— Отлично. Тогда вот тебе. — Шубин спрыгнул с кресла, подскочил к верстаку и схватил лежащую там кирку. — Держи. — Протянул гостю. — Самый главный твой в данный момент инструмент, сам ковал, с повышенной ударной мощью. — Он ехидно хихикнул. — Вредный правда, но с него и начинается твое рудознатство. Подходишь к стенке и колотишь, как ты любишь, со всей дури, а то, что выпадает, мне приносишь. Как наберешь сколько нужно, так плавить и начнем заготовку.

— А чего нужно то вам? Я же не знаю, могу чего-то ни того принести. — Вопрос был действительно важный, и требовал пояснений.

— А это и будет твой квест. — Захихикал, сощурившись Шубин. — Нечего было мне работу портить.

— Ты со стуканцами подружись, они подскажут. — Пришла на помощь ящерица, но кто такие «Стуканцы» не пояснила, не успела. Стенка напротив нее раздвинулась, открыв темный ход подземелья. Шубин подскочил, сунул в руки Гвоздева фонарь, типа «Летучей мыши», и подтолкнул:

— Придешь, тогда и поговорим, а сейчас нечего лясы точить, работать надо.

***

Тусклый свет едва выхватывал из мрака сырые стены узкой пещеры. Шаги гулко отражались от них соперничая с нудными каплями воды, стучащими по нервам напряжением неизвестности в тишине сумрака.

Максим шел вперед, освещая себе путь «Летучей мышью», водя ей по сторонам, пытаясь понять, где-то место, которое подходит для добычи ресурсов. На вид, все одно и то же, никаких отличий он не видел. Серые стены гранита, с прожилками другой породы, но какой именно, он не знал. Геологией никогда не занимался, и даже не представлял, что, когда-либо подобные навыки могут пригодиться ему в жизни.

— Чертов дед. — Ругался он себе под нос. — Как тут определить, где добывать? Мог бы сволочь и подсказать. — Он зло врезал киркой по стене. Та звякнула, и как показалось Гвоздеву засмеялась скрежетом по камню, брызнула искрой, и вместе с каменной крошкой отскочила, едва не ударив несостоявшегося шахтера по ноге. — Максим зло плюнул. — Инструмент, и то вредный, как сам дед. — Поворошил сапогом, подаренным ему перед уходом к Шубину, Угрюмом, осыпавшуюся пыль, и ничего не найдя еще раз плюнул, и пошел дальше.

Ход петлял, опускался все ниже и глубже в недра горы. Воздух сырой, и спертый, но кислорода для дыхания хватает. Стены словно живые давят на плечи. Страха нет, но и комфорта, от понимания того, что над тобой нависают тонны грунта, то же маловато. Кишка пещеры казалась бесконечной, ни одного ответвления в сторону, иди вперед, и не ошибешься, и это почему-то нервировало больше всего.

Сколько Гвоздев вот так шел, изредка стуча вредничающей киркой по стенам, в слабой надежде на чудо, непонятно. Время в этих казематах стоит на месте, видимо боится идти вместе с человеком, шугаясь сырости и темноты.

Ноги устали, и голод с жаждой начали урча, скрести желудок, выпрашивая перекуса. Художник остановился, сел прислонившись к холодному граниту спиной, вытянув усталые ноги, и вытащил из рюкзака сверток с тормозком, заботливо собранным в дорогу Ириной. Разложил на коленях, и развернул тряпицу, явившую на свет жаренную целиком курицу, порезанный хлеб, шесть куриных яиц, и свежий огурец, мысленно поблагодарив девушку.

Едва его челюсти задвигались, пережевывая первый кусок мяса с хлебом, как прямо над ухом раздался скрипучий голос:

— Дай-ка и мне хлебушка.

Максим вздрогнул от неожиданности, и обернулся. Рядом зажегся фонарик, точная копия того, что дал ему Горный, осветив странное существо.

Ростом по пояс Гвоздеву, оно нависло над ним костьми, обтянутыми бледной, до синевы кожей, с полным отсутствием мышц, и мяса под ней. Длинная, рыжая, словно пылающая огнем в тусклом свете фонарика борода до пояса, лысая голова, с дырками ноздрей без носа, и глаза альбиноса без зрачков, огромный рот с острыми, но вполне человеческими зубами, открытыми в жуткой улыбке, при полным отсутствии губ. Материализовавшееся приведение из страшилок, и фильмов ужасов, от которого ждешь сдавленного вопля: «Я сожру твое сердце!».

Привыкший уже к чудесам этого мира Максим, и то вздрогнул, и еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, но быстро взял себя в руки, хлопнув ладонью рядом с собой по полу, чего бояться, монстр не нападает, а просит, значит не опасный, а не опасный, то надо приветить.

— Присаживайся, вместе и перекусим. Бери что видишь. — Кивнул он в сторону разложенного на коленях тормозка.

— Благодарствую. — Существо плюхнулось рядом, вытянув худющие ноги, со ступнями заканчивающимися прозрачными ногтями, сквозь которые были видны костяшки фаланг, и ловко оторвав половину курицы кривыми пальцами, закинув в рот еще, и нечищеное яйцо, а также весь огурец, впилось зубами в мясо. — Хорофо то чаф. — Захрустело оно курицей и всем тем, что до этого заглотило. — Уже забыф, как это вкусно. Жрешь тут одни фубины, сапфифы да малахит, но тот хоть вкус кисленький имеет, а остальное гадость отвратная. — Оно проглотило кусок. — Тебя как звать-то, благодетель?

— Художник. — Скосился на гостя Максим, поражаясь его прожорливости. — А ты-то кто будешь?

— Так стуканец я, Ходунком зови. — Оно оторвало от половинки жареной курицы, ножку целиком, и закинув в рот еще одно яйцо, и ломоть хлеба, заработало челюстями. — За какими надобнофтями в мою пещефу пожалофал.

— По квесту Горного, ингредиенты для ножа собирать, да только я не понимаю в этом ничего. Опыта нет. — Вздохнул Максим.

— Попить есть чего? — Игнорировал его ответ стуканец.

— Держи. — Гвоздев достал из рюкзака флягу с холодным чаем, и протянул гостю.

— А чего покрепче? — Скосился на него гость.

— Крепче не пью. — Усмехнулся Максим.

— Больной? — Состроил сочувствующую рожу Ходик.

— Почему больной, нет. Не хочу просто. — Улыбнулся такому жутковатому проявлению сочувствия Художник.

— Во дает! — Возмутился стуканец. — Добровольно от благодати отказался? Подозрительно мне это. Что-то недоброе таиться в мужике, который от хмельного по доброй воле отказывается. Чем-то подленьким попахивает. Гадостью в душонке, трезвостью болеющей.

— Глупость ты сейчас сказал. — Разозлился Максим. — У каждого свои причины, отказываться. Я вот, в свое время, лишнего перебрал, едва остановился. Хватит с меня. Нет в спиртном благодати, одни затуманенные мозги, тошнота поутру, и нарастающие как снежный ком проблемы.

— Перепил говоришь?.. Это бывает… Ну тогда ладно. Успокоил, а то я уж дурное про тебя подумал. — Ходунок проглотил пережеванный кусок, взял из рук Максима флягу, и присосался к горлышку задергав кадыком. — Эх! До чего же хорошо, он вернул, проводив с сожалением, взглядом понравившийся предмет, и икнув, сыто откинулся на стенку, закатив блаженно глаза. — Так чего говоришь тебе тута надо?

— Так ингредиенты для выплавки заготовки ножа. — Улыбнулся, рассматривая его довольный вид Максим. — Я же говорил уже…

— Запамятовал. — Еще раз икнул гость. — Так чего сидишь тогда, иди да колоти, их вон сколько тут. — Стуканец лениво обвел рукой в направлении стен. — Бери не хочу.

— Так не вижу я их. — Вздохнул Максим. — Опыта нет совсем.

— Делов-то. Посиди немного, я быстренько. — Он вскочил, и убежал в темноту, но буквально через минуту вернулся, неся в вытянутой руке, на раскрытой ладони, круглые, на резиночках темные очки пловца. — Держи, и не благодари, курочкой с хлебушком уже за них расплатился, да и чего хорошему человеку не помочь. — Он вновь сел, и облокотившись на стенку, тут же засопел блаженным сном.

Мир, взглядом из-под очков, изменился, наполнившись переливающимся радугой светом. Стены стали прозрачными, открыв все свои богатства. Справа мерцает кровавым светом рубин, слева притаился гранат, а за ним прячется агат, россыпь сапфиров чуть ниже, и еще многочисленные, неизвестные Гвоздеву драгоценные камни, и все это в прожилках руды, от меди и олова, до железа, и вездесущего малахита.

Максим размахнулся и застучал по камню, периодически успевая убирать ступню от пытающейся ее проткнуть кирки, правда достиг в своих стараниях немногого, и кроме пыли и куска малахита ничего, не добыл. Не поддавалась стена грубой силе. Отскакивали к ногам мелкие камешки и крошка, а то, что поважнее, так и оставалось манящей недоступностью.