— Фу, — слышу я тон моего отца, когда он входит в кухню позади нас. — Почему каждый раз, когда я вхожу в комнату, я должен слышать о чьем-то члене?

Я ухмыляюсь, ничуть не сожалея об этом. Если он действительно хочет услышать о впечатляющих членах, я знаю один, о котором могу ему все рассказать. Хотя почему-то я сомневаюсь, что он захочет услышать о том, что этот ранее упомянутый член делал с его маленькой девочкой всю ночь.

Папа подходит ко мне и обнимает одной рукой, целуя в щеку.

— Привет, милая.

— Привет, пап, — говорю я, одаривая его улыбкой. — Хочу ли я знать, кто еще говорил о членах при тебе?

— Твоя мама, — заявляет он с тяжелым вздохом. — Всегда твоя мама.

Я не могу удержаться от смеха, а папа забирает поднос с мясом и вальсирующей походкой выходит через заднюю дверь, готовый приступить к жарке на гриле, пока мама занята.

— Который час? — бормочет она, уделяя секунду, чтобы взглянуть на часы, которые сейчас показывают одиннадцать. — Где твой брат? Клянусь, он вечно опаздывает.

— Расскажи мне об этом, — говорю я, более самодовольная, чем когда-либо в своей жизни. — Ему нужна секретарша, которая будет следить за его временем. Клянусь, он опоздает на собственные похороны.

— Я это слышал, — доносится раскатистый голос моего брата из глубины дома — а именно со стороны задней двери.

Он проходит, вальсируя, по дому, прежде чем появляется на кухне и сталкивается лицом к лицу с моей матерью. Она стоит, уперев руки в бедра, и свирепо смотрит на Остина.

— Если я узнаю, что ты пытался проскользнуть через заднюю дверь, чтобы я не заметила, что ты опоздал на обед в честь моего дня рождения, Остин Райдер, твой обед будет подан с отбивной.

Я не могу сдержать рвущийся изо рта смешок, и мне приходится прижать руку к лицу, когда Остин бросает на меня свирепый взгляд. Боже, как приятно, когда гнев мамы направлен не на меня.

— Я бы никогда так с тобой не поступил, мам, — говорит Остин, подходя прямо к ней и заключая в объятия. — Я уже говорил, что ты прекрасно выглядишь? Сколько тебе? Сорок три?

Мама хихикает и, наконец, не может удержаться, чтобы не обнять сына.

— О, Остин, — воркует она, превращаясь в желе от преувеличенной лести Остина. — Ты же знаешь, мне сегодня пятьдесят.

Папин смех слышен на всю улицу.

— Ну, немного больше!

Мама закатывает глаза и громко фыркает, прежде чем сосредоточить свое внимание на Остине.

— Мы увидим Айзека сегодня?

— За последние двадцать лет он не пропустил ни одного твоего дня рождения. И этот он пропускать не собирается.

Мама улыбается, но потом снова переводит взгляд на часы.

— О, ну, он, должно быть, немного опаздывает…

Я качаю головой, пытаясь не показывать, как мое тело реагирует на простое упоминание его имени.

— Айзек не твой сын, мама. Ты не можешь сердиться на него за то, что он не пришел на обед на два часа раньше. Знаешь, когда ты говоришь, что обед в двенадцать, большинство считает, что обед действительно в двенадцать.

Мама закатывает глаза.

— То, что технически я не являюсь его матерью, не означает, что я не считаю его своим сыном. Айзек жил здесь достаточно долго, чтобы знать правила.

О боже.

Остин усмехается.

— В таком случае, тебе нужно наказать его так же, как меня. Лучше бы ему тоже подали отбивную к обеду.

— О, так и будет, — заявляет мама. — Теперь иди и помоги своему отцу с грилем. Ты же знаешь, как он любит все сжигать.

Остин убегает, оставляя меня с мамой, и как только она поворачивается ко мне со сверкающими глазами, я сразу же начинаю бояться того, что сейчас вылетит из ее рта.

— Итак, — говорит она, и ее тон предполагает, что я уже должна бежать в горы. — Что с тобой происходит, милая? Есть мужчины на примете, о которых я должна знать?

— Мам, — стону я. — Ты чертовски хорошо знаешь, что у меня не было времени на то, чтобы найти себе парня.

Мама усмехается.

— О, конечно, со всем этим сидением на диване и просмотром сериалов, в которых ты застряла.

— Что? Я была занята. Выпускной через несколько месяцев.

— Может, ты забыла, что ты скряга, и пользуешься моим аккаунтом Netflix? Я прекрасно знаю, сколько у тебя свободного времени, Аспен. Отсюда напрашивается вопрос: какого черта ты не можешь найти свободную минутку, чтобы время от времени заглядывать ко мне? Знаешь, твоя бедная мама стареет.

— Ты не стареешь, — ругаюсь я, прекрасно зная, что для нее возраст — всего лишь цифра. — Остин не шутил. Ты выглядишь лет на сорок, плюс занимаешься йогой четыре раза в неделю. Ты в лучшей форме, чем я.

— Лестью ты ничего не добьешься, — предупреждает она.

— Чушь собачья! Лесть помогла Остину сорваться с крючка.

— Черта с два. Если он думает, что сорвался с крючка, то его ждет нечто совсем другое, но если он считает, что комплименты матери — это то, что ему поможет, то кто я такая, чтобы отговаривать его?

Я закатываю глаза, и на моих губах играет ухмылка.

— Ты всегда умела видеть нашу чушь насквозь.

— Чертовски верно, — говорит она мне. — Именно поэтому я знаю, что ты тоже пробралась через заднюю дверь. Ты действительно думаешь, что я купилась бы на эту чушь о том, что Нэнси из соседнего дома нравятся мои розовые кусты? Эта женщина терпеть не может мои розовые кусты. Она завидует им уже десять лет.

Вот дерьмо.

— Кстати, о способности видеть твою чушь насквозь, — продолжает она. — Только не говори мне, что ты не живешь полной жизнью из-за этой нелепой влюбленности в Айзека.

Я вспыхиваю, мой взгляд в панике обегает комнату. Эта безумная влюбленность была самым страшно охраняемым секретом столько, сколько я себя помню. Семья без устали дразнила меня за это, но с тех пор как мне исполнилось восемнадцать, эта тема стала запретной, особенно для Остина.

Мой брат ненавидит ее.

Как только речь заходит об этом, он сразу же замолкает, и поэтому я стараюсь не упоминать об Айзеке, когда рядом Остин. На самом деле мы никогда не говорили об этом, и он не уделил мне времени, чтобы объяснить, почему он так категорически против этой идеи. Но я полагаю, что это все равно не имеет значения. Айзек знает, что я под запретом, так же как и я знаю, что он под запретом. Разница лишь в том, что Айзек никогда не смотрел на меня как на нечто большее, чем просто как на младшую сестру.

— Мам, — ругаюсь я, понижая тон. — Нам действительно обязательно говорить об этом сейчас? Остин может войти в любой момент.

— Пожалуйста, — усмехается она. — Твой брат не вернется сюда в ближайшее время, не сейчас, когда он боится столкнуться с моим гневом за опоздание. А теперь расскажи мне то, что я хочу знать, или у меня не будет другого выбора, кроме как продолжать спрашивать, и, кто знает, Айзек скоро будет здесь, и вопрос может случайно сорваться с моих губ прямо посреди обеда.

Я одариваю ее тяжелым взглядом.

— Ты бы не стала.

Она смотрит в ответ, и ее взгляд такой же свирепый, как и мой.

— Хочешь поспорить?

Черт.

Если я чему-то и научилась за последние двадцать два года, так это тому, что нельзя бросать вызов маме, потому что я проигрываю. Каждый. Чертов. Раз.

Выпустив тяжелый вздох, я приваливаюсь спиной к стойке, сдирая с себя слои тщательно наложенной маски и позволяя ей увидеть настоящую боль в моих глазах, агонию от того, что я так отчаянно люблю кого-то, но не могу кричать об этом с крыш. От того, что я не имею возможности почувствовать его прикосновения, его любовь. Это самое мучительное, что я когда-либо испытывала, и я без сомнения знаю, что это никогда не пройдет.

— Это не нелепое увлечение какой-то маленькой девочки, мам, — бормочу я. — Больше нет. Я была по уши влюблена в него с тех пор, как себя помню, и не знаю, как это остановить.

— О, милая, — говорит она, подходя ко мне и заключая в теплые объятия.

— Я знаю, что этого никогда не случится, что это не может произойти, но я не знаю, как переступить через это. Как мне приучить свое сердце не любить того, кого я всегда так сильно хотела?