Вот синяя центральная вставка с серебристым узором. Ковыряю его ноготком:

— Помнишь, как я плакала, что синяя досталась именно тебе? А мне пришили дурацкую красную со звездой.

— Помню, — тихо отвечает Барс, копаясь в шкафу. Достаёт мне свои шорты и футболку. — Завтра из Наташкиных вещей подберем, а пока возьми мои, ладно?

В его голосе слышится… вина?

Он считает себя виноватым?

Всё ещё завернутая в покрывало, встаю и зажигаю верхний свет. Мы щуримся, привыкая, и замираем друг напротив друга.

— Андрюш, — начинаю первой, переживая за Барса. — Ты только… Только ты…

— Прости меня, Вась. Прости… Я не должен был… Надо было сдержаться, а я…

— Всё сделал правильно, — заканчиваю за Андрея. — Как настоящий мужчина. Правда. Я так считаю.

Ладонью несмело касаюсь щеки, почему-то зная, что именно это сейчас важнее любых слов. Будто мы онемели, и нам доступны только взгляды и касания.

Пусть… Пусть без слов, но он должен знать: не виню. Не осуждаю. Я… Я горда тем, что в моей жизни есть такой вот Барс. Как настоящий царь зверей, как рыцарь…

«Только не уходи», — кричат мои глаза, а его обещают, что он будет рядом.

Андрей поворачивает голову и проходится губами по чувствительной коже запястья. Обжигает поцелует, но этот ожог такой желанный сейчас.

Хочу сгореть в его пламени, чтобы… Чтобы очиститься. Чтобы принять новую реальность.

Чтобы в пепел превратить любое упоминание отчима…

И Андрей понимает. Поддерживает меня, как и всегда.

Прижимает к себе, плавно опуская пёстрое покрывало к нашим ногам.

Стягивает разорванную футболку и избавляется от шорт. Целуя, оттесняет меня к дивану, аккуратно укладывая на маленькие подушки.

Лёгкие заполняет запах Барса. Его аромат, от которого у меня кружится голова. Едва уловимый запах мужского пота и слегка соленый вкус кожи, тихий стон и движения тел в унисон.

Мы вместе парим в невесомости, и вместе вращаемся вокруг солнца, рассыпаясь на миллиарды больших и маленьких звездочек.

И как эхо из прошлого, звучит среди нашего дыхания забытое, но такое сейчас нужное:

— Ааандрееей…

* Исп. — Алена Апина «Электричка»

Лето 1998 год. Мама Василисы.

Дорогие мои, я решила вставить эту главу,

чтобы стало немного понятнее поведение мамы.

И обозначить то, что произошло после драки во дворе.

Мама, это небыль, мама это небыль,

Мама, это не со мной!

Неужели небо, неужели небо

Задеваю головой?

На ковре-вертолёте

Мимо радуги

Мы летим, а вы ползёте,

Чудаки вы, чудаки.

© гр. «Агата Кристи» — «Ковёр-вертолёт»

Успев задремать, подскакиваю от криков, которые доносятся с улицы. Выглядываю в окно и замираю в ужасе, когда среди двигающихся фигур узнаю своего мужа и мальчика Василисы.

Юный Андрюша, такой славный и добрый мальчишка, наносит удары моему мужу.

Была бы моя воля, присоединилась бы к нему, поддержала… помогла добить, но…

Мне приходится переставлять свинцовые ноги и спешить вниз, чтобы каменной статуей вновь замереть у порога.

А я ведь просила… звала Василиску бежать домой, догадываясь, что Пётр не просто так пожелал прогуляться.

Ненавижу.

Каждой клеточкой тела ненавижу. Каждой молекулой души желаю ему сгинуть, исчезнуть, раствориться.

Только это невозможно. Не сразу поняла, не сразу покорилась. За то и страдаю сейчас.

И ладно я — жизнь прожила, счастье увидела… А дочери наши. Наши обожаемые с Юрой девочки… Им-то за что терпеть рядом это чудовище?

Они ведь думают, я не замечаю. Думают, что не знаю, какие мысли водятся в их головах.

Думают, предала мама, бросила…

Только я ради них же терплю. Молча выношу все перепады настроения, молча принимаю недовольство мужа.

Век бы его не видеть!

Самым страшным днём считаю тот, когда в магазине у кассы мы встретились. Сколько уж лет прошло, а он никак не оставил в покое.

Знаю, доходили и до меня слухи о Вике. О девочке моей, которую считают родной Смирнову. Но нет же, нет! Наша она — моя и Юрина. Ревнивая только, слишком ревнивая…

А Вася… Моя боль. Самая большая моя боль… Приглянулась Петру. Знаю я, что он творит, знаю. Сколько раз сжимала за спиной нож, мечтая всадить в рыхлое тело урода.

Но не смогла. Была бы одна, даже не задумалась бы. А я не одна. Мои родные кровиночки, всех их достанет Петя. Каждой обещал мучения адские, если посмею рыпнуться.

Я уж всё сделала, чтобы Васенька моя к родителям мужа сбежала. В голову ей мысли украдкой вкладывала, намеками и оговорками. По ночам, когда она после истерики лежала, рядом была. Гладила тонкую руку моей девочки и молила Бога избавить семью нашу от мерзости.

Он не человек. Убийца… Мучитель… Насильник…

Ударить, чтобы овладеть, чтобы унизить, как того требует животное внутри Петра… В этом весь он. Жестокий со всеми: родными и близкими, если они у него вообще есть. О своей жизни и родственниках Пётр никогда не говорит, хотя он и женат на мне несколько лет.

Именно женат…

Я не давала добровольного согласия. Пока он не переубедил…

И зачем ему я, не знаю… Не знаю…

Драка набирает обороты и становится всё страшнее. Всем сердцем переживаю за мальчика, который не побоялся бросить вызов чудовищу. Истинному чудовищу, не знающему пощады.

Перестаю дышать, когда бывший свекор обливает дерущихся из ведра, улучив момент. Подготовленные для поросят объедки попадают исключительно на Смирнова, и…

Я бросаюсь к нему, предполагая, что может быть дальше. Ударит! Так пусть уж лучше бьет меня, я уже привыкла. Привыкла скрывать, играть роль и притворяться в ожидании момента. Только бы спасти моих девочек. Только бы не тронул их!

Пощечина прилетает в тот самый момент, когда широкая спина Андрея закрывает Василису. Он буквально уносит мою дочь, и я с облегчением выдыхаю, пропуская боль, что отдается, кажется, в позвоночнике.

Новая пощечина, крик свекрови и мои мольбы всем уйти. Мы здесь сами… Сами… А им этого видеть не нужно.

На моё счастье Петру становится плохо. Его шатает и выворачивает на углу дома, пока я, стирая слезы, сбившимся шёпотом прошу родителей Юры увести девчонок. Лишь Вика с презрением окидывает всех и уходит последней. Старшие дочери, будто под гипнозом, скрываются в доме, подгоняемые бабушкой.

— Урою, — рычит мой муж и, мотаясь из стороны в сторону, подходит к машине.

Долгие минуты сидит без движения, а потом срывается вперед, едва не снося ворота.

А я… До утра сижу на диване, поджав под себя ноги, и рассказываю… Рассказываю всё двум старикам, молча принимающим мои откровения.

*Исп. — гр. «Агата Кристи» «Ковер-вертолет»

Лето 1998 год. Андрей.

В вазе хрустальной розы,

В тёмном окне луна.

В речи ни строчки прозы,

И в душе и в словах — весна.

Клавиш коснулись руки —

Музыка для двоих.

Тайну откроют звуки —

Чёрный блюз, белый стих.

Свечи, горели свечи

Нежным костром любви.

Вечер, последний вечер,

Время останови…

© Елена Дубровская и гр. «МГК» — «Свечи»

От Василисиного стона меня разрывает изнутри.

Я не сплю. Сижу, прислонившись к изголовью дивана, и смотрю на маленькую рыжую девочку, так доверчиво прильнувшую ко мне.

Маленькую, нежную и настолько любимую, что становится страшно.

Я никогда не задумывался, что способен на глубокие чувства. Мне нравились девчонки, я пользовался их вниманием. Мне нравилось это внимание и то, что можно получить желаемое без лишних телодвижений. И мне смешно было наблюдать за Генычем, который с обожанием смотрел на мою двоюродную сестру.