знали, куда направляются. Но все они пытались убедить его, что это и есть пункт назначения. Он совсем не чувствовал этого, и беспокойство росло.

Той ночью он не мог спать. В комнате было душно, и он решил выйти к океану, подышать свежим воздухом. Используя проверенный метод, он перепрыгнул через ограждающую ашрам стену. Было около двух часов пополуночи, пустынный пляж заливал яркий лунный свет. Океан дышал ровно и мощно, и он внезапно почувствовал прилив счастья просто потому, что был жив и дышал. Эта ночь принадлежала ему одному; было удивительно слушать шум сокрушительных волн, купаясь в ярком лунном свете рядом с огромным живым океаном. Он остро осознавал себя всего лишь крошечной песчинкой, плывущей в огромной сознательной Вселенной.