— Просто приходи, — ответил я, не желая вдаваться сейчас в подробности.

Похоже, Марьяна лукавила, когда говорила, что не понимает, о чем пойдет речь, потому что после моей просьбы она притихла, и лицо ее стало задумчивым. А я просто помог разобрать завал грязной посуды после ужина и поднялся к себе.

В телефоне я обнаружил пропущенный вызов от Элли и несколько сообщений, что она скучает. Я вдруг тоже почувствовал глухую тоску в сердце. Мне безумно захотелось домой, в свою квартиру-убежище, в свой театр, к своим актерам, и к ней, моей Элли. Даже не думал, что могу так соскучиться по привычной обстановке и своей девочке. Я позвонил ей, она подошла сразу же, и мы проболтали почти час обо всем на свете. Я действительно был рад ее слышать, она словно согрела мою душу, которая за последние сутки перенесла несколько не слишком приятных потрясений. А наш разговор прервала Марьяна, которая, как и обещала, пришла ко мне в комнату.

— Он спит? — спросил я, откладывая смартфон в сторону.

— Да, его теперь и пушкой не разбудишь, — отмахнулась Марьяна. — Впрочем, я предупредила Мейси, что посижу с тобой. Он был недоволен, но я настояла, и он разрешил. Мейси очень не любит, когда я не соблюдаю режим. Но мы ведь так давно не виделись, Арчи. Я соскучилась. И он меня понял.

Я сел на кровати, которую и не думал еще расстилать, и похлопал ладонью по покрывалу, приглашая Марьяну присесть рядом. Она опустилась на краешек.

— Скажи, ты его любишь? Тебе хорошо с ним, с этим Мейсоном?

— О чем ты говоришь! — всплеснула мать руками, и я узнал это театральное движение, которое она не раз использовала раньше. Очень ненатуральный жест, который сейчас выдавал ее неискренность. Она врала, но мне или себе – я пока не понимал. — Конечно я люблю своего мужа, и мне хорошо с ним.

— А вот мне почему-то кажется, что это не так. У меня ощущение, что ты заставляешь себя поверить в то, что говоришь.

Марьяна промолчала. Я попробовал заглянуть ей в глаза, но она упорно отводила взгляд.

— Тебе кажется. У нас хорошая, правильная семья, — она все-таки ответила мне, и в голосе слышалось отчаянное упрямство.

— И что же в твоем понимании является правильной семьей?

Мне правда было интересно, ведь все свое детство я мечтал именно о близких, хороших отношениях с матерью, вкладывая в это понятие свой смысл.

— Ну что за вопросы? Это же очевидно. Когда мужчина любит свою женщину, заботится о ней, хочет быть с ней. А женщина в ответ наполняет жизнь своего мужчины радостью.

Мне тут же захотелось спросить, что Марьяна подразумевает под «заботой» для женщины и «радостью» для мужчины, а еще какую роль в этом играют дети, но спросил другое.

— То есть ты считаешь, что мой отец, Богдан Данилевский, не заботился и не любил?

Видит бог, я не хотел готовить о своем отце. Но этот вопрос, похоже, так сильно меня тревожил, что я все-таки не сдержался, и он вылетел прежде, чем я успел его осмыслить. Марьяна дернулась, как будто я отвесил ей пощечину.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — в ее голосе появились сердитые нотки.

— Так расскажи мне, — потребовал я. — Мне очень интересно, почему у меня не было отца и какого черта ты мне ни слова не сказала о нем.

— Да потому что, если бы сообщила ему о беременности, Богдан запер меня в четырех стенах. Да, он был бы рад, если бы у него появился ребенок, особенно сын. Но ты не знал этого человека, — с надрывом, отчаяньем в голосе проговорила Марьяна. — Он ужасен, с ним невозможно было жить. Ты не представляешь, как я радовалась, что мне удалось сбежать от него, да еще без потерь. И возвращаться в тот ад я не собиралась.

— И чем же мой отец был так ужасен? — спросил я, не желая верить Марьяне, но та так посмотрела на меня, что я понял: сейчас мать будет говорить мне правду. По крайней мере так, как понимает ее сама.

— Чем? Да Богдан был настолько ревнивым, что избивал меня за малейший взгляд со стороны, которого я сама могла даже не заметить. С ним о сцене, о театре, даже речи не могло идти. Он не хотел слышать о моей карьере, не хотел, чтобы я выступала, он убивал во мне все, ради чего я хотела жить. Ты же знаешь, наверняка знаешь, как актеру тяжело подавить в себе свое призвание. И это все несмотря на то, что он сам владел театром и знал всю подноготную. Проклятый ревнивый черт.

— Тогда зачем же ты вышла за него замуж? — я все еще не хотел верить матери. Я знал, как она умела приукрасить реальность.

— Глупая была, молодая. Любила его. Думала, что смогу исправить непримиримый характер любовью и лаской. Но ошиблась. Как же жестоко я ошиблась! Еле ноги унесла.

— Ты меня конечно извини, но я не слишком верю в то, что он был таким зверем. Ты ведь любишь мужское внимание. Может, у него были причины ревновать?

— О нет! Я была ему верна, как собачонка. Но даже если бы дала повод, ни одна ревность не оправдывает того, что он делал со мной. Не веришь? Тогда посмотри, после чего я подала на развод, — ее голос стал возмущенным и громким, и я понял, что сейчас Марьяна не играет, не притворяется. Она задрала футболку, открывая живот, и я увидел полоску шрама на боку, чуть выше бедра. Шрам был старым, но довольно большим, и виднелся отчетливо. Я заморгал в удивлении.

— Почему раньше я не видел этого шрама?

— Я неплохо научилась скрывать все, что не хотела показывать. Да и чем бы ты мог помочь? Только стал бы ненавидеть и бояться его, а я не хотела этого.

— Это сделал мой отец? — в шоке спросил я, проводя пальцем по белесой полоске и тут же, словно ожегшись, отдернул руку.

— Да, он. Богдан кинулся на меня с ножом. А знаешь какая была причина? Я приехала к нему в театр и там имела неосторожность поговорить с одним из его сотрудников. Но тот просто сделал мне комплимент, какая я хорошая актриса. Богдан тогда как с цепи сорвался, взбесился так, что даже я его не узнавала. Когда домой пришли, набросился на меня, за волосы таскал, по щекам лупил. А потом за нож схватился. И я не знаю, выжил бы ты, если бы я не извернулась, и лезвие попало не в бок, а прямо в живот. Я ведь уже тогда была беременна, только еще не знала. Меня-то может и откачали бы, а тебя уже вряд ли. Я возненавидела его за это, — глаза Марьяны блестели негодованием, и сейчас она не играла. В ее голосе я услышал жесткие нотки, которые моей матери были несвойственны, я словно узнавал ее с другой стороны, которую Марьяна от меня тщательно скрывала. — Богдан, правда, как кровь увидел, тут же испугался, сам скорую вызвал. Меня увезли в больницу, а он после долго просил прощения, в ногах у меня валялся, когда понял, что мог меня убить. Но я была непреклонна. Сразу сказала, что мы разводимся. Он не посмел мне отказать. Естественно, о беременности я и не подумала сообщать. В больнице врачей всех подкупила, чтобы они ему тоже ничего не сказали.

От услышанного у меня в душе что-то перевернулось, словно в мою планету врезался метеорит, и глобальное землетрясение сдвинуло пласты, которые казались нерушимыми и тысячелетиями лежали ровно, а потом вдруг содрогнулись от мощного толчка, покорежились, расплавились, выперли острыми зубьями гор и провалились бездонными впадинами, которые стали заполняться кипящей лавой. Точно так же все, что я знал раньше, в чем был уверен и нисколько не сомневался, вдруг изменилось, и кипящая лава теперь текла уже по моим венам. Я стиснул зубы, сдерживая ярость. Теперь поздно что-то менять, и мстить уже некому, и сам я – часть этого человека. Я и тогда не знал, как относиться к отцу, которого никогда не знал, а сейчас и подавно. Глубокий вдох заставил меня взять себя в руки.

— Тогда я не понимаю, зачем ты оставила меня, — сдавленным голосом произнес я. — Ребенок от ненавистного мужчины – не совсем то, к чему стремится женщина. Особенно успешная актриса. Сделала бы аборт.

— Арчи, — в ее голосе вдруг послышалась укоризна, а еще столько нежности, сколько я не слышал от нее за всю свою жизнь, — ну разве я могла от тебя избавиться? Ты же мой ребенок, моя кровь, я очень хотела тебя, ждала, любила с первого дня. Видишь, даже готова была рискнуть всем на свете. Если бы Богдан узнал, чей ты сын, он бы подмял меня под себя, сломал, сделал своей игрушкой, посадил в золотую клетку. Но ты мне был важнее. И я не пожалела ни одного дня о своем решении. И сейчас я очень тобой горжусь.