Чем я не пришелся Басову? Мог же он заменить бригаду? Мог! А может, этот Артамонов?.. Но Басов-то не дурак! Камень, действительно, надо выбрать, причем не для Басова лично, а для колхоза, для школы то есть…
Раздосадованный и усталый, я плелся к своему двору. Вечер робко плеснул жиденькой чернью на деревья, на крыши хат, но она тут же стала густеть, расползаться до самой земли, наполняя пространство спасительной прохладностью.
На скамеечке у ворот сидела Наталья Платова, видимо поджидавшая меня.
«Этого еще не хватало!.. Сейчас я ее шугану…»
На певучее Натальино: «Здрасьте!» — я ответил:
— Ты чего здесь?
— Сядь рядышком! Али забоялся?
— Чего тут рассиживаться?.. Шла бы уж куда метишь или домой… И запомни: у нас с тобой ничего не было и не может быть! Понятно?
— Ду-у-у-урак!.. — она жалко улыбнулась. — Али не видишь младшенького мого, Игорька?
И тут я заметил поодаль скамейки пацана лет пяти. Он возился с моим старым котом, который всегда меня дожидался у калитки.
— Ну тогда… прости меня, дурака! — я неловко примостился на скамейке, чувствуя, как жаром опалило щеки от нелепой грубости своей, от пошлой скоропалительной мыслишки…
— Да чо там! — Наталья коротко, понимающе вздохнула. — Я ить не за тем шла… Ты вон старшенькому мому тельняшку дал… Она, тельняшка-то, пустяк, конешно… Не в бедности живем ноне! Да ить дорог привет, старшенькому-то мому!
— Сколько ж их у тебя?
— Трое! — голос у Натальи потеплел. — Растут, что утята…
— И все небось «Ивановичи»?
— А это уж не твово ума дело! — резко ответила она. — Не бойся, Эдуардовича нету!
— Прости… Не хотел я…
— Да чо ты все прощенья просишь, как у попа!.. Знаю, лихо тебе приходится: ну-кась подолбись-ка в кальери за четверых! Ить пятый день за их, жеребцов, вкалываешь! Али не так?
— Постой, постой! Ты-то откуда знаешь? И почему это я за четверых вкалываю? Устают они, понимаешь? Что меня — с Димкой твоим сравнить можно? Тоже мне, напарничек — от горшка два вершка…
— Эх ты!.. Устаю-ю-ют… Да на их пахать надо! Димка-то, конешно, силится, и с тобой его не сравнишь… А Мишки, а Петька Кулик? А Зятьковых трепло, Константин?.. Небось Артамонов знал, кого в кальер посылать, когда закупили его у казаков… Да и до твоего приезду все шло у их как по маслу!.. А тут — нако-сь! Приморились с ходу…
— Да что я им, по-твоему, поперек дороги стал?
— Им-то не стал… А вот Артамонову — этому не то поперек дороги — поперек глотки стал!.. Мне Димка все выложил по секрету… Може, и промолчал бы, да по душе ты ему пришелся… Дак вот что, мил друг, скажу я тебе: заказал ребятам разлушник твой на время попридержать нормы-то, штоб тебя Басов как лодыря из колхозу шуранул, али штоб ты сам смылси…
— А заработок как же? — спросил я. — Что им — денег не надо?
— Об этом другой разговор! Об этом ты и головы не морочь! Артамонов все устроит! Не впервой ему такими делами заниматься приходится, кто не по душе ему придется! И получите вы поровну, и виноватый ты останисси! Им — с гуся вода, а тебя постригут, што на пятнадцать суток! И запомни: ежели ты молчать будешь — добром у вас не кончится!.. У их с Басовым свои планы!
— Какие планы?!
— Ну, про это я говорить не буду, не сплетница сроду… Сам поймешь…
— Ну тогда прости, если обидел тебя сегодня…
— Обидел… Это тебя обидели. Ишачил, ишачил, и вот… Сволочи! Шай-калейка!..
— Ну это ты зря так про всех… Партком на то есть, комсомол есть… разберемся!
— Дай-то бог вашему теляти волка съесть! — вздохнула Наталья. — Ты Димке-то не скажи про наш разговор! Переживает он… Кулик Петька, паразит, знаешь какой?
— Да уж знаю! Не бойся…
— Пошла я…
— Спасибо тебе и… спокойной ночи!
— Не угадал! Как раз ночью-то мне и тошно одной… И лю́бого ждать страшно!.. При живой-то жене… Пошла я.
— Иди.
О мои ноги терся, урчал с присвистом старый кот Фарт. Имя коту дал я. Бывало, дед кидал под стол кусочек мяса и приговаривал: «Жри! Фарт тебе ноня!» Мне понравилось это щедрое слово, и я навсегда подарил его коту…
Старый ты стал, Фарт, дрых бы в хате, да, видать, тебе тоже одному тошно, как и мне, как и Наталье Платовой. Ну Наталья — ладно. Ее понять можно и винить нельзя: после войны новый намет — куда ей эта салажня! А без детей бабе плохо. Говорят, женщины, не испытавшие материнства, выкликают во сне имена ненародившихся детей… Как же тут винить Наталью!.. Ну а я?.. И родился вовремя, и выбор теперь, как в песне: «…на десять девчонок по статистике девять ребят». А почему один?.. Ленка полоснула по душе, но рубец этот уж крепко затянулся, хоть и схватится часом, как старая рана на погоду… Баста! Сейчас оденусь и в клуб! Ох и давно ж я там не бывал!..
ТЕТЯ ПАША:
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Никак на улицу сбираешься, соколик? И то сказать: второй месяц носу не кажет из дому на люди!.. Окромя кальера, будь он трижды проклят вместе с Басовым!..
— Теть Паш, ну при чем тут Басов?! Работать-то надо, а где — наше дело солдатское…
— Он, Басов, при всем! Ишь чего надумал: такого соколика — в кальер запровоторил! — она сердито забормотала что-то себе под нос, загорбилась и присела у стола, сложив узловатые руки на коленях.
— Кому-то и в карьере надо быть, а я по всем статьям для него кстати! К молоту-то с детства дедом приучен!
— А-а-а… Тебя не уговоришь. Попей-ка молочка вечорошнего, я в кухне на столе поставила глечик… Рубаху-то, поди, гладить надо? Я сейчас утюг принесу!
— Молоко — дело! А рубашка у меня в норме, и утюг я себе этот самый еще на прошлой неделе купил!
— Вона!
И пока я пил теплое, сладковатое молоко вприкуску с домашним хлебом, тетя Паша вздыхала и глядела на меня жалостными глазами. Потом спросила:
— Что ж ты — не думаешь, стало быть, с нами вместе жить? Боковушка пустует, Прошка с Маврой цельными днями на работе, а ты как ломоть отрезанный… Женился бы, а? Мне ить тоже на два двора суетно душу делить.
— А ты не дели. Живи себе, как жила… И хоть холостяцкая жизнь моя неуютная, да все лучше, чем с Прохором вашим лясы точить! Не люблю я его! Хитрый он, нудный и… не знаю, как его и понимать-то! Не раскусил пока что…
— А чего его понимать! — отмахнулась тетя Паша. — Искал Никита подешевле жита, овса купил — овес немил, ячменя купил — ячмень постыл, кинулся на горох — животом слег, кукуруза-то и ничо — хлеб не испечешь, жита бы кстати — деньги истратил!.. Вот и вся Прошкина хитрость. А что нуден — то нуден! Да ить оно стерпится-слюбится, как говорится, а?
— Это — кому как! А я терпеть не приучен, да и нет в том никакой нужды… Ну, мне пора!
Тетя Паша легонько поднялась, засуетилась у двери:
— С богом, Феденька, разгуляй-ка грусть-тоску — глядишь, холостяцку-то жизнь поскорей невзлюбишь!.. А ежели бельишко грязное есть, давай постираю, а не то — Мавре скажу!
— Спасибо! Потом как-нибудь…
Она провожала меня до калитки:
— Ишь ты — спасибо! Эка! Из его шубу не выкроишь, ни дом не построишь!..
Глава десятая
А клуб назывался теперь Домом культуры. Я бы даже не посовестился бы назвать его дворцом — светлющее двухэтажное здание, простроченное у парадного входа гирляндами электрических огоньков. Да и внутри его была роскошная отделка со всякой резной и лепной утварью, с колоннами в просторном фойе и рядами мягких театральных кресел у стен. Говорят, Басов не торговался — Дом культуры влетел в копеечку, зато отстроен был за полтора года.
…Танцы были в самом разгаре. По крашеному полу фойе шаркали ноги в туфлях и туфельках и даже сапогах (это прикомандированные на время уборочной страды, шоферы из города пижонили наизнанку, лихачили не только за баранкой, но и здесь «держали городскую марку»).
Визжала радиола, хлопали входные двери и спинки кресел — парни и девчонки сновали из фойе во двор и обратно, разодетые что ни на есть по последней моде: мини-юбочки и макси-брюки. Но я заметил также, что девчонки, усевшись в кресла, по исконной сельской привычке натягивали свои юбчонки на круглые, плотно сведенные коленки и пялились на меня — «нового жениха», а я досадливо думал: «Небось укорачивали юбчонки-то ради этих коленок, вертелись у зеркала и, поди, поддергивали их в обратную сторону!..»
