Я уже заканчивал править контракт, когда в дверь робко постучали. Я сразу понял, что это Элли.

— Заходите, — произнес я как можно жестче. После утренней отповеди от нее, после паршивого дня и плохих новостей об игре Элины, разговаривать с ней вежливо не хотелось.

Девушка зашла, прикрыла за собой дверь и подошла к столу.

— Вы вызвали меня, чтобы подписать документы? — поинтересовалась она, и ее тон показался мне слишком беззаботным, особенно на фоне моего состояния.

— Да, но не только за этим, — я рваным движением указал на кресло напротив себя, и Элли послушно села. Я зачем-то вспомнил, как она прижимала к бедрам юбчонку сарафана, когда садилась в прошлый раз в любимое кресло Марата, и это воспоминание вызвало еще больше раздражения, которое я поспешил подавить. — Расскажи мне, как ты справляешься.

Я испытующе посмотрел на нее, и девушка смутилась, замялась.

— Ну, режиссер доволен, что я быстро выучила текст.

— Нет, — отрезал я, — как у тебя с самой ролью?

— Я стараюсь, но судя по словам Эдика, некоторые сцены получаются не очень хорошо.

— Некоторые? — поднял я брови.

— Да, некоторые. — Элли выдохнула и посмотрела мне прямо в глаза. — Артур Богданович, я репетирую всего второй день. У меня обязательно получится, я обещаю, что буду стараться.

— У нас мало времени, каждый день на вес золота. А мне сказали, что ты обещаешь своим любовникам уйти с работы пораньше. Это так?

— Я не думаю, что десять минут что-то сильно поменяют, — ответила Элина, слегка покраснев. А меня словно током прошибло от внезапного всплеска ярости.

— Ты ошибаешься, Элли. Ты должна работать больше остальных, и даже десяти лишних минут у тебя нет.

Я говорил тихо и даже вкрадчиво, еле сдерживая себя, чтобы не перейти на крик. Давно убедился, что такой вот тяжелый, давящий тон действует на людей намного сильнее, чем вульгарные вопли. Пожалуй, даже Савельеву можно было кое-чему у меня поучиться. Вот и Элли съежилась под моим взглядом. Но я не собирался ее щадить, пусть наконец проникнется всей серьезностью ситуации, к которой она теперь имеет самое непосредственное отношение.

— Что же, у меня теперь не может быть личной жизни? — все-таки попробовала сопротивляться она.

— В рабочее время – нет. А работы у тебя должно быть больше, чем отдыха. Не так уж сложно заставить себя отбросить лишнее всего на один месяц и заняться делом. Ты так не считаешь?

— Да, разумеется, — покорно выдохнула она, потупив глаза, но мне показалось, что согласилась Элли просто потому, что побоялась спорить со мной.

Очень хотелось отчитать Элли, как школьницу, прогулявшую урок, подавить ее, заставить согласиться с собой, но я не стал этого делать. Просто отправил документы на печать и передал еще горячую стопку листов Элли.

— Ознакомься и подпиши.

— Я доверю вам, — быстро проговорила она. — Дайте ручку, я сразу подпишу. А почитаю дома.

— Нет уж, я хочу, чтобы ты прочитала каждый пункт. Я должен знать, что ты поняла и приняла все условия, чтобы потом не говорила, что о чем-то не знала.

Я понял, что она хотела сбежать от меня поскорее, но нет, не дам ей так быстро избавиться от себя. Она подпишет только после того, как прочитает каждую строчку документа. И ей ничего не оставалось, кроме как вчитаться в контракт.

Я наблюдал, как она хмурит брови и время от времени покусывает губы. Несколько раз видел, как ее глаза возвращались к только что прочитанному, и Элли явно не нравилось, что я заставляю ее читать занудные документы.

— Артур Богданович, вы так и будете на меня смотреть? — вскинула она вдруг голову и посмотрела мне прямо в глаза. — Вы меня сбиваете. Я не могу сосредоточиться.

Я пожал плечами.

— Я должен убедиться, что ты действительно читаешь. И мне показалось, что ты не все условия понимаешь. Если есть вопросы, лучше задай их сейчас.

Но Элли снова посмотрела на меня, на этот раз зло сощурив глаза.

— Отец готовил меня на юридический факультет, так что не надо считать меня глупой девицей, которая кроме художественной литературы ничего не читала.

Ну надо же! Юрист, вашу мать. Да плевать я хотел, чему она там училась раньше. Меня интересует только роль, которую Элли должна сыграть.

— Что ж, как знаешь, — сухо усмехнулся я и подвинул к себе стопку договоров с партнерами.

Следующие полчаса в кабинете слышался только шелест переворачиваемых страниц, да тиканье напольных часов. А потом Элли вдруг произнесла:

— У меня нет вопросов и возражений, Артур Богданович. Я готова подписать.

Я выдал ей ручку, и она быстрым росчерком заверила документы.

— Можешь идти. И завтра советую тоже не опаздывать, Элли.

— Разумеется, — ответила она и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Мне показалось, или она ушла обиженной?

Я бросил ручку на стол и шумно выдохнул. Сегодня все наперекосяк, и даже Элли надулась, хотя мои громы и молнии были более чем справедливы. Нет, кажется, мне тоже пора домой. С таким настроем я точно ничего хорошего в этих договорах не найду. Надеюсь, завтра день будет лучше, а на свежую голову информация станет восприниматься легче.

Я решительно встал, сложил документы в сейф и начал собираться домой.

Когда губами прикоснулся он к моим,

Мир ярко вспыхнул светом золотым.

Пьеса «Заблуждения»

Я вылетела из театра, как ошпаренная. Ну почему этот человек так действует на меня? Одним взглядом может сначала поджарить, а потом заморозить. Вроде и не видела его весь день, и не сделала ничего плохого, а чувствовала себя так, будто виновата во всех земных грехах.

Когда Марат, этот приятный и деликатный мужчина, сообщил, что я должна после репетиций зайти к Артуру, отчего-то тревожно сжалось сердце. Я тут же напомнила себе, что мы говорили о подписании контракта, так что Артур наверняка позвал меня именно за этим.

Я пыталась себя успокоить, но тревога и не думала утихать, потому как в глубине души я понимала, что Данилевскому наверняка доложили, что я не справляюсь с ролью, и разговор будет именно об этом. Может, и контракт подписывать не придется, выгонит сразу. А идти мне некуда, в самом прямом смысле. Ни работы, ни жилья.

Эти мысли так поглотили меня, что я стала рассеянной, начала путать текст и забывать слова. Это не добавило симпатий ко мне, хотя Влад и старался помочь всеми силами, терпеливо прогоняя со мной одну и ту же сцену десятки раз. Режиссер пытался выглядеть спокойным, но я прекрасно видела, как он закипает. А уж Марго и вовсе отпускала ехидные шпильки и закатывала глаза после каждого моего промаха. Когда она громко заявила, что больше не может на это смотреть, а после пафосно покинула зал, я испытала даже некоторое облегчение, что на одного злобного комментатора стало меньше.

Но саму ситуацию это не меняло. Я ведь действительно считала себя неплохой актрисой, и в училище меня часто хвалили. Но теперь все чаще вспоминалось замечание Альберта Борисовича, что я так и не смогла раскрыться до конца. Видимо он прав, что бы ни имел в виду. И сейчас, в самый ответственный момент, это вылезло на первый план, мешая не только мне и моей карьере, но и подводя других людей, которые мне поверили.

Честно, меня смущали любовные сцены, которые я должна была показать. Там настолько обнажались чувства, и чувства эти так сильно откликались в моей душе, что мне казалось, будто я раскрываю саму себя, а не Катерину. А открываться я с детства не привыкла, никогда не одобряемая своими родителями. Уж мне ли не знать, как больно может сделать даже самый близкий человек, если видит тебя насквозь?

Смущали меня и руки Влада, вроде бы дружеские, но чужие и сжимавшие меня так, как могут сжимать только руки любовника. Показывать близость сотням чужих людей казалось для меня перебором.

Я не была ханжой, но мне почему-то казалось, что именно таких сцен в моей карьере почти не будет. Я ведь сама могу выбирать роли, разве нет? Но здесь вся пьеса была наполнена откровенными и жаркими эпизодами. Нет, они не переходили черту, но явно подразумевали продолжение в фантазиях зрителей. Какой же неудовлетворенный человек это написал? И почему Артур решил поставить именно это произведение, безусловно талантливое, но такое необузданное?