— Зачем их рожали, если всегда времени нет? — бубню и оглядываюсь: мало ли, услышит кто.

Друг пожимает плечами и широко зевает, закладывая руку под голову.

— Когда я вырасту, ни за что не буду заводить семью, — отвечает, прищурив глаза. — Буду учиться, и работать, а потом только работать. Может, изобрету что-нибудь полезное. А, может, в космос полечу…

— А я, когда вырасту, стану врачом, наверное. Придёт ко мне на прием Васька, а я ей пропишу десять… Нет, даже двадцать!.. уколов!

— Далась она тебе? Чё ты к ней всё время цепляешься?

— Я⁈

От возмущения подскакиваю и чуть не сваливаюсь вниз, опасно близко подойдя к краю.

— Да это она! Всё время из-за неё у меня неприятности! И у тебя, кстати, тоже. Или забыл, как нам попало, когда мы ей конфет надавали?

— Так это когда было⁈

Вообще-то не очень и давно, потираю ногу об ногу, усевшись прямо на нагретый бетон.

Загоревшую кожу ступни разделяет большой белый шрам. Это напоминание о разбитом серванте. Вечером, когда все успокоились, я умудрился напороться на большой осколок, который ба не заметила. Кровииии было! И новых криков…

А наутро дядь Юра с дедом ставили сервант на место, чтобы чуть позже приделать стеклянные дверцы с красивыми завитушками. Завитки нарисовала баба Шура специальной краской — до сих пор не смылись. А я сидел и наблюдал за всеми, гордый от своей раны. Ещё бы — не у каждого пацана в моем возрасте настоящие боевые швы и толстая повязка! Вся улица прибегала проведать и поглазеть, а Генке даже несколько раз его бабка ночевать разрешила остаться.

Мы с ним тогда бинты сняли и ночью с фонариком рассматривали, как врач зашил кожу. Геныч думал, что-то секретное, а там были некрасивые черные нитки и запекшаяся кровь. Но все равно интересно!

— А моей мамке она нравится. Говорит, красивая девочка растет и умная.

— Красивая, — фыркаю. — Волосы, как у барана, и веснушки по всему лицу. Хотя… Она тебе и в два года казалась красивой. Влюбился что ли?

— Я? — Генка краснеет и отворачивается. — Ни за что! Не в неё точно!

Хочу дальше попытать, но нас дедушка окликает. Пока идем к нему, думаю про друга. Ему точно нравится одна девчонка, и я даже знаю, кто!

Недаром он всегда про Наташку спрашивает, всегда перед ней двери открывает и даже позавчера сетку с хлебом из магазина помог дотащить.

— Ладно, ладно. Не в неё, так не в неё, — оставляю за собой последнее слово, и забираю у дедушки ведро, в котором бьются штук с двадцать жирненьких ставрид.

Облизываюсь: рыбу я обожаю, особенно, как ее готовит сам дедушка. С луком, сметаной… А ещё обязательно запивать холодным компотом из клубники!

— Али-Баба!

— О чём слуга?

— Пятого, десятого… — ведущая нашей команды отвлекается, поворачивая голову в сторону Наташки: — Кого зовем?

— Давайте Ваську? Это рыженькая, сбоку стоит. Василиса.

— Пятого, десятого, Василису нам сюда!

Морщусь, как от зубной боли (а один раз мне удалось её испытать!), когда вредная мелочь выходит вперед цепочки и примеривается, куда побежит. Геныч что-то ей ещё нашептывает.

Лучше бы Крокодила позвали. Он бы не разбил, остался бы со мной стоять, а то я уже изнываю от скуки. И все из-за младших братьев друга, с которыми мы приперлись на игры вместо того, чтобы залезть на чердак сарая и достать Генкин атлас созвездий.

— Вася! — визжит Наташка, когда мелкая врезается в строй и ложится животом на сцепленные руки. Одна рука сестры, вторая моя.

Ладони скользят, хотя весит Василиса, наверное, чуть больше моего кота. Моего! Того самого, которого я забрал с собой в город!

— Васька, — цежу уже сам, когда рыжая решает попрыгать в надежде разомкнуть нашу «стенку».

Наклоняюсь, чтобы боднуть её и замираю в недоумении. Почему от мелочи пахнет конфетами? Никогда не замечал, к тому же, ей сладкое нельзя от слова совсем.

Небольшая заминка стоит нам проигрыша. Смотрю на ухмыляющегося друга и показываю ему кулак. Васька ожидаемо забирает Наташку, и ставит её между собой и Крокодилом.

Вот честное слово, только довольная физиономия лучшего друга удерживает меня от тычка вредине и ему. Сговорились же!

Чуть позже, проиграв с концами, мы большой компанией идём домой. Моя бабушка живет ближе всех к клубу, чудь дальше Генка, а Ваське топать в самый конец посёлка, их дом предпоследний. За ними еще бабка Сима, а потом лес, уходящий в горы.

— Я провожу и приду, — предупреждает сестра. Геныч увязывается следом, а его братья за ним.

Я один растерянно стою у уже открытой калитки, и не знаю, что делать. С одной стороны никуда идти неохота, с другой — бросать друга тоже плохо.

— И я с вами, — с тяжелым вздохом принимаю решение.

Неправильное решение!

Плохое решение!

Потому что идем мы не по дороге к последним домам, а сворачиваем на наезженную колею, где на распаханных квадратах зеленеют огороды.

— И чего мы сюда залезли? — Генка вытирает сандаль, которым влез в грязь, об траву. — Чем вас обычная дорога не устроила?

— А мы… А мы клубники хотим! — вот она может хоть иногда помолчать?

Ещё и сестра с ней соглашается.

— Так иди домой и ешь, — Крокодил все ещё сердится, а я киваю, подтверждая, что думаю также.

— Дома нету, — разводит руками рыжая. — Бабушка все ягоды собрала, чтобы с папой отправить в город. А так хочется…

— Сейчас нельзя, люди увидят же.

— А вечером? Вечером можно будет?

— Вечером тоже нельзя! И вообще это плохо, брать без спроса!

— А если спросить?

— У кого, Вась? Ты иногда ведешь себя хуже…

Задумываюсь и не нахожу сравнения.

— Просто хуже всех, — заканчиваю мысль.

Василиса надувается и до самого дома топает молча, косясь на ровные ряды спелой клубники.

Может, надо было у бабушки спросить и нарвать ей?

Решаю так и сделать.

Вечером спрашиваю разрешения, беру чашку и захожу за Генкой, чтобы вместе добежать до огородов. Там нам приходится собирать ягоды с фонариком, потому что темнота непроглядная!

— Уй! Я на что-то наступил, — вскрикиваю и лечу спиной вниз. Приземляюсь мягко, но аккурат посередине ряда.

Не нашего… Соседского… Тётя Тася теперь семь шкур сдерет, если узнает, кто это сделал…

— Дай посвечу, — Геныч помогает подняться и рассматривает масштаб катастрофы. — Футболке конец!

— Понял уже. Хватит ей, — трясу почти целой миской, которую додумался поставить в стороне.

— Ты иди, а я сам Ваське передам, — предлагает друг. Наверное, лучше согласиться, но я упорно мотаю головой. Сам хочу отдать.

Василиса счастлива. Хохочет, получив клубнику. Баба Шура ласково треплет волосы и достает бумагу, чтобы завернуть нам с собой лепешек.

— С Васенькой вместе делали. Она сама лепила, — приговаривает с гордостью.

Лепешки правда вкусные, очень! Мы уплетаем все. А потом, уже дома, я улепетываю от рассерженной бабушки, которая машет мокрым полотенцем:

— Аааандреееей!

Глеб Жеглов и Володя Шарапов

За столом засиделись не зря.

Глеб Жеглов и Володя Шарапов

Ловят банду и главаря.

Расцвела буйным цветом малина,

Разухабилась разная тварь.

Хлеба нет, а полно гуталина,

Да глумится горбатый главарь!

Атас! веселей рабочий класс!

Атас! танцуйте мальчики, любите девочек!

Атас! пускай запомнят нынче нас!

Малина — ягода! Атас!

© «Любэ»- «Атас»

Выглядываю из окна сарая, где устроил пиратский перевалочный пункт, и вижу Крокодила, бегущего за дом напротив. Давно в нём никто не живет, а огород зарос сорняками, как бабушка говорит.

Ещё она говорит, что скоро объявится хозяин и всем мало не покажется. Я особенно боюсь, что он вспомнит про кота и захочет забрать обратно.

Но я уже решил, что не отдам. Кот ко мне привык, мама его любит, папа уступает свою подушку, когда уходит на работу по утрам. А меня Пухляш встречает из школы.