Потом-то семья… дети наверняка…

При мыслях о семье невольно кривлю губы, сдерживая зевок. Маринка давно разговоры ведет, а я все морожусь. Она, может, и неплохая… Опять же: дочь батиного партнера, а под ним два района ходят, это не в почтовый ящик нассать. Крутой чел!

Только вот… Как бабушка раньше говорила, не лежит душа. Зависнуть с Мариной круто: безотказная в плане интима, неглупая вроде, но…

Не то, что-то не то…

Иногда я даже завидую Генычу, увлеченному своими звездами. И пробился же! Учится в одном со мной городе, но видимся редко — то у меня тёрки, то у него свои дела, работа. Днём он созвездия изучает, а ночами их сторожит. Отец предлагал к себе взять, но Крокодил уперся — ближе к мечте, говорит, хочу быть.

Смотрю вниз на бескрайнюю синеву моря. Что-то в этом есть, в мечте Генки. Завораживает точно.

Шея затекает, но я продолжаю любоваться, с улыбкой воспроизводя забавные кадры прошлого. Например, как мы носились на берегу, а потом ждали, как нас вынесет волна.

Или как собирали ракушки и строили из них замки, которые разрушались от воды.

Или как разбивали коленки и локти, когда ползли на скалу, чтобы сорвать «самый красивый цветок». И ничего, что внизу росли такие же!

Васька пищала, что только на высоте растут самые-самые, и мы с Генкой наперегонки лезли. Срывались иногда, иногда добирались без приключений. Но всегда рыжая вредина придумывала новые задания, от которых мы не могли отвертеться.

Как я ее ненавидел, когда был маленьким! Вечно ноющая, неуклюжая, с яркими короткими хвостиками…

Почему-то ей всегда коротко обрезали волосы, хотя другие девчонки носили косы.

Василиса. Внучка бабушкиной подруги, с которой мы знакомы, кажется, всю жизнь. Про неё я не слышал и не узнавал ни разу за прошедшие годы.

Не хотел знать ничего, а сейчас… Сейчас в груди щемит и, кажется, я готов бежать впереди самолета по посадочной полосе, чтобы хоть одним глазком поглядеть на девчонку, чей нос всегда был усыпан веснушками.

Цветочек… Так я назвал её пять лет назад, впервые пригласив на танец, поддавшись на «слабо» друга. Пионерское расстояние, чтобы не оттоптать ноги, пренебрежительный взгляд поверх кудрявой макушки…

Я всем своим видом демонстрировал, как мне противно стоять рядом с Васькой, а сам втихаря вдыхал странный конфетный запах.

Почему от неё всегда пахло сладостями? С её аллергией Ваське рядом нельзя было стоять даже с карамельками, но пахла она неизменно ими.

Вот с Маринкой всё понятно: утром у нее цветочные духи, от которых чихаю не только я, но и мой кот. А вечером она душится чем-то тяжелым, но уже привычным. Сначала у меня даже болела голова, и хотелось распахнуть окно. Со временем организм адаптировался…

— Андрюш, о чём ты задумался? — рука с яркими ногтями ползет по плечу, а сама Марина прижимается со спины.

— Да так, вспоминаю.

— Расскажешь мне, о чем вспоминаешь? Ты говорил, от вашего дома до моря можно пешком дойти?

— Можно, — равнодушно пожимаю плечами.

И почему, чем ближе аэропорт, тем тоскливее в душе? Почему, чем ближе момент посадки, тем чаще я думаю, что зря решил провести каникулы со своей девушкой?

Мягкая посадка, аплодисменты экипажу, зазывные улыбки стюардессы… Всё это проскакивает мимо. Спустившись с трапа, высматриваю машину деда, хоть и знаю, что стоит он в зале прилета, не ближе.

— Давай быстрее, — поторапливаю Марину, буквально выхватывая у неё из рук дамскую сумку. Закидываю на плечо, и тащу за руку вперед.

Не терпится.

Сердце выпрыгивает от радости, и я ловлю себя на том, что испытываю давно забытые детские эмоции. Раньше тоже обожал момент приземления и первым нёсся сквозь людской поток, чтобы запрыгнуть к деду на шею. Позже отец купил машину и мы стали ездить на авто, преодолевая почти две тысячи километров за двое суток.

Где мы только не ночевали! И у родственников, и в палатке, и в машине. Это были чудесные дни, которых я ждал весь год!

Кручу головой, стоит только ступить в крытое помещение, но все равно пропускаю момент, когда дед появляется сзади.

Хохочу, как ребенок, утопая в объятиях родного человека. Соскучился безумно просто!

— Мой дед, Андрей Павлович. А это Марина, моя… — небольшая заминка, во время которой моя девушка успевает фыркнуть и посмотреть, сузив глаза.

— Невеста Андрея, — суёт узкую ладонь, которую дед пожимает, смотря на меня глазами полными шока.

Да я как бы и сам в не меньшем шоке!

— Раз так серьезно, — тянет дед, — поздравляю. Бабушка обрадуется!

Сомневаюсь, но ничего не говорю. Как раз наш багаж скидывают на ленту, и я вытаскиваю две битком набитые сумки. В обеих одежда Маринки, моего — минимум.

— В машину иди, невеста, — хмыкаю и шлёпаю девчонку по заднице, ещё больше шокируя деда. — Мы постоим, перекурить надо.

— Ты же не…

— Садись, Марина, — открываю перед ней дверь и надавливаю на плечи.

Не курю и не собираюсь, да и дед давно избавился от вредной привычки, что удивительно, ведь вечерами народ любит собраться и посмолить папироски. Но у бабули не забалуешь!

— Жениться, значит, собрался?

— Да не, это… так…

— Так, — хмыкают, рассматривая меня с ног до головы. — Бабке не ляпни, а то получим оба. Ты — за то, что скрывал, я за компанию. Ещё и родителям твоим достанется.

— За компанию она может, — поддерживаю. — Помнишь, как гоняла нас мокрым полотенцем?

— Когда Васька разрисовала твою кровать?

Дед заливает чуть хриплым смехом, а я тихо бормочу себе под нос:

— Нет, не тогда.

Уже хочу спросить, приезжает ли моя детская повинность в посёлок, но отчего-то молчу. И так слишком много сегодня вспоминаю про Ваську.

Непорядок. Фигня это всё.

— Геныч был весной. Говорит, всё по-старому: кассеты на карандаше, кино по субботам? — сидя с дедом впереди, разворачиваюсь к нему, чтобы и Маринка тоже слышала.

— На карандаше? Это как?

— Нууу… Лучше сама посмотришь.

Мысленно потираю руки, жадно смотря в окно.

Изменилось… всё…

На месте привычных виноградников то здесь, то там высятся замки, обнесенные трехметровыми заборами.

Рощи почти все вырублены…

— Дед, а сады-то кому помешали?

— Так тем, кому и раньше. Только раньше руки были связаны, а как начался развал, так везде и пошло-поехало. Дальше-то совсем не узнаешь.

— Совсем?

— Что-то осталось неизменным, — дедушка улыбается, приглаживая одной рукой усы. — Кино, как твой Генка сказал, по субботам. Бабушка ходит с подругами, да…

— Бабушка в кино⁉

— А кто ж еще индийские танцы смотреть-то будет? Людка обзванивает, вот они и ходят. Поддержать, так сказать.

С трудом представляю бабушку в кино, но, кстати, с удовольствием посмотрю на это. У меня на дне сумки лежит как раз подарок от матери — яркий цветной платок, купленный на одной из ярмарок.

— Дед, — прошу. — Останови на выезде. Надо чё—нить к чаю организовать!

— Да не надо ничего. Бабка уже ждёт, напекла всего. Шурка приходила, блинов твоих любимых принесла. Помнишь, как любил? С вареньицем. А Васька, слышь, еще и сметаной сверху мазала. Васька — девчонка Шуркина, — поясняет Марине. — Ненавидели друг друга… Ууу! Бабки все умилялись, что такая ненависть только до любви и бывает. А от вишь как вышло-то…

Последнюю фразочку дедушка уже под нос проговаривает, но я все равно отчетливо её слышу.

И почему-то вздыхаю…

Лето 1998 года. Василиса.

Крошка моя, я по тебе скучаю!

Я от тебя письма не получаю.

Ты далеко и даже не скучала.

Но я вернусь, вернусь, чтоб ты узнала,

Что я далеко, я по тебе скучаю,

Я от тебя письма не получаю…

Ты далеко и даже не скучаешь,

Но я вернусь, вернусь, и ты узнаешь,

Что я далеко от тебя…