Подобно многим специалистам, работающим в направлении краткосрочной терапии, где принято считать, что именно психотерапевт играет главную роль в успехе или провале лечения, Майкл Хойт смиренно принимал на себя весь груз ответственность за нежелательные исходы. Мы решили отвлечься от истории Мэри и поинтересовались у Хойта, с чем у него чаще всего возникают проблемы в клинической практике и что он считает своей главной профессиональной слабостью.

“Пожалуй, мне всегда было сложно держать в общении с клиентами некий баланс: с одной стороны, активно задействовать эмпатию, пытаться понять точку зрению человека, а с другой — не потеряться и не раствориться в его мировоззрении. Иногда я настолько проникаюсь логикой и аргументами клиента, что невольно начинаю разделять его взгляды, и в итоге мы оба оказываемся в тупике. Ситуация видится мне такой же безвыходной, какой она кажется клиенту. Мы вместе упираемся в глухой угол. Чтобы не допустить этого, мне нужно сохранять некоторую степень объективности, выдерживать тонкую грань между искренним участием и отстраненной позицией стороннего наблюдателя. Да, сочувствие и эмпатия — важный элемент процесса, однако в лучших интересах клиента, когда специалист имеет альтернативную точку зрения на проблему”, — ответил Майкл.

“То есть ваш бич — чрезмерная эмпатия?” — переспросили мы.

“Знаете, как работает стереоскопическое зрение? Два разных изображения накладываются друг на друга, и в итоге получается трехмерная объемная картинка. Если убрать из этой формулы одно из изображений и оставить только взгляд клиента, терапевт лишит себя возможности указать ему на что-то новое, чего тот, возможно, ранее не замечал.

Кстати, вспоминая историю Мэри, я иногда пытаюсь примерить свою реакцию на другие подобные случаи из моей практики. Я часто работаю с людьми, страдающими ОКР или тревожным расстройством, и не сказал бы, что они действуют мне на нервы. Думаю, причина моей терапевтической катастрофы кроется намного глубже, и дело здесь не в тревожных клиентах или нервозных девушках”, — размышлял Майкл.

Продолжая свою мысль, Хойт пояснил, что почему-то принял случай Мэри настолько близко к сердцу, что на время утратил свое объемное зрение — степень свободы своего “профессионального гироскопа”, который всегда помогал ему видеть сквозь однотипные дисфункциональные паттерны клиента. “Иногда, если проблема клиента сильно перекликается с моей жизнью, я начинаю воспринимать ее слишком лично и больше не могу эффективно работать с ней как терапевт. Помнится, в юности мне было сложно сохранять беспристрастность в работе молодыми людьми, жаловавшимися на различные жизненные обстоятельства, которые казались мне до боли знакомыми. Сейчас мне перевалило за пятьдесят, и с недавних пор мне стали часто попадаться клиенты, которые борются с кризисом среднего возраста, говорят о выходе на пенсию, о поиске смысла жизни и т. п. Конечно, это не может не поднимать на поверхность мои мысли и тревоги. Так что в работе с такими людьми я стараюсь проявлять особую осторожность, чтобы случайно не спроецировать личные моменты на клиента и не допустить казусов, когда клиент начинает отождествлять свою ситуацию с моей и перенимать на себя мои проблемы”, — добавил Майкл.

Майкл признался, что с такими “слепыми пятнами” он всегда старается проявлять особую осторожность, чтобы защитить себя и своих клиентов от повторения досадных ошибок прошлого. Наш собеседник специализируется на краткосрочной терапии, однако немало времени он посвятил изучению проблемы контрпереноса, рассматривая ее под различными углами в своих научных работах.

“Иногда я вспоминаю некоторых людей, с которыми работал в далеком прошлом, и у меня возникает стойкое чувство, что в те времена я вообще не ведал, что творил. Хочется схватиться за голову и спросить себя: «Чем ты вообще руководствовался? Как ты мог быть настолько слеп?» Впрочем, что-то подсказывает мне, что, когда спустя несколько лет я буду прокручивать в памяти истории нынешних клиентов, у меня возникнет похожее ощущение. Могу биться об заклад, что сейчас я, сам того не замечая, делаю много такого, о чем буду сожалеть”, — размышлял Майкл.

Впрочем, по мнению Майкла Хойта, у этой медали есть и обратная сторона. “Было время, когда я много работал с горем и утратой, а потом у меня внутри что-то щелкнуло, и внезапно я загорелся интересом к расстройствам пищевого поведения. Я страстно увлекся этой темой и посвящал уйму времени работе с подобными клиентами. Со временем этот запал прошел, и хотя РПП до сих пор кажутся мне весьма любопытным направлением, я уже не чувствую энтузиазма по этому поводу. Впрочем, того периода «временного подъема» оказалось достаточно, и перед тем, как окончательно перевернуть эту страницу, я успел сделать немало важного и полезного на данном поприще. Так что это палка о двух концах: иногда мы попадаем в слепое пятно, и наши глаза застилает пелена, а иногда наше объемное зрение, наоборот, внезапно выхватывает из общей массы отдельный предмет, заставляя нас воспылать к нему живым интересом и стремиться к новым свершениям”.

Напоследок мы попросили Майкла на время абстрагироваться от личного опыта, посмотреть на вещи более глобально и попытаться ответить на вопрос о том, как другим психотерапевтам научиться более конструктивно относиться к своим просчетам и промахам.

“Сейчас я веду небольшую супервизийную группу для психотерапевтов. Моя работа предполагает смесь клинических и административных задач, тем не менее своих подопечных я сразу предупредил, что в этой работе меня интересует исключительно практический, непосредственно супервизийный компонент. Мы договорились, что я буду регулярно докладывать руководству о том, что очередная встреча состоялась, но при этом не буду ни разглашать содержимое наших бесед, ни давать каких-либо оценок. С тем, кто работает хорошо, кто плохо, кого следует нанять в штат, пусть сами разбираются. Иными словами, я обязался обеспечить им полную конфиденциальность, за исключением совсем вопиющих ситуаций, где психотерапевт вытворяет что-то настолько непрофессиональное или неэтичное, что возникает реальный риск навредить клиенту. В противном случае мне вряд ли удалось бы добиться от своих подопечных откровенности. Можно только представить, до чего сложно открыто говорить о собственных ошибках и проблемах, когда на кону стоит любимая работа или долгожданное повышение. Люди и без того с опаской относятся к этой деликатной теме, так к чему все усложнять?

С другой стороны, многие наши коллеги искренне ценят такую честность, за что я их безмерно уважаю. Много лет назад я читал лекцию в большом медицинском центре на тему переноса и контрпереноса. В качестве примера я решил использовать случай своего клиента, с которым у меня возникли трудности подобного рода. Я показал аудитории видеозапись одной особенно неудачной сессии, где данная проблема проявилась во всей красе. В зале тогда собралось много народу, несколько сотен человек. Так вот, около двадцати участников мероприятия решили отдельно подойти ко мне после лекции. Я подумал, что они намереваются дать мне свои визитки и предложить мне записаться к ним на прием [смеется], однако я их недооценил. Большинство из них просто поблагодарили меня за то, что своей честностью я сломал стену молчания и дал повод начать откровенный разговор о том, что не получается в работе у них самих. Один зритель сказал мне: «Когда я знаю, что вы — умный и высококвалифицированный специалист — тоже иногда допускаете ошибки, мне становится намного проще признавать свои. Если бы не вы, я бы так и продолжал скрывать их, как скелет в шкафу». Эта история вспомнилась мне незадолго до нашего интервью и стала последним аргументом, побудившим меня решиться на участие в проекте”, — сказал Майкл.

Хойт упомянул, что в одну из своих последних книг Some Stories Are Better Than Others (Одни истории лучше других) он включил целую главу, посвященную терапевтическим провалам знаменитого психиатра и гипнотерапевта Милтона Эриксона. “Я собрал все статьи на эту тему и тщательно проанализировал все опубликованные описания его клинических случаев.