— Посещение вашего семейства для меня всегда приитно! — ответил Рылеев. — Завтра же навещу вас.

Возбужденный Миллер взял Рылеева под руку и позвал в сторону. Они остановились у открытого в сад окна. В саду было тихо, от деревьев веяло прохладой. Ночь дышала душистым настоем левкоев и маттиолы. Чета серебристых ночных бабочек будто в танце кружилась в проеме высокого окна.

— Спасибо Острогожску, чудесный здесь народ! — упоенный счастьем, изливал свои чувства Миллер. — Семья Тевяшовых чудесная. А дочки! Прелесть! Которую из них полюбить мне? Ну, посоветуй же, Кондратий! Ты смеешься? Я всерьез. Не пойду же я к Штрику или Буксгеведену за таким советом? Наталью или Настасью?

— Федя, на их месте я бы выбрал тебя. Но тебе, увы, ничего не могу посоветовать.

— Это почему же, Кондратий? Или уж я тебе больше не друг? Я, очевидно, влюблюсь в Наталию. Она тихая и вся такая... мечте подобная... Даже слов не нахожу... А Сливицкий определенно без ума от Верочки. Ну, а тебе Настасью! Она же ближе к твоему, похожему на булат, характеру. Завтра же пиши мне триолет или нечто в этом роде для ангела души моей...

Вдруг к ним подошли Наталия, Настасья, Верочка, Маша и увенчали Рылеева душистым венком, сплетенным из росных цветов.

— Лауреат Белогорья! — воскликнула Настя. — Не обижайтесь! Мы же впервые в своей жизни видим живого поэта!

Рылеев смущался, когда его называли поэтом, и теперь, краснея, повторял:

— Не стою, ей-богу, не стою такой награды... право же...

А золотистые ночные бабочки продолжали кружиться в оконном проеме.

Рылеев не собирался наниматься ни в гувернеры, ни в учителя, но в конце концов уступил уговорам нового друга Бедряги и просьбе Тевяшова — согласился быть наставником сестер Тевяшовых на то время, пока конноартиллерийская рота квартирует в Белогорье.

Сестры Тевяшовы как самого светлого праздника ждали начала занятий. К ним присоединились Верочка и Машенька, против чего не возражал учитель.

Под класс была отведена большая светлая комната на втором этаже тевяшовского дома, ее окна смотрели в сад, вернее, на лужайку с клумбами и могучим старым дубом.

Разумеется, у молодого учителя не было не только педагогического опыта, но и необходимых учебников. Отпросившись у командира роты, он поехал в Воронеж, чтобы купить необходимые книги. К его радости, удалось купить много книг для себя на французском и русском, кое-что приобрести из учебников и оставить большой заказ на книги с доставкой на дом.

Занятия начались. Не без ходатайства Бедряги командир роты, не очень благоволивший Рылееву, всетаки пошел на уступки — разрешил учителю реже выезжать на фрунтовые занятия.

Рылеев учил тому, что сам хорошо знал. Знания книжные в своих рассказах обогащал он личными наблюдениями, вынесенными из двух заграничных походов. Особенно хорошо и весело проходили уроки всеобщей и отечественной истории, уроки русской, французской, польской и немецкой словесности. Будучи поклонником муз, он вместе с тем находил своеобразную поэзию и в занятиях математикой. В его рассказы о великом вольном Новгороде, к месту и ко времени, вторгались древние мудрецы Пифагор и Эвклид со своими аксиомами и теоремами.

Как-то послушать молодого учителя зашли Тевяшовы, отец с матерью. Рылеев был в ударе — он рассказывал о первых русских переводчиках с других языков. В качестве великого переводчика, к приятнейшему удивлению отставного майора Тевяшова, назвал Петра Первого. Не только назвал, но и ярчайшими примерами из кратких, но поразительных по своей глубине и пониманию существа переводческого дела замечаний в письмах к генералам и вельможам убедительно доказал справедливость такой высокой оценки.

Учитель увлекся рассказом, чтением колоритных Петровых писем и бумаг, ученицы, забыв обо всем на свете, заслушались, родители Тевяшовы не смели шевельнуться и так просидели, сзади учениц на стульях у стены, более трех часов.

После уроков Тевяшов зазвал Рылеева к себе и за обедом сказал ему:

— Лучшего наставника и желать нельзя... Вот кабы все учителя были такими! А наши что: ночь кутит, на заре домой катит, а на урок придет — башка трещит, и что от такой башки ждать? У нее одна забота: где бы опохмелиться да спать завалиться... За такое ученье, как ваше, тройной цены не жаль.

Учителю приятно было слышать лестный отзыв о своих первых успехах — у него одно было желание: отдать ученицам все, что он знает, уча других, учиться и самому. Собственно, он так и делал с первых же уроков. Учительская деятельность удовлетворяла его еще и потому, что рассказанное им на уроках зачастую осмыслялось им по-новому, более глубоко и прочно откладывалось в памяти.

— Вероятно, родители ваши ничего не жалели для того, чтобы дать вам хорошее образование и воспитание, — сказал Тевяшов. — Хвала и честь вашим родителям.

Держа в руке рюмку с красным вином, Рылеев задумался. Медленно поставил рюмку перед собой.

— Вы что, Кондратий Федорович? Или я неумышленно причинил вам неприятность? — забеспокоился Тевяшов.

— Я вырос в нужде, Михайла Андреевич. Матушка моя постоянно страдала от безденежья.

— А родитель?

— А дражайший мой родитель подполковник Федор Андреевич Рылеев жил далеко от нас. И возможно, что это было к лучшему... Он служил управляющим имением в Киеве у члена Государственного совета генерала от инфантерии князя Голицына. Помню, будучи кадетом, на пасхальной неделе я послал праздничное поздравление отцу и вместе с поздравлением напомнил ему: «Я, исполняя вашу волю в рассуждении учения, осмеливаюсь у вас просить двадцать пять рублей, дабы купить необходимые мне книги: «Полную математику» в семи частях, состоящую и содержащую все математические науки и стоящую двадцать пять рублей, и «Жизнь Суворова», стоящую десять ассигнаций двадцать пять копеек. Сии обе книги один кадет уступает за тридцать ассигнаций. Пять у меня есть, оставшиеся с праздника. Вы можете на меня положиться, ибо в бытность вашу в Петербурге, когда вы мне давали деньги, то я всегда употреблял на книги, которых у меня уже набрано пятнадцать...» Да, я с детства люблю книгу... А что еще на земле есть дивнее и полезнее книги?

— И что же ответил родитель? — спросил Тевяшов.

— На этот раз мой родитель не отказал мне в просьбе... Вот одна из тех двух книг. Она прошла со мной по всем дорогам. — Рылеев вынул из поношенного парусинового портфеля книгу в кожаном переплете и положил перед Тевяшовым. — «Полная математика».

Титульный лист был испещрен множеством автографов, а над ними перед верхним обрезом рукой Рылеева было написано: «Приглашаю всех друзей моих приложить руку на добрую и долгую память!»

— Чьи же подписи? — спросил Тевяшов.

— Кадетов-однокашников, с которыми учился и вместе делил все наши радости и беды. Видите, первый — Александр Михайлович Булатов! Прекраснейший мой друг...

— Смотрите, и Федор Миллер руку приложил!..

— Миллер Федя сокашник и земляк... Ох, математику он не любил!.. Частенько приходилось мне за него решать задачи, — с улыбкой вспомнил Рылеев.

— Кто с математикой не в дружбе, тот и в артиллерии далеко не пойдет.

— Не всегда так, Михаил Андреевич. Миллер отличный офицер! Пушкарь на славу!

Грустный рассказ прапорщика еще более возвысил его во мнении Тевяшова, не считавшего бедность за порок. На своем веку сколько повидал он богатых безумцев, балбесов и самодуров, обладателей огромнейших владений, от которых вскоре ничего не оставалось! Тевяшов пожелал от души, чтобы конноартиллерийская рота как можно дольше оставалась в Белогорье.

— Наша жизнь, знаете по своему опыту, непостоянна, нынче здесь, а где завтра — богу весть, — сказал Рылеев.

— Нет, нет, Кондратий Федорович, мы вас не пустим из Белогорья! Оставайтесь с нами навсегда!

— Но я военный.

— В отставку выходите!