— А, еще одна женщина, которой ты испортил жизнь, — сказала я, салютуя ему своей бутылкой с водой.
— Я воспринимаю это как комплимент, — он облокотился на стол, опираясь локтями на темное полированное дерево.
— Не стоит.
— Этот… парень предложил мне техническую возможность — взять временную инвалидность. Это позволило бы мне сохранить все армейские условия, не появляясь на службе. Я мог бы вернуться, когда захочу, если бы просто подписал бумаги, которые начинались с годичного срока и могли быть продлены до пяти. Он полностью проработал систему, сделав все, чтобы дать мне возможность легко вернуться.
— И ты согласился, — я даже не могла смотреть в эти глаза. Как только я это сделаю, он убедит меня, что остается, хотя все доказательства говорят об обратном.
— Я отказался.
Мой взгляд метнулся к его глазам.
— Но в тот вечер, когда я понял, что могу вписать Мэйзи и Кольта в свою страховку, я понял, что должен подписать бумаги. Это был единственный способ обеспечить им стопроцентную страховку.
— И когда ты это сделал?
— В то утро, когда я пришел к Джеффу. До истечения срока действия предложения оставался ровно один день.
— Почему ты мне не сказал? — крошечная частичка моей подозрительности исчезла.
— Потому что я знал, что ты ненавидишь все, что мы делаем, какую жизнь ведем. Ты бы подумала, что я подписываю эти бумаги в качестве машины для побега, когда закончу играть в дом здесь, в Теллуриде. Я прав? — он откинулся назад и вопросительно поднял бровь.
— Возможно, — признала я. — Но винить меня не стоит, правда? Такие парни, как Райан, и ты… и… — Хаос. — Вам всем постоянно нужна потребность в острых ощущениях. Райан как-то сказал мне, что больше всего он чувствует себя живым в разгар перестрелки. В те моменты все происходит в ярких красках, и остальная жизнь из-за этого немного блекнет.
Бекетт поиграл кончиком кепки и медленно кивнул.
— Да, такое может случиться. Когда у тебя высокий уровень адреналина, обостренное чувство жизни и смерти, обычные повседневные дела кажутся менее важными. Как будто жизнь — это канатная дорога в Диснее, а бой — это американские горки: взлеты, резкие падения, повороты. Вот только иногда на этих горках гибнут люди, и это заставляет тебя чувствовать себя еще более удачливым и чертовски виноватым.
— Тогда почему бы мне не ожидать, что ты вернешься к этому? Если мы едем по канатной дороге, тебе должно быть скучно, а если нет, то когда-нибудь станет скучно.
— Потому что я люблю тебя, — он сказал это с такой невероятной уверенностью, как если бы кто-то сказал, что мир круглый или океан глубокий. Его любовь была очевидным выводом.
— Потому что когда я целую тебя, занимаюсь с тобой любовью… Когда мы вместе, ты затмеваешь все это. Это даже не на заднем плане, этого просто не существует. Смерть никогда не беспокоила меня раньше, потому что мне нечего было терять. Меня никто не любил, и я заботился только о Райане и Хавок. Но я не мог бросить вас. Я не мог отправиться на другой конец света и беспокоиться о тебе, о детях. Я не мог идти в бой с прежней эффективностью, потому что знал: если я умру, ты останешься одна. Понимаешь?
— Я твой криптонит, — это прозвучало не очень лестно.
— Нет, ты дала мне то, что я могу потерять. С другими женатыми парнями все в порядке, но, возможно это потому, что у них не было такого испорченного детства. Любовь для них была лишь канатной дорогой. Ты — первый человек, которого я когда-либо любил, и первая женщина, которая когда-либо любила меня. Ты — американские горки.
И это стало булавкой в моем пузыре гнева, и он окончательно лопнул.
— Ты должен был сказать мне.
— Мне жаль. Я должен был сказать тебе. Но я не хотел рисковать, — он сел прямо и взял меня за руку, глядя мне в глаза с таким напряженным выражением лица, что у меня мурашки побежали по позвоночнику. — Если я и скрываю от тебя что-то, то только потому, что боюсь потерять тебя. Все эти американские горки? Я никогда не чувствовал ничего подобного. Никогда мое сердце не покидало мое тело и не принадлежало кому-то другому. Я не знаю, как строить отношения, и я обязательно все испорчу.
Я провела большим пальцем по нижней стороне его запястья.
— У тебя все хорошо. У нас все хорошо. Если подумать, это и мои самые долгие отношения. Просто не скрывай от меня ничего, хорошо? Я всегда могу разобраться с правдой, а ложь… — я сглотнула комок в горле. — Ложь — мой жесткий предел. Я должна быть в состоянии доверять тебе, — и я все еще доверяла, даже несмотря на то, что он скрыл от меня эту деталь.
— Есть вещи, которые могли бы изменить твое отношение ко мне.
— Ты этого не знаешь.
— Знаю, — он был так уверен.
— Тогда попытайся.
Мышцы на его челюсти напряглись, и он выглядел так, будто мог…
— Откуда ты знаешь о моем командире?
Или нет. Разочарование затопило мой желудок.
— Звонили из страховой компании. Они пришлют кого-то в понедельник, чтобы провести с нами собеседование.
— Что? Почему?
— Думаю, сумма счетов Мэйзи вызвала какой-то тревожный сигнал при ее недавнем зачислении в страховку. Они расследуют наше дело на предмет страхового мошенничества.
Его глаза медленно закрылись, а голова откинулась назад.
— Это просто фантастика.
— Бекетт…
Он оттолкнулся от стола и взял свою кепку.
— Думаю, сегодня я буду спать у себя. Это касается не тебя, это связанно с операцией по спасению, и мне нужно…
— Вы нашли девочку? — спросила я, с досадой понизив голос, потому что не подумала спросить об этом раньше, слишком поглощенная своей собственной драмой.
— Да. Она должна выкарабкаться, но была близка к смерти.
Я вздохнула с облегчением.
— Тогда я рада, что ты зашел.
Как сильно отличался этот разговор от того, который мы вели несколько часов назад, когда он уехал.
— Я тоже.
— Останься. Пожалуйста, останься, — мягко попросила я. — Я знаю, что иногда тебе снятся кошмары после спасения. Я справлюсь с этим, — если я хотела, чтобы у меня было будущее с этим человеком, я должна была доказать ему, что не отвернусь, когда он покажет те части души, которые он намеренно скрывал. — Я же сказала, нет ничего, что заставило бы меня смотреть на тебя по-другому.
— Я убил ребенка.
Он сказал это так тихо, что я почти не услышала его, но я знала, что он не повторит, даже если я попрошу. Поэтому я сидела как можно спокойнее и просто наблюдала за его лицом.
— Это был рикошет от пули. Ей было десять. Я убил ее, и наша цель была даже не в том месте, о котором мы получили информацию. Я убил ребенка. Все еще хочешь спать рядом со мной?
— Да, — быстро ответила я, слезы навернулись на глаза.
— Ты не это имеешь в виду. У нее были каштановые волосы и светло-карие глаза. Она увидела, что мы приближаемся, и пыталась увести своего младшего брата с дороги, — он схватился за спинку стула. — Я до сих пор слышу крики ее матери.
— Вот почему ты спасаешь всех детей, несмотря ни на что.
Он кивнул.
Возможно, отчасти поэтому он был так полон решимости спасти Мэйзи.
— Это была не твоя вина.
— Никогда больше не говори мне этого, — огрызнулся он. — Я нажал на курок. Я знал, чем рискую. Я убил этого ребенка. Каждый раз, когда ты видишь меня с Мэйзи или с Кольтом, думай об этом, а потом решай, сколько ты действительно хочешь знать о том, как я провел последнее десятилетие.
Мое сердце разрывалось из-за него, из-за этой маленькой девочки и ее матери. За брата, которого она пыталась увести с дороги. За чувство вины, которое испытывал Бекетт. Я хотела сказать ему, что он не сможет меня напугать. Что я знаю, кто он такой, до глубины души, и он феноменальный человек. Но выражение его лица подсказало мне, что сегодня это не вариант — он не был готов к отпущению грехов.
«Если тебе никто не говорил — ты заслуживаешь. Любви. Семьи. Дома».
Слова Райана из его последнего письма Бекетту поразили меня. Он был единственным человеком, который мог знать Бекетта лучше, чем я, и у меня было чувство, что в то время, как я знала все прекрасные стороны Бекетта, Райан знал другие, темные.
