— Она танцует священный танец так, словно её обучала сама великая богиня, — отвечал жрец.

По всей видимости, он и правда был очарован мастерством танцовщицы — его полное лицо лоснилось, глаза блестели, аккуратно подбритая надушенная бородка трепетала, он даже сглотнул от волнения.

— Так это твоя рабыня для услаждения? — продолжал вопросы Бхулак, упорно не глядя на девушку.

— Она рабыня богини, и стала ей совсем недавно, когда управитель нашего храма купил её у бродячих торговцев из степи, — ответил жрец. — Но уже успела обучиться всему, что ей следует знать, и обучиться очень хорошо. У вас такие девы называются надиту, только они дарят от имени богини любовь всем её жаждущим, а наши ещё и владеют мастерством священного танца.

— Вот как, — Бхулак наконец нашёл в себе силы вновь посмотреть на предмет беседы.

«Анат!»

Невозможным казалось её присутствие здесь, на другом конце мира, куда сам-то он добрался лишь благодаря чудесной помощи Поводыря. Но это была именно она, да ещё совсем такая, какой он её запомнил — небольшого роста, гибкая, но с женственными формами, и с волосами, как и у него самого — цвета бронзы, уложенными в тяжёлый пучок, лежащий на правом плече.

Она тоже не смотрела на него — стояла неподвижно, глядя перед собой и вытянувшись, подобно тетиве лука. На ней не было ничего, кроме тяжёлого ожерелья и множества браслетов на руках и ногах — серебро и медь изредка тихо позвякивали, выдавая напряжение всех её мышц. Острые груди торчали, бёдра развернулись для первого движения танца, окрашенные красной охрой пальцы на босых стопах поджались.

— Сейчас ты убедишься сам. Айя! — выкрикнул жрец и хлопнул в ладоши.

Раздались мерный стук барабана и ритмичные возгласы сидящих поодаль музыкантов. Девушка, только что неотличимая от изящной статуэтки, вдруг чудесным образом ожила. Звякнув браслетами, руки её совершили круговое движение, и ладони — красные, как и стопы — сошлись перед грудью в приветствии. И тут же, подбоченившись правой рукой и сделав сложный жест левой, она начала свой танец.

Бхулак изо всех сил старался делать вид, что его мало интересует это зрелище, хотя оно сразу захватило его, словно колдовство. Это напоминало танцы Мелуххи, которые Бхулак видел в Дильмуне, но без их сладострастия и откровенного призыва к соитию. Лицо танцовщицы было бесстрастным, а движения — филигранно-чёткими, резкими, почти агрессивными. Но настоящей страсти в них было куда больше — Бхулак словно созерцал полымя степного пожара, неукротимое и устрашающее.

Движения становились быстрее по мере ускорения ритма барабана, к которому прибавились ещё флейта и тягучее пение. Девушка танцевала не только ногами, бёдрами, всем корпусом, но и руками — словно совершала ими некую кропотливую работу, творила хитроумную вязь. Постепенно Бхулаку стало казаться, что он проникает в смысл танца, понимает, что ему хотят им показать — небо, движение светил и звёзд по нему, земля, жизнь и смерть существ на ней, люди, их страсти и страдания, любовь и снова смерть… Духи, их зависимость от мира живых, пляска бестелесных сущностей — безнадёжная в своей вечности, но прекрасная. Боги, так же зависящие от извечной изменчивости мира, как люди, звери и духи. Жизнь и смерть всего сущего, растворение в великой пустоте.

И вновь зарождение мира, деление, бурный рост и процветание — снова и снова заканчивающиеся увяданием и смертью.

«Она творит миры из пустоты!» — вспыхнула в нём обжигающая мысль.

Ему казалось, что танец затягивает его в бездонные пропасти мироздания, звёздные водовороты, где существование его станет ничтожным, где он потеряется и исчезнет.

«Стоп, вернись!» — одёрнул он сам себя и, чтобы прервать наваждение, повернулся к жрецу.

— Скажи мне, Хуту-Налаини, благословенный… — попытался он продолжить разговор, прерванный появлением танцовщицы. Но увидел, что его хозяин тоже полностью погрузился в созерцание творящегося действа, да, пожалуй, еще глубже, чем он сам.

— Подожди, славный Шупан, одно лишь мгновение… пока она не закончит, — с придыханием произнёс жрец, не отрывая горящего взора от танцовщицы.

Бхулак замолк и тоже отдался созерцанию. А девушка без устали продолжала танец — одно движение естественным образом переходило в другое, и все они были безупречны, и все несли глубокий смысл.

Наконец, барабан и голос певца резко смолкли, и в тот же миг танцовщица, сложив ладони в прощальном приветствии, тоже замерла, словно кто-то выключил чудесную механическую игрушку. Она стала совсем неподвижной, даже будто и не дышала. О том, что это живая девушка, говорили лишь стекающие по её коже капли пота.

— Как же это прекрасно! — с чувством произнёс жрец.

— Это было… приятно для глаз, — Бхулак надеялся, что голос его при этих словах не дрогнул — внутри же себя он оставался в смятении.

— Не думаю, что ты столь же бесстрастен, сколь хочешь казаться, — жрец повернулся к нему с понимающей улыбкой. — Танец Айи не может оставить равнодушным никого из живых.

— Возможно, ты прав, — ответил Бхулак, — но нам следует окончить беседу о важных вещах.

— Сейчас мы это сделаем, — кивнул Хуту-Налаини. — Но скажи мне прежде, не желаешь ты познать, искусна ли Айя в любви так же, как и в танце?

Он желал! Желал так, словно вновь стал отроком, с вожделением подглядывающим за работающими в поле молодыми женщинами Аратты. Он сам не понимал, откуда в нём эта буря чувств — но бороться с ней было невозможно!

— А разве это допустимо? — ровным тоном спросил он жреца. — Ты же сказал, что девушка посвящена богине.

— Я сказал и то, что танцовщицы богини не отличаются в этом от ваших надиту, — жрец расплылся в откровенной улыбке. — И тебе, как посланцу могущественного лугаля Ура, даже не придётся платить.

— Что же, — благосклонно произнёс Бхулак, — я приму твоё радушное предложение. Но сперва закончим наконец наши дела.

— Непременно, — закивал жрец, жестом приказывая танцовщице и музыкантам удалиться.

Бхулак сделал над собой усилие, чтобы не проводить Айю взглядом.

— Итак, славный Шупан, — теперь уже жрец продолжил деловую беседу. — Ты так и не ответил мне, как великий царь Ура и Элама Хутран-темпти примет известие о том, что мы дадим ариям место для поселения в безлюдной части нашей страны?

Официально тамкар аккадского лугаля был лишь послом и торговым представителем, но неофициально — царскими глазами, а если надо, то и его рукой, способной прислать в Маргуш грозное войско из Двуречья. Так что неудивительным было беспокойство стоявшего во главе Маргуша Святого человека, его правой руки — управляющего главным дворцом, всех остальных его сановников, главных жрецов основных храмов и наиболее богатых купцов — какая реакция на их действия последует из далёкой державы.

Но сейчас Бхулак был в затруднении. Его решение противостоять планам Поводыря за прошедшее время упрочилось, и дело было не только в его сочувствии потомкам своего народа. Теперь он чётко осознавал, что, если снова станет слепо следовать указаниям машины, очень скоро потеряет право называться человеком. Это убеждение веками по крохам вырастало в нём, но сейчас, наконец, стало настолько значимым, что не следовать ему он не мог.

Но думать — это одно, а поступать наперекор небесному стражу — иное. В первое время своей новой жизни, когда Бхулак ещё не сомневался, что Поводырь — бог, он считал естественным, что тот видит не только все его дела, но и мысли. Однако с течением времени стал замечать, что это вовсе не так. Мысли людей, в том числе и Бхулака, Поводырь не мог читать вообще, но даже и его разговоры, и совершаемые им действия доходили до него не полностью. Позже стало понятно, что достаточно закрытое помещение вполне способно защитить от его внимания.

Пока Бхулак старательно исполнял указания Поводыря, это открытие не имело практического значения, но теперь сделалось очень важным. Хотя даже здесь, в обширном зале приёмов при храме, Бхулак не был уверен, можно ли говорить свободно.