Плац скоро сделался похож на ад: родные, родственники избиваемых насмерть арестантов, женщины и малые дети, согнанные на это зрелище, подняли невероятный вопль, крик. Они порывались туда, где продолжалось наказание, их с трудом сдерживала цепь караульных пехотинцев и отряд конников.

После шестого прохода с разрешения Аракчеева положили отдышаться Лукьяна Дерлина рядом с братьями Аршава. На десятом заходе потерял сознание Петр Головин. И ему здесь же отвели место.

По десять заходов вынесли Алексей Ткачев, Иван Башкатов, Алексей Нестеров, Иван Санжара. А еще через маршрут положили на землю Михайлу Гридина, отставного унтер-офицера, отставных казаков Якова Ламанова, Леона Романова, Ивана Пастухова, Терентия Верещагина, рядового из хозяев Прокопия Лестушку, служащего-инвалида Федора Визира, поселянина Якова Ховша. О многих из вышедших из строя и медицинские чиновники затруднялись в данный момент сказать с определенностью: живы они или уже мертвы.

— Дышат, мошенники? — спросил Аракчеев вернувшегося к свите полковника Шварца.

— Некоторые мало-мальски шевелятся.

— Так и должно быть, Ефимыч, все идет по инструкции... Коли шевелятся, значит, отдышатся, хотя и не сразу... А им и не надо торопиться, причины нет поспешать: Бонапарте с острова Святой Елены не убежит, не объявит еще войну...

Последний заход свалил с ног крепышей Петра Гудза, Терентия Верещагина, Василия Кутепова, Григория Черникова, Якова Бочарова, Конона Ткачева, Петра Чумака, Осипа Чела...

Удивив не только посторонних, но и самих себя сверхчеловеческой выносливостью тела и духа, прошли все разы сквозь строй, ни разу не охнув, унтер-офицеры Иван Соколов, Алексей Праскурин, Тимофей Губин, Кирилл Беляев, отставной казак Пилев...

«Герои... Мученики, но герои...» — в мыслях повторял Рылеев, чувствуя, как влагой набухают глаза. Многие из тех, кто стоял вокруг, также не смогли сдержать слез.

— Этого палача нужно просто убить, — сказал Бедряга.

Соколова, Праскурина, Губина, Беляева, Пилева отвязали от ружей. Обнявшись через плечо, чтобы тверже держаться на ногах, они поплелись с плаца. С кровавых спин их свисали куски кожи и мяса.

Аракчеев объявил благодарность пехотным солдатам за то, что сильно били, не милосердничали и не мазали по воздуху. Затем, окруженный телохранителями, он подъехал ближе к арестованным и заговорил с ними:

— Видели? Убедились? Подействовало? Со шпицрутеном, как и с удавкой, шутки плохи... Наказание было строгое, но божеское... Второе будет погорячее первого... И лучше не гневить государя нашего и бога...

Народ молчал. Вперед выехал Клейнмихель, заговорил:

— Ненаказанные арестанты, еще, и в последний раз, обращаюсь я к вам с разрешения ближайшего и первейшего друга императора, первейшего в правительстве и во всей России патриота графа Алексея Андреевича Аракчеева с вопросом: согласны ли вы все покаяться в своем преступлении?

— Не согласны! — дружно грянули тысячи голосов.

— Согласные — три шага вперед! — скомандовал Клейнмихель.

Все остались стоять, как и стояли. Не сдавались и не соглашались не только строевые, но и инвалиды.

— Ты, Аракчеев, первый кровосос! Всю Россию разорил, людей по миру пустил! — потрясая пудовым кулаком, вскричал брат купца Федор Ветчинкин из толпы. Его почти трехаршинного роста фигура была хорошо видна. — У тебя бел-хрустален потолок, позолоченный конек... Откуда нахапал? Всю Россию обворовал, у солдата последнюю копейку отнимаешь, а себе дворцы строишь!

— Царя обдурил! — полетели из толпы гневные выкрики, слышались и бабьи пронзительные голоса.

— Достанется тебе, собака, собачья смерть!

— Изверг!

— Злодей!

— Убивец! Христопродавец!

Когда вихрь голосов смолк, Аракчеев сказал:

— В последний раз добром говорю: покайтесь в своем преступлении и прекратите свое буйство, как покаялись вот эти трое! — он указал плеткой на стоявших на коленях Распопова, Жигалева и Татаринова.

— Не покаемся! Не прекратим! — единодушно ответили и стар и мал.

Вдруг вскочили Распопов, Жигалев и Татаринов с криком:

— И мы не прекратим! Не покаемся!

Они бросились в кричащую толпу, чтобы найти там себе защиту.

— Хватай первых возмутителей и пори шпицрутенами на месте же! — приказал Аракчеев Клейнмихелю. — Не я буду, ежели не приведу толпу преступников в полное повиновение! Вытаскивай бунтовщиков! И каждого через тысячу человек по двенадцати раз! Пехоте обещаю по две лишних чарки на каждое рыло!

Пехотинцы выхватывали из толпы тех, кто попал под руку, вязали, волокли на середину плаца, прикручивали руки к ружью и, под осатанелый барабанный бой, волочили сквозь строй. Пехотинцы, разозленные стойкостью чугуевцев, зверели и били жертвы с палаческой беспощадностью.

Более часа продолжалось истязание. Убойная сила шпицрутенов была так велика, что многие сваливались с ног и теряли сознание, и трех раз не пройдя сквозь строй. Жители села Малинового Емельян Старцов и Федор Щербин упали на третьем проходе. Мартин Ачкасов и Михайла Крицын — на шестом. До десяти и одиннадцати заходов дотянули Василий Лизогубов, Илья Шехавцов, Матвей Натаров. И только невзрачный на вид Александр Пастухов вынес полностью все двенадцать заходов. Приняв последний двенадцатитысячный удар, он пал замертво под ноги пехотинцам. После этого нового истязания Аракчееву удалось сломить арестантов и принудить их просить помилования.

Расправы были приостановлены. Арестованные вновь были приведены к присяге.

— Благодарение всевышнему, — облегченно вздохнув, сказал Аракчеев. — Теперь можно совсем перебираться в Чугуев, чтобы довести до конца суд правый, суд скорый. — Он обратился к толпе: — Ждите моих дальнейших распоряжений. Наказания, судом определенные, будут проводиться и впредь на этом плацу. Присутствие каждого поселянина и поселянки обязательно. Отцам вменяю в обязанность сделать внушение своим сыновьям, которые почему-либо не явились к принятию присяги сегодня...

— Пожар! — крикнул кто-то за спиной Рылеева.

— На Чугуевке!

— За плотиной!

— Унтер-офицера Ивана Соколова новый дом горит!

В небо, за плотиной, выбросило черный клуб дыма, затем вырвался пламень. Народ с горы и с плаца ринулся туда, где горело. И Рылеев с Бедрягой последовали за толпой.

К месту пожара скакал эскадрон улан, бежала пехота, пожарники налаживали пожарную кишку.

Когда Рылеев с Бедрягой подошли к охваченному пламенем дому, то услышали детский страшный вопль из горящего дома. Войти в горящий дом было уже невозможно. Вскоре выяснилось: жена унтера-офицера Ивана Соколова сожгла сама себя и двух малолетних сыновей в постылом аракчеевском тереме с флигелем и мезонином.

После того как пожар был потушен, — сгорело на этот раз всего пять недавно отстроенных однообразно унылых домов, — Аракчеев засветло вместе с многочисленной свитой и под усиленной охраной воротился в Харьков в дом губернатора. Нынешний день он считал удачным.

Рылеев с Бедрягой решили переночевать в Чугуеве в доме рядового из хозяев Федора Ветчинкина, за смелые речи жестоко наказанного во второй приступ. Домой его привели под руки. Он не мог ни пить, ни есть, ни сидеть, ни лежать на боку или на спине. Его положили на солому среди горницы. Он лежал ниц лицом, на животе. На изрубцованную, будто изрубленную шашкой спину, на которой запекшаяся кровь была смешана с грязью и обломками шпицрутенов, нельзя было глядеть без содрогания. Кости светились сквозь разрушенные мышцы и кожный, продырявленный в сотнях мест покров. Рылеев и Бедряга видели на войне немало искалеченных, но такой ужас им представился впервые.

Они стояли около лежащего на полу Ветчинкина, в душе проклиная виновника всех этих бедствий.

— Какой изверг... Какой изверг... Тиран... Ну и тиран... Нет таких слов, чтобы изобличить перед Россией все его неслыханные злодейства...