На улице было тихо. Послышался чей-то кашель под окнами. Кто кашляет: караульный или крадущийся к губернаторскому дому злоумышленник?

Аракчеев зажег свечу.

Снова серые тучи беспокойно мчались по небу, будто убегали от кого-то.

В Харькове на столбах и заборах были вывешены строгие публикации за подписью генерала от артиллерии и кавалера графа Аракчеева, повелевающие всем чугуевцам, независимо от пола и возраста, не позже пятнадцатого августа вернуться к своему постоянному местожительству и впредь никуда не отлучаться. То же приказывалось жителям Змиева и Волчанска. По необъятному торжищу шатались ловчие шайки, которым было приказано вылавливать чугуевцев и отправлять под арест с тем, чтобы потом всех арестованных одним гуртом отконвоировать в Чугуев.

Через чугуевского коменданта, день на третий по прибытии сюда, Аракчеев вызвал в дом к губернатору для переговоров депутатов от города Чугуева, обещав им полную безопасность и беспрепятственное возвращение домой. Депутаты поверили его обещанию, явились. Аракчеев выслушал их, потребовал все бумаги, но бумаг при них не оказалось. Тогда он приказал всех депутатов арестовать.

Рылеев с Бедрягой не хотели уезжать из Харькова, не дождавшись развязки чугуевской драмы. Рылеев уговаривал друга поехать в Чугуев, чтобы посмотреть и послушать чугуевцев.

Как-то раз они зашли в мануфактурную лавку, которая в этот час была почти пустая. За прилавком стоял невеселый купец в красной атласной рубахе и в черной жилетке. От нечего делать он постукивал аршином, окованным по концам медью.

На прилавке лежали грудой куски разноцветных добротных тканей. Пожилых лет покупатель в широкой шляпе, сером, смахивающем на писарский, сюртуке, вооружившись очками, держал в руке бумажку и вел торг с хозяином:

— Самбуршаль?

— К вашим услугам! Полюбуйтесь! Райский наряд получится.

— Почем?

— Четыре рублика за аршин и ни одной копейки более.

— Отмеряй девятнадцать с половиной!

Сверкая медными концами, аршин заиграл в руках у повеселевшего лавочника. Полминуты — и отрез в руках у покупателя.

— Енгершаль голубой?

— Пожалуйста, пресветлый господин! Сколько прикажете‑с?

— Сколько стоит?

— Дешевка... За такой товарец — и всего по пяти рублев и по пятидесяти копеек за аршин! Матерьица любому возрасту в украшение. Все знатные дамы покупают только у меня енгершаль — и голубой, и зеленый, и дынный... Извольте порадовать ангельской расцветкой ваш благородный понимающий глаз, — хвалил свои товары опытный торговец.

— Отмерь: енгершаль голубой — восемнадцать аршин, зеленой — двенадцать аршин, дынной — пятнадцать аршин, — велел покупатель и стал на той же бумажке подсчитывать карандашом общую сумму расхода.

Торговец тщательно завернул покупку, с поклоном вручил ее довольному гостеприимством и обходительностью господину, проводил до порога. У порога покупатель спросил:

— По вежливости видно — московский или ярославский щеголь... Угадал?

— Никак нет, вашество, не угадали... Мы недальние... Мы почесь тутошние... Из разоренного города, который ныне слезами умывается, шомполами утирается, — ответил торговец.

— Где же такой разоренный город?

— В тридцати с небольшим верстах отсюда — Чугуев. Слышали?

— Кто же вас разорил?

— За разорителем не за море ехать. Всех купцов обездолил, всех ремесленников и промышленных людей по миру пустил, будь он трижды и во веки веков проклят, подлец и мерзавец Аракчеев, сукин сын. — Купец вздохнул, бросил на прилавок аршин. — Я, изволите знать, тоже из того разоренного города изгнанный навсегда... Ну, да что говорить... Для кого изволили купить материалу: для дочек или для супруги?

— Для его превосходительства графа Аракчеева, — ответил покупатель с порога. — Что еще прикажете ему передать?

Это был домашний лекарь Аракчеева — Даллер.

— Ври больше, — не поверил торговец.

Но Даллер показал ему какой-то украшенный вензелями и двуглавым орлом билет.

— Теперь веришь?

— Ну и что, что ты домашний лекарь у этого анчихриста... Так и скажи: ни дна бы ему и ни покрышки за все благодеяния...

— Купец, хоть ты, вижу я, и чугуевский удалец, но не забывай: язык в наш век не только до Киева, но и до Сибири доведет...

Даллер покинул мануфактурную лавку, а купец, желая оставить за собою последнее слово, крикнул ему вслед:

— Сибирью не пугай, там тоже казачки Ракчея твово не жалуют!

За один такой ответ аракчеевскому слуге Рылеев загорелся желанием сделать что-нибудь доброе для этого человека. Решил купить подарок Наталье.

— Торговать так торговать! — весело обратился он к хозяину лавки. — Отмеривай и мне енгершаль голубой десять аршин!

Торговец проворно взял ножницы и поставил их на ход, чтобы отмахнуть отрез.

— Чур! — остановил его Рылеев. — Только не от этого куска, давай от другого. Не хочу от того, от которого резал Аракчееву.

Здесь же и Бедряга сделал себе покупки. Слово за слово — они познакомились с выселенцем из Чугуева.

— Как зовешься? — полюбопытствовал Рылеев.

— Зовемся запросто: Фома Ветчинкин, — ответил купец. — А то еще есть у нас Федор Ветчинкин, рядовой из хозяев, так тот брат мой, он пока что остался в Чугуеве. Будет дорога к нам в Чугуев, кланяйтесь моему брату, обещал быть на торжище, да что-то не появляется. Боюсь, уж не заарестован ли разбойниками-ракчеевцами. У него и ночевать можно, дом-то большой, старого покроя, ежели не сломали разорители.

Хотелось Рылееву продолжить дружбу с этим мужественным человеком, имевшим на все свой взгляд и умевшим свое суждение окрылить самобытным словом.

— Как думаете, господа, прикажет Ракчеев терзать меня за мое ему пожелание? — спросил Ветчинкин.

— Я полагаю, что лакей, бывший в лавке, не осмелится пересказать своему вельможе сии великолепные слова, — сказал Рылеев.

— А не скажете ли вы мне, господа, что-нибудь хорошенькое о реке Амударье? Или Амурдарье? — спросил торговец.

— К сожалению, бывать на берегах Амударьи нам не приходилось, поэтому и сказать о ней можем лишь то, что известно из книжек, — ответил Рылеев. — Амударья, как и Волга, обросла сказками и сказами, былинами и песнями. А уж коль из песни та или иная река берет свое начало и в песню вливается, то, значит, достойна славы такая река.

Выслушав рассказ Рылеева о далекой реке, Ветчинкин частично приоткрыл большой, должно быть мирской, секрет:

— У нас в поселении слух прошел, будто где-то в полуденных краях, в тех землях, где Амударья протекает, пустует много богатейших земель, совершенно заброшенных, никому не известных, ни в какие межевые книги ни царем, ни барами не поверстанных. Приезжай, останавливайся, вбивай кол, где тебе любо, отмеривай косой саженью сколько тебе надобно угодий и раздувай кадило... Весть всех взволновала, объявилось множество желающих сняться с места и ехать в далекие края... Одно плохо — проводника надежного не находится... Поп чугуевский сказывал, будто те местности неподалеку от Индии и в них можно проехать через Индию, и никак иначе, а в Индию надо плыть через семь морей и три океана... По земле не страшно, ноги куда хочешь приведут, а вот по морю, по океану дело для нас, казаков, непривычное.

Становилось ясно, что обездоленные поселениями люди замышляют грандиозный побег чуть ли не всем округом. О подобных побегах целыми поселениями и станицами, о стихийных переселениях сотен и тысяч людей Рылеев наслышался за время пребывания в Острогожском уезде. И эти рассказы были горькой, суровой правдой.

Рылеев с Бедрягой решили съездить в Чугуев. Они накануне договорились с ямщиком-троечником, здешним уроженцем, и выехали из Харькова в четвертом часу пополуночи.