Тропа петляла, замысловатыми изгибами и забиралась все выше, и выше в горы, а река проваливалась все ниже, и ниже в ущелье, промывая себе путь между живописных скал. Лес поредел, уступая свои права цветущим склонам, но все еще сопротивлялся невысокими деревьями, отстаивая свое право на существование. Ветерок усилился, но был таким же ласковым и теплым, приятно охлаждая уставшие долгим подъемом тела.

К мосту они подошли уже в сумерках. Четыре пеньковые веревки с руку толщиной, натянутые над пропастью, с привязанными к нижним тросам отполированными многочисленными ногами путников, деревянными дощечками, в виде настила, а внизу бурлила шипящая, перекатами меж камней, хищная река. Страдающим акрофобией этого лучше не видеть, ну а тому, кто не боится, кому нравиться, или безразлично, добро пожаловать в рай.

На другом берегу застыл одинокий, двухэтажный, крытый желтой, обветренной черепицей, кирпичный дом. Дымок из высокой трубы срывался ветром, и нес в сторону путников запахи жареного мяса, хлеба, тепла и уюта.

— «Приют». — Угрюм улыбнулся. — Пришли. Сейчас по кружечке холодненького пивка, для начала, а потом барашка с лавашем и зеленью, с помидорчиком, ну а затем уж и баиньки в чистой кроватке с белыми простынями. Лиська аккуратистка еще та. — Он засмеялся. — У нее все на местах, все вычищено до блеска. В общем у Сократа как в доброй сказке, как у бога за пазухой, и стоит недорого. Несколько слюдинок, и ты его лучший друг. — Он ловко перебежал через мост. — Давай, не тормози, Художник. Пейзажи потом рисовать будешь. — Махнул он рукой Максиму, и быстро, уже не оборачиваясь, пошел к дому, Гвоздев последовал следом.

Настил под ногами качнулся и дрогнул, натянув скрипнувшие веревки. Максим добежал до середины и остановился. Открывшаяся картина, перехватила горло восхищением.

Зеленая долина, зажатая меж двух высоких, с заснеженными вершинами гор, разрезанная тонкой ниткой реки, а сверху, все это накрыто куполом океана бездонного голубого неба, с плывущими белыми парусами, волшебных кораблей, облаков. Огромный шар склоняющегося к горизонту, уставшего за день светить, уходящего на покой, покрасневшего от натуги солнца. Скоро оно скроется, и ему на смену вынырнет вечная соперница луна, и уже она будет заботливо освещать уснувший мир Полоза.

Светлый, пустынный, просторный зал с круглыми столами, застеленными белоснежными скатертями, высокие, резные стулья у каждого, по четыре штуки по кругу, графин с водой, высокие бокалы, и кружевные салфеточки. Дорогой ресторан, а не придорожная забегаловка.

Максим сильно удивился, не ожидая увидеть подобное в таком захолустье. Угрюм так же был удивлен, но не от открывшейся картины знакомого уюта, к которому он торопился, это не было для него неожиданностью, а странному поведению хозяина заведения, вышедшего им на встречу, едва только колокольчик входной двери нежно звякнул.

— Ты что, Сократ, не узнал меня? — Растерянно произнес после быстрых слов приветствия друг. — Это же я. Угрюм…

Высокий, коротко стриженный, с залысинами на висках и лбу, черноволосый, сурового вида мужчина, с порванной надвое шрамом бровью, в чистом камуфляже и белоснежном переднике, в черных, начищенных до блеска сапогах, отвел голубые глаза, и еле заметно побледнел.

— От чего же не узнал… Узнал. Проходи солдат, присаживайся, и друга к столу приглашай. — Прозвучал его густой бас. — Давно тебя не было. Пива для начала? Как обычно? Потом барашек?

— Да. — Кивнул Угрюм, и схватил за руку попытавшегося уйти хозяина. Тот от неожиданности вздрогнул. — Да что случилось то, братан. Ты как не родной?

— Тебя слишком давно не было, Угрюм. — Тот вырвал руку. — Многое за это время поменялось. — Он зло стрельнул глазами, развернулся и скрылся в кухне.

— Что-то нас тут не особо рады видеть. — Максим огляделся, на всякий случай осматривая место, и прикидывая возможность драки. — Ты уверен, что нас тут не траванут, или нож в спину не всадят? Что-то твой друг не слишком гостеприимен? Или я не прав?

— Прав… Мы в Уйыне, а тут ни в чем нельзя быть уверенным, но Сократу я, несмотря ни на что верю. Такие как он на подлость не способны. Тут что-то случилось, Попробую-ка я с ним поговорить, а ты пока посиди, поскучай. Водички попей. — Он скрылся следом за хозяином, грохнув дверями кухни.

Максим подошел к одному из столов, рядом с окном, открывающим вид на колоритную, медленно погружающуюся в сумерки долину, и опустился на мягкий, удобный стул, налив себе в бокал воды, оказавшейся холодной минеральной. Ему ничего не оставалось, как только ждать.

Из-за дверей доносились глухие голоса, там разговаривали на повышенных тонах и гремели посудой, выясняя отношения. Гвоздев прислушивался, но разобрать ничего не смог. Наконец появился раскрасневшийся Угрюм, неся в руках две кружки темного пива. Зло кинул их на стол, сел сам, и врезал кулаком по скатерти.

— Вот уроды. — Он шумно отхлебнул, и посмотрел в темнеющее окно. — Мисы, они же как дети, наивные, доверчивые и добрые… Разве так можно? Вот скажи мне, Художник: «Почему сволочи правят этим миром»? — Он поднял глаза и посмотрел на Максима. — Убить миса, это как убить младенца. Есть у них хоть что-то святое в душе, или бабки заменили совесть?

— Успокойся. — Гвоздев положил ладонь на подрагивающий кулак друга. — Объясни, что произошло-то?

— Я обещал тебе отдых? — Поднял покрасневшие ненавистью глаза Угрюм. — Я не сдержу обещание. Отдыха не будет. Ты можешь пойти со мной, а можешь своей дорогой, искать жену, я пойму и в обиде не останусь. Это не твоя война. Мы расстанемся друзьями.

— Ты скажешь наконец, что случилось? — Рявкнул Гвоздев. — Ты сейчас на истеричную барышню похож, институтку, а не на тертого жизнью мужика.

— Нет у меня никакой истерики. — Огрызнулся тот. — Злость только. Что случилось спрашиваешь? — Он поднял глаза. — Власть в этой локации поменялась, вот что. Уроды правят. Сейчас Сократ придет, расскажет. Мужик такое пережил, что дрожь берет. Как еще не свихнулся? Он в своей рыжей Лиське души не чаял, а тут такое.

***

— То, что я с вами сейчас разговариваю, может стоить мне и моей девочке жизни, если выйдет из этих стен. Рассказываю только потому, что верю тебе Угрюм. Ты человек хоть и грубый, но честный, подлости от тебя не видел. — Сократ отхлебнул задумчиво пива и продолжил. — Случилось все года два назад. Лиська, жена моя, пошла утром в курятник, яйца собирать, и не вернулась, зато, вместо нее пришел Рашпиль. Ты его должен помнить, были у вас терки в свое время, рожа колоритная, нос оспой поеденный, как раз на этот самый напильник и похож, сука та еще. Знал, чем на меня надавить сволочь. — Он отхлебнул еще пива и задумался, погрузившись в воспоминания.

Ему не мешали. Суровое, изрезанное морщинами лицо, прошедшего через боль и выжившего мужчины, выражало всю бурю чувств, пылающих в душе. Ненависть, и безысходность читались в голубых глазах, смотрящих в темное, ночное окно.

— «Лиську потерял? — Спрашивает меня гнида. — Жива пока еще твоя жена, но только до тех пор, пока слушаться нас будешь. Ну а если нет, то сам знаешь, что с бабами делают, ну а потом, на свалку ее отправим, труп, порванный никому не нужен». — Внезапно очнулся Сократ, и продолжил рассказ. — Смеется тварь. В глаза нагло смотрит, и ржет. Как я сдержался, чтобы его не грохнуть на месте, сам не знаю.

Потребовали от меня, чтобы докладывал обо всех новеньких, кто в локацию приходит, без утайки, иначе Лисеньке моей смерть. Если бы меня убить пригрозили, я бы в морду бы плюнул, а потом удавил, но ради нее… Пришлось согласиться. — Он вздохнул. — Но ты не думай, Угрюм, я сукой не стал. Предупреждал всех, что ими интересуются, за что и поплатился.

Палец мне принесли, Лисеньке моей пальчик, я его по родинке опознал. Сказали, что за каждый косяк отрезать по куску от нее и дальше будут, и следующей частью будет одна из грудей, а если не пойму и этого, то следом голова пойдет. Сдал меня кто-то. Я с добром, а мне подлостью отплатили. Не верю никому больше. — Он вновь замолчал, хлебнув пива. — В общем власть в Отстойнике поменялась, Граф теперь тут за главного, ты его не знаешь, он из новеньких. Говорят, прямо с тюремной зоны в соседнюю локацию закинуло, прямо с нар Полоз выкрал, но это неточно, на уровне слухов.