И вот тут-то произошло то, чего не ждали ни я, ни Алешка, ни притихшие хлопцы и девчата.

Дина встала, проворно сняла с себя пальтецо и бросила его на руки Ленке Прониной. Затем встряхнула копной огненно-рыжих волос и полетела по кругу, отстукивая такую частую дробь, что кто-то из ребят выдохнул: «У-у-ух, ты-и!..»

У меня заломило кисти рук, но почти онемевшие пальцы, как рычажки заведенного механизма, хватали все те же и те же бесноватые аккорды…

А Дина все летела и летела по кругу, легкая и стройная, почти неуловимая глазом в своем неистовом кружении.

Вот брошена Васькой на край сцены телогрейка, вот он, приседая, широко раскидывает ноги, выдыхая с хрипом:

…Раз! Глохнет баян, и только легкая дробь Динкиных ног — как пулеметная очередь…

…Раз! Снова ревет баян, и снова задыхается вспотевший Васька:

Теперь приседает Дина. Приседает, почти не касаясь сапожками пола, наступая на Ваську…

Я не знаю, чем бы кончилось это состязание, если бы Васька, никогда и никому не уступавший в танце, на этот раз — уступил…

Дина все еще летела по новому кругу, а Васька вдруг остановился, взял свою телогрейку со сцены и направился к выходу, волоча телогрейку по полу.

Дина остановилась возле меня и, часто дыша, стала поправлять разметавшуюся прическу:

— Здесь есть где-нибудь… зеркало?

— А в гримировке — забыла?.. Пойдем провожу! — с готовностью назвался Алешка.

Я разминал онемевшие пальцы, слышал обрывки фраз:

— Ну и жарил баянист-то!..

— А Леня к новенькой присох!..

— А как же? Новая юбка…

Пора было начинать репетицию. Я пригласил всех в гримировку и пообещал:

— Дотанцуем после!

На репетиции все получилось гораздо проще, чем я предполагал. Новую песню я спел раз, потом еще раз… Первыми подхватили Надя Агашина и Шура Найденкина. Им подтянули остальные. Сначала робко, а потом все уверенней и уверенней, пока не вылился первый куплет в ровную и сильную мелодию. Даже на голоса девчонки разделились сами. А ребята — что ж… Ребята басили!

…Из клуба расходились за полночь. Не горели больше огоньки в окошках, зато на фиолетовом небе перемигивались немыслимо яркие звезды. Сырой прогонистый ветер развеял по селу девичью частушку:

Эта пела Надя Агашина. Пела и думала, что услышит ее Алешка. А он ушел с Диной и не слышит ничего. Он, должно быть, сейчас рассказывает ей про звезды, которые еще не открыты и которые еще не зажглись… А может, и слышал Алешка Надю?..

Я шел домой и думал о том, что сегодняшняя репетиция — начало трудной работы с тем самым «вверенным коллективом», о котором мне преднарек Голомаз.

Дома я не спал — ждал Алешку. Но он не приходил. Пропал парень!.. Ах, Динка, Динка!

С тем и уснул.

Я стал ловить себя на том, что думаю о Динке. Когда это началось? Может быть, тогда, когда увидел ее в первый раз? А может, с той «барыни», которую она так лихо отплясывала?.. И, может быть, раньше?..

А если это любовь? А что это такое? И любил ли я вообще?.. Ну да, конечно… Зина-Зиночка… А что тогда со мной творилось?

Она была женщиной, она сама выбрала меня и… забавлялась со мной, как… кошка с мышонком, потому что ей было скучно. Она всегда скучала и говорила мне об этом. Скучала даже со мной. А я и злился и, боясь потерять ее, исполнял каждую ее прихоть. Но… думал ли я о ней так, как сейчас о Динке? Нет. Не думал. Значит, я увидел свою «любовь» как бы со стороны. А если так — то ее и не было, этой любви, а было лишь чувство привязанности (собачьей?), как толкует в своем словаре многопочтенный профессор Ожегов…

А по-моему, любовь не объяснишь ни в одном словаре! Это трудное, вечно новое слово, которое нужно произносить осторожно или не произносить вовсе. По крайней мере, мне так кажется…

Только чем мне гордиться? Какими богатствами удивить свою мечту? Звезд с неба я не нахватаю, пешком до Марса не дойду, не подарю ей ни поле, ни луг, ни лозы (они же колхозные!), не стану гордой птицей и горной кручей — это все хвастунишки-песельники придумали… А надо ли Динке столько богатства? Мне, например, много не нужно. Мне бы только видеть ее, слышать и… Нет, целовать, пожалуй, я не осмелюсь. Это — слишком много для меня!..

Иногда в клубе Динка подолгу смотрит на меня, а потом встает и уходит, как чужая. И кажется мне почти немыслимым ее исчезновение, и хочу я каждым нервом, каждой клеткой своего тела не допустить этого исчезновения. А она уходит…

Но — почему все-таки смотрит? На меня. Может, любит?.. Или я ей… небезразличен?.. Алешка как-то сказал мне: «Объяснился я с ней запросто… Голову на грудь опустила, притихла… Ну, думаю, в самый раз поцеловать! И обнял, было… А она рот мне ладошкой закрыла: «Не надо! Никогда не надо…» Так и ушел ни с чем… Видно, она о другом думает».

Так, может, этот другой я?.. Ну что ж! Представится случай — найду и я слово любви! Семь бед — один ответ…

На этой репетиции не было Алешки. Он уехал в Меловатку по делам своего КБО и не вернулся…

Когда мы вышли из клуба, невидимое небо, должно быть, заволокло тучами. С него срывались теплые капли, резко пахло сырым черноземом и озоном. Едва-едва различались контуры недалеких хат.

— Проводи меня! — попросила Дина. — Отстала я от девочек…

Шли молча по густой темени ночи. Ох, сколько я собирался сказать ей и… ни одного слова!.. Я только слегка касаюсь локтя Дины, придерживаю несмело. Когда из проулка неожиданно кто-то вышел навстречу, Дина резко останавливается, и локоть выскальзывает из моей ладони. Тогда мне делается даже жарко. Мы идем очень медленно. По-моему, она сама пошла так, с первого шага от клуба. Идем и молчим. Вот дело-то какое!..

— О чем ты сейчас думаешь? — вдруг спрашивает она.

Я не готов к ответу, но говорю, как в огонь прыгаю:

— О тебе… — И, боясь собственных слов: — Как ты попала в Красномостье? — у меня чуть подрагивает голос.

— А ты как? — спрашивает она.

— Я — по направлению…

Дина смеется:

— И я тоже… Завалила после десятилетки институт, кончила курсы продавцов и поехала… Не сидеть же без дела!

— А ты в какой поступала?

— В педагогический, на литературный…

— Что ж, в городе не могла остаться? — Ну, не дурак ли? — Продавцом-то… И дома и… — А что, собственно, «и»?..

— Нет, дома я не хочу… У всех своих на глазах за прилавком… А ведь я хорошо училась! Даже стихи писала… — сказала, чуть смутившись.

— Еще поступать будешь?

— А как же! — удивляется она. — Через год снова… хотя, год-то прошел! Значит, в августе…

— И насовсем уедешь отсюда?

— А ты?

— Нн-не знаю… — говорю я и чувствую, что именно теперь-то мне никуда не хочется уезжать из Красномостья.

Дина понимает это.

— Здесь интересно! Я бы ни за что не уехала…

— Но ведь уедешь?

— Ну и что? Приехать сюда никогда не поздно… К тому времени будет у тебя новенький Дворец культуры!

— И Голомаз уйдет на пенсию… — говорю я и замолкаю.

«И без него мне будет скучно», — думаю, но не говорю вслух.

Собирался объясняться, а несу какую-то дичь… А о чем говоришь с любимой? Ага, о звездах!

— Скажи, какая твоя любимая звезда?

Дина задирает голову.

— Сейчас их не видно…