— Думаю, ты сделал более чем достаточно.

Айзек смеется и хватает меня за подбородок, приподнимая его, пока мои глаза не встречаются с его.

— И я сделаю это еще миллион раз, — бормочет он таким чертовски низким тоном, что моя киска снова жаждет его. — Я никогда не устану от твоей сладкой маленькой киски.

Я с трудом сглатываю.

— Ты сегодня играешь в рискованную игру.

— Я знаю, — признается он с тяжелым вздохом, прежде чем потянуться за верхом моего бикини.

Он оборачивает его вокруг меня, прежде чем завязать идеальным узлом в центре моей спины, и берет второй комплект завязок, чтобы обернуть вокруг моей шеи, только он использует их в своих интересах, притягивая меня к себе.

Как только верх бикини надежно закреплен, он откидывает мои волосы за плечо, прежде чем провести пальцами по моим рукам, как будто загипнотизированный ощущением моей кожи под ними.

— Я не собираюсь лгать, Птичка. Та речь, которую он произнес за столом о том, почему он называет свой ресторан в честь тебя, заставила меня почувствовать себя куском дерьма.

— Я знаю, — бормочу я, опуская голову ему на грудь. — Ты думаешь, мы поступаем правильно?

— Ни хрена, — усмехается он. — Твоя мама была права. Чем дольше мы будем держать его в неведении, тем хуже будет, но я не знаю, смогу ли я ему сказать. Как, черт возьми, я смогу объяснить ему все это, не растоптав его? Он никогда больше не будет доверять тебе, а я… Он будет презирать меня.

Чувство вины разливается по моей груди, затрудняя дыхание, и он прижимает меня к себе крепче, и, несмотря на все, что произошло сегодня, я чувствую то же самое неприятие внутри него.

— Просто скажи это, — вздыхаю я, чувствуя, как боль поднимается в моей груди.

— Не пойми меня неправильно, Аспен. Я хочу этого. С той секунды, как я прикоснулся к тебе, я хотел этого, но я думаю, нам нужно остыть, просто до тех пор, пока я не разберусь с твоим братом. Меня убивает, блядь, что я не получил его одобрения, и раньше, когда это был просто секс, меня это в основном устраивало. Но теперь, когда это нечто большее… это имеет значение.

Моя рука проскальзывает у него под мышкой и обхватывает спину, вцепляясь в него так, как будто он может исчезнуть в любой момент.

— Он никогда этого не одобрит, — говорю я, а мое сердце разрывается в груди. — Не уходи от меня.

— Я не уйду, — обещает он, касаясь своими губами моих. — Я просто…

Моя дверь распахивается, и я резко поднимаю голову, обнаруживая Остина, стоящего передо мной со своим ноутбуком в руке. Он резко останавливается, его брови хмурятся, когда он осматривает открывшееся перед ним зрелище — меня, полуобнаженную, в объятиях его лучшего друга, и, несмотря на тяжелый разговор, по тому, как Айзек держит меня, любой бы подумал, что он вот-вот повалит меня на пол и овладеет мной.

— КАКОГО ХРЕНА? — Остин рычит, отбрасывая ноутбук в сторону, и в его глазах вспыхивает глубочайшее предательство.

Ярость переполняет его, и когда он направляется к нам, я отстраненно замечаю, как разбивается его ноутбук, затем, прежде чем Айзек успевает отступить и объяснить, что, черт возьми, здесь происходит, Остин замахивается и его кулак летит в челюсть Айзека.

Айзек быстро уклоняется от удара, но инерция движения Остина толкает его вперед, и в мгновение ока его сильный кулак ударяет меня по щеке. Я падаю на пол, отлетая назад к кровати, и по моему лицу прокатывается боль, пульсируя в агонии. Я хнычу, хватаясь за лицо, а Айзек бросается на меня.

— Черт возьми, Птичка. Ты в порядке? — выпаливает он, его глаза широко раскрыты, и я слышу, как мои родители где-то в конце коридора бегут на шум. Он тянется к моей руке, осторожно убирая ее с моей пульсирующей щеки, и что бы он ни увидел, его взгляд темнеет от ярости.

Слезы текут из моих глаз, когда Остин приближается, в ужасе заглядывая Айзеку через плечо.

— Черт. Аспен, — прохрипел он. — Мне очень жаль, я…

Айзек резко оборачивается, каждая частичка его ярости сосредоточена на моем брате, и он срывается с места, бросаясь к нему. Его кулак наносит удар, как гребаный питон, заезжая Остину в челюсть.

— Ты, блядь, ударил свою сестру, придурок! — Айзек рычит, прижимая его к гипсокартону, а мои старые рамки для фотографий падают на пол, но Остин отбивается, и они быстро начинают обмениваться ударами, пока это не превращается в гребаную драку на полу моей спальни.

Кровь брызжет на ковер, но невозможно понять, чья она. Все должно было произойти не так. Я знала, что Остин будет злиться, но думала, что мы сможем все обсудить. Но не так.

Понимая, что они не планируют останавливаться в ближайшее время, я поднимаюсь с пола и ковыляю к ним, а щека пульсирует от боли. Они больше не гребаные подростки. Им почти тридцать. Они не могут заниматься этим дерьмом.

Подходя к ним ближе, я пытаюсь схватить Айзека, чтобы разнять их, но это бесполезно, даже когда папа бросается ко мне сзади, отталкивает меня с дороги и хватает Остина. Мама плачет, подбегая ко мне и заглядывая мне в лицо, пока папа рычит.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Звук его требования, кажется, отрезвляет всех, так как парни наконец-то разделяются, оба судорожно хватают ртом воздух, а что касается крови, разбрызганной по полу, то теперь, когда они разделены, она явно принадлежит им обоим.

Ужас пульсирует во мне, и я собираюсь подойти к Айзеку, но его затравленный взгляд заставляет меня приковаться к месту.

— Кому-то лучше начать говорить, — требует папа.

— Он трахает ее, — выплевывает Остин, поднимаясь на ноги и вытирая тыльной стороной руки залитое кровью лицо.

Он свирепо смотрит на Айзека, наблюдая за каждым его движением, когда тот хватается за ребра и поднимается на ноги, а выражение его глаз в точности подтверждает то, что он только что сказал.

— Все не так, — настаивает Айзек, когда папа потрясенно ахает, но Айзек не сводит глаз с Остина. — Просто дай мне шанс…

— Как долго? — Остин скрипит зубами сквозь сжатые челюсти. — Как долго, черт возьми, ты действовал за моей спиной и использовал мою сестру?

— Это не… — вмешиваюсь я.

— КАК, БЛЯДЬ, ДОЛГО?

— Остин, — говорит мама, пытаясь разрядить обстановку, пока слезы текут по моему лицу, чувствуя, как весь мой мир сгорает дотла у моих ног.

Айзек нерешительно делает шаг к нему, вина так очевидна на его лице.

— С дня рождения твоей мамы, — признается он, не желая ничего приукрашивать и говоря прямо. — Чуть больше месяца.

Взгляд Остина переключается на меня, и от его взгляда я чуть не падаю на колени. Предательство в его глазах не похоже ни на что, что я когда-либо испытывала раньше: боль, вину, разбитое сердце.

— Остин, — выдыхаю я. — Я…

Он снова смотрит на Айзека, качая головой.

— Почти двадцать пять гребаных лет, и единственное, о чем я когда-либо просил тебя, это никогда не прикасаться к ней, — говорит он, и тяжесть в его тоне ломает меня. — Ты, блядь, мертв для меня.

И с этими словами Остин поворачивается на пятках и уходит из моей детской комнаты, оставляя меня в полном беспорядке, а я падаю в объятия мамы.

32

АСПЕН

Мой брат всегда был моей главной опорой, лучшим другом и самой большой занозой в моей заднице, а теперь он кажется мне просто холодным незнакомцем.

У меня нет выбора.

В тот день, когда он выбежал из моей детской спальни, я побежала за ним. Я пыталась заговорить с ним, схватив его за руку и умоляя выслушать меня, как ребенка, но он отмахнулся от меня, сел в свою машину и уехал. Я пыталась дозвониться. Писать. Донимать его в социальных сетях, пока ему, наконец, это не надоело и он не заблокировал меня. Прошло почти две недели радиомолчания, и не только от него. Айзек был также холоден. Отказывался видеть меня, пока не наладит отношения с Остином, и, конечно, это похвально, но как насчет меня? Как насчет того, что мне больно? Неужели это не имеет значения ни для кого из них?