Решенье принято, и я не пожалею.

Она – моя судьба, я буду с нею.

Пьеса «Заблуждения»

Он наступил, тот самый день, которого я ждал и в то же время опасался. Сегодня свершится моя судьба, и дороги назад нет. Все, что смог, я сделал, и дальнейшее полностью в руках судьбы. Я больше ни на что не могу повлиять.

Я был доволен игрой Элли, и теперь побег Жанны казался даже подарком судьбы, ведь не устрой она этот перфоманс, я бы не встретил Элли.

О наших с ней отношениях я, кстати, до сих пор старался не задумываться, не анализировать. Нам просто хорошо вместе, она меня устраивает, дарит те самые ощущения, в которых я нуждался, и, что самое главное, ничего не требовала взамен. Нет, я давал сам все, что считал нужным дать, но она не просила ничего сверх этого. Казалось, ее тоже все устраивало, и потому наша связь казалась мне идеальной.

Пожалуй, впервые я почувствовал на себе настоящую человеческую заботу, и то, что она совмещалась со всем, что можно пожелать получить от женщины, делало ее просто незаменимой. Я старался не думать, что это может закончиться. Возможно, потому, что считал, будто сам решаю, когда прекратить нашу близость. Мне ведь не будет больно, если я сам приму решение о разрыве нашей связи. Я ведь делал это не раз. Так что может пойти не так в случае с Элли? Правильно, ничего. Так что я просто наслаждался тем, что получал от своей страстной и нежной любовницы.

В том, что Элли может сама захотеть расстаться, мне было даже думать смешно. Моя девочка смотрела на меня такими влюбленными и преданными глазами, что казалось, будто весь ее мир крутится только вокруг меня. Это самое правильное отношение, которое я только мог пожелать. И именно за него был благодарен и хотел отдавать, а не только брать. Моя милая, непритязательная Элли… как мало тебе нужно, чтобы твои глаза светились от счастья.

Я знал, что покорил ее. Она полностью принадлежала мне, и даже роль Катерины исполняла ровно так, как я того хотел. Элли стала идеальной для меня во всех планах, и единственное, за что я переживал, так это за волнение, которое можно научиться побеждать только с опытом, которого у моей маленькой актрисы пока не было. Здесь я рассчитывал на Влада. Он должен помочь, если что-то пойдет не так. Почему я ему доверял? Очень просто: я больше не ревновал Элли к нему, потому что Влад был глупо, по-идиотски влюблен в подругу Элли. Я провел с ним задушевный разговор, и тогда он вроде признал, что женщины не стоят тех страданий, которые мы, мужчины, несем из-за своей сердечной привязанности. Он меня услышал, позволил себе сутки кутежа, а после пришел в норму. Я знал, что с ним творится. Он ожесточился, заковал свое сердце в броню, и теперь ему легче будет игнорировать болезненные притязания своей души.

За остальных актеров я не переживал. Все опытные, и роль каждого из них второстепенна.

И все равно я волновался перед премьерой, как подросток может волноваться перед своим первым свиданием. Чтобы хоть немного побороть этот мандраж, я попросил Элли поехать в театр раньше. Она тоже переживала, так что безропотно согласилась.

Я успел еще раз проверить все декорации и реквизит, провести ревизию в буфете и остальных помещениях, поговорить с охраной, когда подтянулись остальные мои актеры. Я поцеловал Элли и отпустил собираться, а сам, не в силах больше наблюдать суету, ушел в свой кабинет, чтобы подготовиться к своему бенефису. Мне предстояло встретить всех важных гостей, перекинуться с ними вежливыми словами и, не показывая всего нервного напряжения, пожелать приятного просмотра.

Очень скоро ко мне пришел Марат. Разве мог он оставить меня в этот час? Мой компаньон выглядел спокойным, но я знал, что он тоже переживает за успех премьеры. Марат заставил меня выпить рюмку коньяка, потом как-то очень по-отечески подтянул мне галстук, поправил пиджак и, пожелав удачи, открыл дверь из кабинета. В холле уже начала собираться публика.

Я прекрасно справился со своей ролью радушного хозяина, который переживает лишь за удобство гостей, но никак не за сам спектакль. И когда прозвенел второй звонок, откланялся перед последним важны гостем и отправился на балкон, где уже наедине с собой мог молиться всем богам или рвать на себе волосы от досады. Теперь никто из зрителей меня не увидит, кроме Марата, от которого мне нечего было скрывать. И отсюда я смогу наблюдать не только за сценой, но и за гостями.

Вот прозвучал третий звонок, свет в зале медленно погас, шум публики постепенно затих, вместе с набирающей силу музыкой. И занавес пополз вверх. А я с трепетом затаил дыхание, ожидая начала. Кажется, я не дышал до самого антракта, словно моя душа отделилась от тела и была на сцене, вместе с моими актерами. Мне казалось, я чувствую каждое сказанное слово, сам произношу эти слова за своих актеров, сам играю, а они лишь повторяют за мной. Я ощущал себя незримым дирижером, которого не видят зрители, но чувствуют все, кто находится на сцене.

Элли была великолепна. Мое сердце замирало в тех моментах, когда она раньше ошибалась, и неслось вскачь, стоило ей блестяще отыграть свою партию. Она была той Катериной, которую я придумал и воплотил на бумаге. Она же со всем своим трепетом и пылом перенесла этот образ на сцену. Моя прекрасная, несравненная, драгоценная ученица, которая усвоила все уроки, превозмогла свои страхи и сомнения, стала той, кого я хотел лицезреть на сцене.

Влад тоже прекрасно смотрелся в своей роли. Я каждый раз хвалил себя, что пригласил на роль Андрея именно его. Я понимал, каким его сейчас видит женская часть аудитории, и понимал, что он – тот самый идеал героя, чей характер мечется между мерзавцем и несчастным влюбленным. Я видел, как некоторые женщины уже достали платочки и деликатно промокали ими уголки глаз.

Из зала не доносилось ни единого шороха. Все зрители стали единым организмом: глазами, ушами и сердцем, которое билось в едином порыве. И это был именно тот эффект, которого я хотел добиться своей пьесой. И только звонок антракта немного расшевелил зрителей. Немного заторможено люди стали подниматься из кресел, но многие остались на своих местах. Я же выбежал со своего балкона и понесся в гримерку к Элли. Она должна была сейчас прийти туда.

Я не ошибся. Когда я без стука ворвался в маленькую комнатку, моя актриса сидела перед зеркалом и сжимала в кулачке подаренный мной вчера талисман. Ее щеки горели, в глазах читался восторженный блеск, так знакомый мне самому. Она вкусила зрительской любви, и теперь ее еще долго не отпустит это ощущение.

Я подхватил Элли с кресла и стал коротко, быстро целовать ее губы, шепча слова восхищения. Но я мог уделить моей девочке не больше пары минут, ведь меня снова ждали зрители, на тот раз в буфете, где дорогим гостям разливали бесплатное шампанское и подавали небольшие изысканные закуски. Перед тем, как явиться перед ними, мне пришлось взять себя в руки, что удалось мне с некоторым трудом. Впрочем, сейчас градус моего напряжения спал, да и гости чувствовали себя более раскованно, подогретые эмоциями и бесплатным шампанским. Каждый спрашивал у меня, чем же закончится спектакль, но я лишь загадочно улыбался и пообещал не раскрывать концовки.

Второй акт я провел уже более спокойно. Я больше не сомневался в том, что Элли справится, и с каждой минутой чувствовал приближение триумфа. Мне теперь казалось, что даже если на сцене произойдет что-то из ряда вон выходящее, это придаст лишь изюминку премьере. А за десять минут до финала я ушел со своего места и направился за кулисы, чтобы вместе с актерами выйти на сцену.

Пусть это было не совсем по правилам, но зрители хотели видеть автора, и я собирался предстать перед ними, чтобы разделить победу со своими актерами. В конце концов, это и мой триумф тоже.

За сценой я встретил всю свою труппу, кроме Влада. Он как раз дочитывал монолог Андрея, наполненный трагизмом. Я обнял и поздравил каждого актера, и особенно жарко прижал к себе Элли. Под бурный звук аплодисментов и финальные аккорды музыки, под которые должен был опуститься занавес, за кулисы выбежал Влад, довольный, как черт, и с воплями кинулся обнимать нас всех.