Майкл Хойт начал интервью с весьма неожиданного признания. Оказалось, накануне нашего разговора некоторые коллеги настоятельно предостерегали его от участия в нашем проекте. “Кому захочется выставлять свои терапевтические катастрофы на всеобщее обозрение, не так ли?” — задумчиво протянул Хойт. Подобный подход до сих пор остается загадкой как для нас самих, так и для нашего собеседника. С трудом верится, что так много специалистов в нашей сфере до сих пор наивно полагают, что признаваться в своих неудачах зазорно, а о промахах лучше промолчать. Майкл Хойт объявил, что намерен личным примером опровергнуть это заблуждение и решился откровенно поговорить на тему терапевтических катастроф в надежде, что читатели смогут вынести из его истории ценный урок и не повторять его ошибок.

Определение терапевтической катастрофы у нашего собеседника оказалось довольно незамысловатым: “Это некие действия терапевта, которые причиняют вред клиенту, изобличают некомпетентность специалиста или влекут за собой иной неудовлетворительный результат. Терапевтическая катастрофа — это не просто скверно проделанная работа или отсутствие желаемого эффекта. У нее есть своя особенность. Это ни с чем не спутаешь. Ее всегда сопровождает противное ощущение того, что ты только что сделал что-то неправильное, неуклюжее, нелепое или попросту глупое. Тебе хочется поморщиться и сказать себе: «Фу, какая гадость!» Ты начинаешь ругать себя за то, что натворил, распекаешь себя за недальновидность. Терапевтическая катастрофа оставляет после себя неприятное послевкусие”.

Джон Карлсон, обожавший игру слов и каламбуры, поинтересовался у Хойта, какова же терапевтическая катастрофа на вкус. Майкл открыл было рот, чтобы ответить, но запнулся на полуслове, осознав, что это шутка, а потом, немного подумав, все же произнес вполне серьезно: “Думаю, она кислая. У нее тошнотворный вкус, от которого тебя коробит и передергивает”.

Нам резанула слух одна необычная деталь: во время интервью Хойт словно нарочно старался постоянно говорить во втором или в третьем лице, как будто намеренно дистанцируясь от темы беседы. Рассуждая о вопиющих примерах терапевтических катастроф, наш собеседник непроизвольно строил фразы таким образом, чтобы вместо я в них возникало отстраненное ты или они. Мы предположили, что отчасти это связано с подсознательным желанием абстрагироваться и поставить себя в позицию стороннего наблюдателя, поскольку нам всем намного проще критиковать чужие ошибки, чем обсуждать собственные. Майкл не стал возражать.

“Когда я оглядываюсь назад и задумываюсь о собственноручно созданных терапевтических катастрофах, я всегда оправдываю себя тем, что это было не нарочно. Должно быть, это временное помутнение. У меня перед глазами была какая-то пелена. Вероятно, я потерял контроль над ситуацией, был слишком встревожен или растерян, но я не хотел причинить кому-то зла. У меня не было дурных намерений. Когда же я наблюдаю за другими людьми — например, в супервизии или при просмотре видеозаписей, — которые совершают грубые ошибки, во мне всегда просыпается критик и морализатор. Я всегда говорю про себя: «Ему не следовало этого делать. Ей нужно было больше стараться». Так что да, пожалуй, в чем-то вы правы. Конечно, иногда я бываю достаточно суров к себе, однако в подавляющем большинстве случаев мне психологически легче упрекать абстрактных вас или их, чем говорить о себе в первом лице”, — признался он.

Мы задумчиво замолчали, размышляя о словах Хойта. Джон Карлсон уже приготовился прервать неловкую паузу и предложить перейти к главной части нашего интервью, как внезапно вклинился Джеффри Коттлер и заявил, что в его случае все в точности наоборот. Так получилось, что он привык относиться к себе куда строже, чем к окружающим, и всегда был своим самым безжалостным критиком. Если к ошибкам, к примеру, своих подопечных на супервизии Коттлер еще мог проявить снисхождение, то к себе он был исключительно жесток. Тут Джон наконец опомнился и, не давая своим собеседникам окончательно отклониться от темы, задал следующий вопрос. Нам предстояло узнать, какой же случай отпечатался в памяти у Майкла Хойта как настоящая терапевтическая катастрофа в его карьере.

“Когда я слышу словосочетание терапевтическая катастрофа, у меня в голове возникает образ одной женщины. Для удобства повествования будем называть ее Мэри. Я до сих пор вижу этот образ перед глазами: вот она сидит в кресле напротив. У нее на лице застыло вечно встревоженное выражение. Ей немного за тридцать. Мэри высокая, худая, зажатая и напряженная девушка. Крайне ведомая, она привыкла всегда и во всем полагаться на других. Ее направил ко мне мой коллега-психиатр, который выписывал ей какие-то препараты. Он заверил меня, что это «пустяковый случай», просто в дополнение к медикаментозному лечению Мэри не помешает «пара-тройка сессий психотерапии»”, — начал наш собеседник.

Данная история произошла около семи или восьми лет назад, однако Майкл по-прежнему помнил ее так живо, что иногда ему казалось, будто все случилось недавно. Его воспоминания были настолько яркими, что иногда он невольно путался в глаголах и говорил об этой истории в настоящем времени.

“Так вот, у Мэри был явный невроз и астенический склад личности. Иногда у меня складывалось впечатление, что в кресле напротив сидит бездонная эмоциональная черная дыра. Девушка постоянно была чем-то обеспокоена. Кажется, психиатр диагностировал у нее то ли генерализованное тревожное расстройство (ГТР), то ли депрессию без дополнительных уточнений (БДУ) с тревожной симптоматикой. Не думаю, что у нее было полноценное обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР), но некоторые обсессивно-компульсивные черты личности присутствовали. К этому мы еще вернемся.

Итак, я изо всех сил старался помочь клиентке: пытался научить ее приемам из области когнитивно-поведенческой терапии (КПТ), по-разному интерпретировал источники ее беспокойства, боролся с неконструктивными убеждениями и установками, показывал техники релаксации — в общем, перепробовал все, что можно. Увы, все мои усилия оказались бесполезны. Время шло, мы с Мэри провели уже несколько совместных сессий, а улучшений в ее состоянии не намечалось”, — резюмировал Майкл.

Хойт не сдавался и продолжал свои отчаянные попытки. Он предлагал девушке посмотреть на ее жизненные проблемы под другим углом, давал ей различные упражнения, призванные снизить уровень тревоги и стресса, учил релаксации, ставил под сомнение иррациональные и искаженные когниции в попытке достучаться до нее и логически объяснить, что в подавляющем большинстве случаев ее страдания являются творением ее же рук… Все было тщетно.

“Спустя несколько встреч я просто не выдержал. О чем бы мы с ней ни говорили, она уклонялась от прямого ответа, игнорировала мои рекомендации, а потом, невинно хлопая ресницами, задавала вопрос «а что, если…»: «Что, если случится землетрясение? Если мой ребенок заболеет? Машина сломается? Что, если муж меня бросит? Если мама откажется помочь? А что, если фармацевт в аптеке ошибется и даст мне не то лекарство?» Эти вопросы лились из нее бесконечным потоком: «А что, если случится то, если случится се, если случится это…» Подобное поведение доводило меня до белого каления.

Она задавала одни и те же вопросы миллион раз. В первый раз я отвечал ей спокойно и терпеливо. Во второй — с плохо скрываемым раздражением. Отвечать в третий раз у меня просто не хватало сил. Я попросил ее вспомнить случай из жизни, когда она попыталась взять себя в руки и не идти на поводу у вечного беспокойства. Она предпочла сделать вид, что не услышала. Похоже, пропускать мои слова мимо ушей вошло у нее в привычку. Она старательно игнорировала мои вопросы, советы, попытки перенаправить ее внимание на что-то другое. Я предложил ей поразмышлять над тем, почему она продолжает спрашивать меня об одном и том же несмотря на то, что я уже сто раз ей ответил. Посоветовал задуматься о том, каким образом подобное поведение влияет на других важных людей в ее жизни (на мужа и детей). Наконец, я поинтересовался, не хочет ли она в порядке эксперимента по-новому посмотреть на ситуацию и попробовать сделать что-нибудь другое”, — даже сейчас, спустя много лет, в голосе Майкла звучала неприкрытая досада. В общем, чем сильнее наш собеседник старался переубедить клиентку и чем больше различных приемов и техник для этого применял, тем очевиднее становилась тщетность его усилий.