“Случай этого молодого человека — крайне любопытный пример, который наглядно иллюстрирует суть обоих определений. То, с чем с он столкнулся в школе, можно смело назвать комбинацией неуспешной терапии и терапевтической катастрофы. Больше трех лет педагоги не позволяли ему нормально получать образование без сколько-нибудь уважительной на то причины, что привело к совершенно искусственным задержкам в развитии. Кроме того, они умудрились убедить и самого ребенка, и его семью в том, что у него есть патологические проблемы, которые невозможно преодолеть самостоятельно, что оказало крайне разрушительное влияние на его отношения с родителями и бабушкой. Когда я описывал эту историю в книге, я буквально пылал праведным гневом. Пожалуй, отчасти именно благодаря этой истории у меня возникло амбициозное мессианское желание доказать всему миру, что терапия с акцентом на патологию мешает грамотно устанавливать и отслеживать цели в плане изменения поведения и в целом приносит больше вреда, чем пользы”, — вспоминал Ричард.

Рассуждения нашего собеседника о целях и ожиданиях подтолкнули нас к мысли о том, а кто же здесь судья. Кто решает, была ли терапия успешной или нет? “Часто клиенты и терапевты руководствуются в этом вопросе совершенно разными критериями, — сказал Стюарт. — Меня до глубины души поражают ситуации, когда клиенты, работу с которыми я, как мне кажется, провалил, начинают рекомендовать меня своим друзьям и родственникам. Я-то считал, что потерпел неудачу, как вдруг моя «неудача» начинает меня рекламировать”.

Мы с пониманием улыбнулись, так как именно это явление всегда оставалось для нас загадкой, мешавшей дать четкое определение понятию терапевтической катастрофы. И действительно, нередко бывает так, что по итогу проделанной работы клиент остается доволен, несмотря на то что его поведение не изменилось, а симптомы никуда не делись. С другой стороны, встречаются и противоположные случаи, когда человек, показавший по результатам терапии явный прогресс, еще долго бранит специалиста и рассказывает о том, до чего же ему не повезло с психотерапевтом.

В качестве примера этого таинственного парадокса Дик решил поделиться своим опытом лечения людей, страдающих ожирением. “Одна из главных проблем, с которыми специалист сталкивается в работе с такими клиентами, заключается в том, что зачастую они приходят в терапию не потому, что хотят похудеть. Точнее, похудеть-то они хотят, а менять свой образ жизни — не очень. В глубине души их вполне устраивает нынешний паттерн поведения, просто они надеются, что одни и те же действия приведут к другому результату. В свое время много лет назад я разработал двухкомпонентную модель лечения ожирения. Мой главный постулат заключается в том, что переедание всегда служит скрытой цели. Ожирение как результат переедания тоже служит некой цели, но эти цели отличаются. Чтобы помочь человеку избавиться от лишнего веса, необходимо решить обе проблемы одновременно в рамках целенаправленного и содержательного процесса работы над собой”, — пояснил Ричард.

Согласно его теории, ожирение в каком-то смысле представляет собой затейливую форму социальной психологической манипуляции. К примеру, по мнению Ричарда, люди с ожирением могут использовать лишний вес как способ оградить себя от нежелательного внимания противоположного пола или как предлог для того, чтобы сидеть сложа руки и не заниматься проблемами в других сферах жизни. Что же касается переедания, то оно, если верить Стюарту, в подавляющем большинстве случаев выступает своеобразным механизмом регуляции настроения.

“Большинство клиентов с ожирением, с которыми я сталкивался в своей практике, преимущественно испытывают одну-единственную эмоцию: голод. Если им грустно, грусть немедленно подменяется чувством голода. Им радостно, и радость тоже мгновенно трансформируется в голод. Тревожно? Голод! Скучно? Голод! Таким образом, моя главная задача как специалиста сводится к тому, чтобы научить человека лучше понимать и различать собственные чувства. Причем я не пытаюсь предложить клиенту альтернативный способ справляться с этими состояниями, а занимаю более активную позицию и подталкиваю человека к тому, чтобы попробовать по-другому вести себя в ситуациях, которые эти проблемные эмоции вызывают”, — продолжал Дик.

“Ко мне часто обращались женщины, которым требуется всего четыре или пять сессий. По сути, им нужно было рассказать кому-то свою историю. Они хотели, чтобы их выслушали. При этом некоторые надеялись, что я смогу посоветовать им волшебные продукты, которые можно было бы есть в любом количестве и при этом худеть, но в большинстве своем они не имели ни малейшего намерения идти на риск и предпринимать реальные действия для того, чтобы справиться со своей проблемой. Если во время сессии я проявлял к ним достаточно понимания и сочувствия, они, как правило, уходили от меня довольными, поскольку получали то, что им нужно: благосклонное отношение, возможность выговориться, принятие и поддержку. Однако положительные эмоции ни на шаг не приближали их к победе над ожирением, они так ничему и не научились”, — рассуждал Ричард.

Этот забавный парадокс заставил нас мысленно улыбнуться. Мы представили себе девушек, рассчитывающих увидеть в кресле напротив кого-то вроде Карла Роджерса, а в итоге получивших Дика Стюарта. В каком-то смысле эту историю можно смело считать демонстрацией поразительной гибкости нашего собеседника, который по настоянию клиента мог переключиться на ориентированный на отношения аффирмативный стиль работы, даже если, по его глубочайшему убеждению, в данном конкретном случае его подопечный нуждается в несколько ином подходе. Ричард смиренно относил подобные ситуации к разряду терапевтических неудач. Как бы сама клиентка ни была довольна общением с ним, если ей при этом не удавалось избавиться от лишнего веса, Стюарт считал это достаточным поводом для того, чтобы констатировать тщетность своих усилий.

“В каждой истории психотерапии есть специфический подтекст, из-за которого временами бывает крайне затруднительно отличить успех от провала, поскольку иногда реальные цели клиента мало совпадают с задекларированными. Так, многим женщинам из моего примера с ожирением было достаточно «для галочки» несколько раз сходить к специалисту и объявить об этом своим близким в надежде на то, что теперь к ним будут относиться более снисходительно. Что же мы получаем в итоге? Реальная цель клиентки достигнута, однако терапия как таковая закончилась неудачей”, — пояснил Стюарт.

Мы уже поняли, что погружаемся в терминологические дебри, тем не менее решили поинтересоваться у Стюарта, каким образом ему удается обходить все эти противоречия и отличать успешную терапию от не очень успешной. Как в своей практике он справляется с этим разительным несовпадением между собственными ожиданиями и чаяниями клиента?

“Обычно для оценки проделанной работы я применяю ряд четких критериев. Удалось ли мне найти общий язык с клиентом? Удалось ли выстроить взаимодействие таким образом, чтобы человек в кресле напротив мог откровенно рассказать свою историю, а я при этом был в состоянии действительно прочувствовать ее, примерить на себя и поставить себя на место клиента? Иными словами, позволил ли мне человек приблизиться к себе настолько, чтобы действительно заглянуть в его внутренний мир? Чувствовал ли он себя в моем присутствии достаточно расслаблено и комфортно, чтобы подпустить меня ближе?” — ответил Дик.

А ведь Ричард и правда немало изменился! Пожалуй, многие из тех, кому посчастливилось знать его в юные годы, когда наш собеседник страстно увлекался бихевиоризмом, сейчас бы его просто не узнали. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, поскольку в работе с парами Стюарту часто приходилось применять в работе интегративный подход с изрядным вниманием к качеству человеческих взаимоотношений.