Сам же Орландо не проявлял никаких признаков волнения.

Еще и меня успокаивал, поглаживая по руке.

И я переводила духи уговаривала себя, что все будет хорошо.

Хотя мне было страшно до ужаса!

Мать явилась при всем параде.

На ней было то самое новое платье, в котором она неудачно пыталась выдать меня замуж за Густава. На волосах возвышалась шляпка с цветами и лентами.

Она была похожа на свежий розовый персик, и благоухала духами.

Словом, производила приятное впечатление. И я заволновалась, переживая, что мне не поверят.

Я была в простом рабочем платье, с простой косынкой на голове.

Уставшая, с покрасневшими от солнца щеками. Обычная крестьянка.

Мое слово против слова матери-аристократки?..

Но шеф полиции вдруг сердито засопел, как носорог. И я увидела, куда он смотрит — на ее руки.

Она изо всех сил старалась спрятать исписанные чернилами манжет и испачканное запястье.

На них игроки обычно вели подсчеты своих выигрышей и проигрышей. И, судя по тому, что был задействован манжет, партия была длинной.

С руки мать записи стерла, как могла, но пятна чернил все равно были.

И это не понравилось шефу полиции. Играть, когда назначена такая важная встреча!

А вот Орландо вдруг улыбнулся.

— Доброго вечера, госпожа Сесиль! — вдруг поздоровался он с ней.

У меня глаза на лоб полезли.

— Вы что, знакомы? — только и смогла выдохнуть я.

— Да, пересекались в одном заведении, —туманно ответил он. — Пару дней назад.

— Что? Да! Ха-ха! — райской птичкой защебетала мать. — Господин Орландо, я помню, помню о своих обязательствах! Поговорим об этом чуть позже. Тут неудобно…

И ему денег проиграла?! Да когда ж все успевает…

Ее глазки так и забегали. Разумеется, она не хотела, чтоб адвокат и полицейский были в курсе того, где и как она проводит время.

Меж тем она заметила меня. Я изо всех сил старалась спрятаться за спиной Орландо, но это было невозможно.

— Вот она! — радостно выдохнула мать. — Попалась!

И она с облегчением рассмеялась, с благодарностью глянув на шефа полиции. Уселась свободнее, как хозяйка положения. Теперь она себя чувствовала уверенней. И я с ужасом приготовилась к потоку лжи, который она готовилась на меня вывалить.

— Вы себе не представляете, насколько велика моя благодарность, — защебетала она. — Вы просто ангел! Какой компетентный шеф полиции! Как быстро работают люди под вашим мудрым руководством! Преступники просто должны умирать от страха в вашем присутствии и тут же признаваться во всех своих злодеяниях!

— Да, шеф полиции тут именно для того, чтобы сопроводить преступника в тюрьму, — произнес адвокат, многозначительно глянув на мамашу. Она притворно прижала к сухим глазам платочек и всхлипнула.

— Какой позор! — воскликнула она. — Своими руками передавать свою дочь в руки правосудия! Я мать! Но иначе никак не могу поступить! Столько горя приносят те люди, у кого совесть не чиста! Ах, как мне стыдно! Как стыдно перед теми людьми, кого она уже успела обобрать и обмануть! А ее побег? Сколько нервов и слез мне стоил побег этой мерзавки!

Последнее слово она прямо-таки рыкнула в мою сторону. Так, что я отпрыгнула.

— Но теперь-то ты не забалуешь! — продолжала мамаша с чувством недоброго удовлетворения в голосе, качая головой так зловеще, словно сама собиралась меня пороть. — Тебя отправят домой как преступницу! В кандалах! В полицейской карете, за решеткой! И это еще если повезет! Если эти уважаемые господа сжалятся над тобой! И просто велят выпороть на площади, а не упечь в тюрьму, как ты того заслуживаешь!

Ее глаза полыхнули лютой злобой.

Я знала это чувство.

Это означало, что она проигралась в пух и прах, и ее снова корежит от нехватки денег на развлечения. И именно меня она винит в том, что их нет. Ведь за право ненормального Густава отрывать от меня по кусочку, вырывать мне волосы и выбивать зубы, всегда можно было требовать новую порцию золота…

У меня мороз по коже пошел, я от ужаса захлебнулась.

Горло перехватил спазм, я и слова не могла выговорить в свою защиту!

Перед глазами встала картина словно из фильмов ужаса.

Я, полулысая, вся в синяках и шрамах, сижу на цепи в грязной крохотной комнате.

Словно изломанная игрушка.

Еще живая, но уже не человек.

Эту участь мне готовила родная мать?

Но тут адвокат пришел мне на помощь. Все-таки, не зря я ему заплатила!

— Позвольте, — строго произнес он. — Есть ли основания для всех этих мер?

— Конечно, — сварливо ответила мать. — Она удрала из-под венца! Когда все уже было оговорено и назначено! Какой позор! Какой стыд! Скандал! Кто оплатит жениху приготовления, которые пошли прахом? Это серьезные убытки! Жених человек богатый. Там, простите, не на два серебряных гуляние! К тому же договор… вы знаете, что у благородных людей принято держать свое слово? И мы дали это слово! Что наша дочь станет женой баронета! Мерзавка, мерзавка! Ты десять лет будешь работать, чтоб оплатить нам все издержки и потери! Репутационные потери! Вырастили на свою голову эгоистичную мерзавку, которая думает только о себе, и получает то, что хочет! А в ответ ничего давать не спешит! А зачем?! Ей и так все преподносят на блюдечке!

— Она невеста баронета Густава Октавиана, который лежит в сумасшедшем доме? — мягко произнес адвокат, выкладывая перед матерью какую-то бумагу. — Мы наводили справки. Он абсолютно ненормален. Психически невменяем. Вот подпись врача. Таким людям запрещено жениться и оставлять после себя потомство. Вы знаете об этом?

Тут мать осеклась и замолчала, раскрывая беззвучно рот.

Она даже чем-то на Петровича была похожа.

У нее был такой же безумный взгляд. Словно из нее против ее воли лезло яйцо.

— Что? — кудахтала она, пялясь в бумагу. — Что?! Откуда вы это взяли?

— Жених вашей дочери, — повторил адвокат терпеливо, — которого вы ей подобрали, абсолютно безумен. Бестолковее обезьяны. Склонен к агрессии. Злобный садист. Это не ругательства, господа, — обратился он к нам. — Это медицинские термины. Врач, у которого я наводил справки, был изумлен, что этого человека пытались женить. Это абсолютно недопустимо. Так вот я спрашиваю — вы об этом знали?

— Разумеется, нет! — мать оттолкнула бумагу, будто та жгла ей руки.

— Как же нет? Вы что, не рассмотрели жениха вашей дочери? Не познакомились с ним, не поговорили?

— Я не… я вела переговоры с его отцом!

— Но молодые должны же были хоть раз встретиться? Помолвка? Гости по этому поводу? — настаивал адвокат.

Мать поджала губы.

— В приличных семьях, — высокомерно ответила она, — безо всего этого можно обойтись! Полагаясь только на честное слово! Откуда мне было знать, что баронет нездоров?

— Да об этом вся округа знает! — выкрикнула я. Силы понемногу возвращались ко мне. — Его раньше водили на праздники, как обезьяну — в ошейнике и на поводке! Но с каждым годом ему все хуже становилось, и им ото всех домов отказали в приемах! Я помню!

— Молчи, дура! — зашипела мать, багровея. — Что ты там можешь помнить! Ты и была-то на праздниках всего три раза! Слушать сплетни недостойно юной девушки!

— И помолвка у нас была! — не унималась я. — Я сбежала с нее с разбитой головой! Он сразу мне дал кирпичом в висок! Уж не знаю, чего он хотел, но только точно не жениться! Не любви и ласки! И она об этом знала! И все равно велела к нему идти!

— Ты врешь! — яростно прорычала мать, едва не сорвавшись со стула. Глаза ее горели лютой злобой. — Кому вы верите?! Этой засранке? Этой замарашке? Это все ложь!

— Пока что на лжи поймали только вас, — мягко напомнил адвокат.

Мать молча испепеляла меня взглядом.

— Значит, о душевном состоянии жениха вам было известно? — сурово продолжил адвокат. — И это вас не остановило? Что ж. Побег девицы можно объяснить и оправдать беспокойством за свою жизнь. Она имела на это право. Если уж родители не могут о ней позаботиться и сами толкают ее прямо в ад…