Вроде бы всё обычное: голубое небо, отражающееся в море. Припекающее солнце, спеющие фрукты, жужжащие насекомые… Но от того, что в душе пустота, краски теряются, а мир подергивается серой пеленой.
Как же много может значить один человек! Сколько всего он может привнести в жизнь, раскрасив её самыми яркими цветами!
Кладу щётку на подоконник и поворачиваюсь, собираясь дойти до Сашки.
— Не спеши, — тихо шуршит дверь за спиной. — Тебе некуда торопиться…
— Что? — движение выходит резким, провоцируя новый виток головокружения. — Откуда…
Сквозь полумрак и пляшущие перед глазами точки вижу свой кошмар наяву. Поверить в то, что отчим пропал без следа было бы сказкой. А сказкам, как известно, место в сказках…
— Ма… — повышаю голос и отступаю, позабыв, что сзади оконце, больше похожее на большую дыру в стене, в которую мне не пролезть. Осекаюсь, больно ударившись об угол. — Не подходи!
Выставляю перед собой ладонь и лихорадочно ищу выход. Выход, которого просто нет.
В доме были мы одни с Викой. Ба с дедом уехали в поле, мама в городе с Барсовыми, старшие сёстры… Их тоже нет. И соседей у нас давно уже нет. А это значит…
— Притихла? Правильно… Не люблю лишний шум, — Пётр медленно приближается, улыбаясь уголком губ.
Эту мерзкую улыбку я знаю. В его руках зажжённая сигарета, и мои зажившие шрамы начинают гореть от одного только запаха крепкого табака. Чем ближе Пётр, тем сильнее от него пахнет куревом и алкоголем.
Покрасневшие глаза выдают сильное опьянение: он и раньше выпивал до лопнувших сосудов, а потом…
— Не подходи, — сиплю от безнадежности. — Я… я…
— Ты, Васенька, ты, — усмехается чудовище.
Покручивает тлеющий окурок между пальцами, будто бы примериваясь.
— Спокойная красивая девочка, — продолжает, пока я в страхе прикусываю губу, ощущая во рту металлический привкус. — Свела с ума… Обо всём забыл, Василиса… Обо всём… А ты… Ты маленькая дрянь, которая ничего не замечала и не хотела замечать… Мальчика себе нашла? Мааааальчика, — хрипло смеется, резко выбрасывая вперед руку и касаясь оголенного плеча огоньком. Кожу стягивает болью, и я дергаюсь вправо, заваливаясь на лавку. — Мальчика. А мальчик твой где, знаешь? Гниёт на нарах. В прямом смысле слова гниёт, Васенька… Ещё немного и разлагаться заживо начнёт… Что так смотришь? Страшно? Разве я страшный, м? Разве страшный?
Крепкая ладонь хватает лямку сарафана и тянет на себя. Натягивая ткань до треска ниток. Бью ногой в попытке защититься и попадаю. Куда-то попадаю, но даже не успеваю узнать, куда именно. Голова запрокидывается от жёсткой пощечины.
Пётр склоняется ниже, очерчивая шершавым пальцем мои губы. Оттягивает нижнюю, не позволяя отодвинуться.
— А могла бы всего избежать, если бы ответила мне… Чем плох? А? Чем, Вася? Или лучше называть тебя дочкой?
В мужском шёпоте воедино сплелись ненависть, злость, издевка и что-то ещё. Что-то странное, и именно оно внушает ужас. Отчим словно зачитывает мне приговор…
— Ты… больной! — собрав всё мужество, выплевываю свои последние слова ему в лицо, за что получаю новый удар. Он приходится по голове, и я будто отключаюсь.
Кровь уже не капает, а затекает в горло, сворачиваясь там. Задыхаюсь, но не могу даже опустить подбородок, потому что Савельев по—прежнему удерживает меня, второй рукой разрывая остатки сарафана.
Это… конец… Конец…
Перед глазами проносится та грозовая ночь, когда мы убегали с Барсом от страшных машин. Почему в свой последний момент я думаю не о лучших моментах, а вспоминаю погоню? Может быть от того, что никогда не чувствовала себя более защищенной?
Слышу глухие выстрелы и звук разбитого стекла… нам тогда попали в машину, и заднее стекло осыпалось мелкой крошкой…
Тяжесть давит на грудь, глаза закатываются, а из горла рвётся хрип. Неужели всё?
*Исп. — Mr. Credo «Воздушный шар»
Глава 39
Лето 1998 год. Василиса.
Когда-то помню в детстве я, мне пела матушка моя,
О том, что есть счастливый край, в котором жизнь не жизнь, а рай.
Там нет ни слез, ни бед, ни бурь, а в небе чистом как лазурь,
Над очертаньем рек и сел па́рит, па́рит степной орел.
Не улетай, не улетай, еще немного покружи
И в свой чудесный дивный край ты мне дорогу покажи.
И хоть он очень далеко ты долетишь туда легко
Преодолеешь путь любой, прошу возьми меня с собой…
Возьми меня с собой…
©️ Александр Маршал — «Орел»
— Вась… Василис, — испуганный и очень тихий голос.
Знакомый голос зовёт меня, распластавшуюся под тяжестью… Мамочки!
Визжу так, что у самой же закладывает уши, но рот тотчас закрывает ледяная ладонь.
Начинаю брыкаться в панике, не совсем понимая происходящее. Выхватываю картинку разрозненными частями и еще сильнее брыкаюсь, забыв о том, как пару минут назад прощалась с жизнью.
Выстрелы… Они мне не вспомнились, они… были…
Луч солнца как в насмешку отражается от гладкого бока пистолета, небрежно брошенного на деревянном полу.
Тяжесть, которая давит сверху, это… это…
— Ааааааа, — ору снова, и снова ладонью перекрывают доступ к кислороду.
— Вась, не ори, Вась! Послушай…
Но я не слышу. Вдыхаю, выдыхаю и качаю головой, показывая, что больше не буду голосить, хоть и хочется. Лучше вообще отключиться и не видеть, но где же взять такую роскошь, как умение впадать в беспамятство по желанию.
Дышу, дышу, дышу, во все глаза рассматривая Вику.
— З…ззззачем? — это максимум, который могу выдать.
— Потом, — шепчет сестра. — Помоги мне. Да помоги же, — злится, видя, что я не шевелюсь. — Надо стащить его и спрятать… хотя бы в бане…
Зажмуриваюсь до боли в веках и, стараясь не смотреть на Петра, отпихиваю ладошками отяжелевшее тело. Неживое тело.
Боже! Он же… Он…
Мне это кажется?
Но нет, всё происходит наяву: мёртвый отчим, изо рта которого течет струйка крови, а вся одежда заляпана бурыми пятнами, удушливый запах пота и биологических жидкостей в совокупности составляют невыносимый коктейль.
— Вася, быстрее! — торопит сестра, и я наконец-то отвоёвываю свободу.
На коленях выползаю из угла и помогаю Вике. Отвожу взгляд, но, когда он все-таки попадает на рваные края ран, сгибаюсь пополам. Меня рвет до спазмов, до жуткой боли в желудке.
— Ваааасяяяя, — уже с отчаянием кричит Вика, и я медленно по стеночке поднимаюсь на ноги.
Мы слышим, как хлопает калитка, отдаваясь вибрацией по металлическому забору. Замолкаем и замираем, понимая: это кто-то чужой.
— А если он был не один? — почти одними губами спрашиваю сестру.
— Один, — мотает она головой. — Я проверяла.
Не успеваю спросить, когда она успела. Совсем рядом раздаётся имя нашей бабушки, потом мамы, а потом…
Потом в дверном проеме, загораживая свет, возникает незнакомый мужчина.
Быстр оценивает картину и громко присвистывает.
Вика белеет так сильно, что на ее лице даже губы сливаются с цветом кожи. Только глаза выделяются, из которых быстро-быстро капают крупные слёзы.
Пока мы в оцепенении не знаем, что делать, и с силой стискиваем одежду Петра, мужчина оборачивается и насмешливо зовёт спутника:
— Серый, а ты боялся, что опоздаем. Тут дамы уже справились без нас. Василиса, я правильно понимаю?
— Она, — в предбаннике совершенно не остается места, когда Кейс входит внутрь. Бросается ко мне и поддерживает за плечи, отцепляя задеревеневшие пальцы от куска ткани.
Все также придерживая, выводит на свежий воздух, пока незнакомец о чем-то спрашивает Вику и помогает сестре присесть на траву возле бани.
— Никуда не уходить, — строго приказывает, и оба они скрываются от нас, плотно прикрыв дверь.
* * *
Пожарная машина с трудом разворачивается в узком проезде, чтобы залить в бак новую порцию воды. Только это лишнее: баня выгорела дотла, пока они ехали.
