Толпа загоготала. За моей спиной покатывался со смеху «вверенный мне коллектив».
— А это?! — Голомаз потряс письмом. — «Немота» и «глухота»? В каком таком месте, а?
— На «губе» сидел! — тихо промолвил Санька. — За эту самоволку, когда фотографировался…
— Это на чьёй жа такой губе и как? — вдруг встревожилась бабка Бесниха. — Ты ить сопля ишшо!
Под свист и хохот Голомаз вобрал голову в плечи, спрыгнул с трибуны, в толпе обернулся, показал мне свой здоровенный кулаки скрылся…
И тут надо сказать вот что. Голомазу бы посмеяться вместе со всеми, извиниться перед Санькой и «выдать» цикл своих афоризмов насчет озеленения, — сошел бы за очередную «шутку» голомазовский «космический» трюк, как сходили все предыдущие. Вообще, я заметил, что красномостцы, смеясь и издеваясь над Голомазом, не очень-то домогались его смещения с председательского кресла. Наверно, потому что, как говорил дед Василий (кстати, «реабилитированный» Голомазом же!): «Во-первых, Сенька завсегда печатку нужную поставит и распишется вилюжисто, во-вторых, он как-никак наш, кровненький, красномостский, а не кот из мешка, в-третьих, все одно ему не ноне-завтра на пензию, а кому охота оставлять человека без куска…»
Но, видимо, безнадежно стареть стал председатель, или слишком велик был удар по его рассудку, нанесенный Санькой-стройбатовцем, — обычная голомазовская выдержка изменила ему…
Вот почему он вобрал голову в плечи и спрыгнул с трибуны.
Ну что ж! Пришла и моя очередь расхлебывать кашу… Я подождал тишины и начал:
— Товарищи! Разрешите нам, коллективу художественной самодеятельности Красномостского сельского клуба, начать встречу с демобилизованным воином Советской Армии Александром Бесновым!
Но люди молчали. Ни одного хлопочка! Я слегка растерялся:
— Мы же проводы в армию делаем? Делаем! Так почему бы не сделать и встречу?
— За что его встревать? — послышалось из толпы. — Известно — «губа»!.. Може, он на ей всю службу сидел?
— Много чести!..
— Давай, чего там! Небось воскресенье ноне…
— Пущай объяснит, как служил!..
Санька, видимо, сообразив, что от него требуется, проворно вскочил на трибуну и показал толпе фотографию.
— На этой карточке, дорогие земля́чки и землячки́, я стою у развернутого Знамени части! Это вам не космос!.. Если не верите — пусть вот, — он указал на меня, — этот парень свидетелем будет! Так что я искупил свою вину…
Он помолчал малость в поисках нужных слов, но, должно быть, не нашел их и крикнул:
— Я теперь бульдозерист! И сварщиком могу! И все такое прочее.
Неожиданные аплодисменты односельчан заглушили Санькин голос, а он стал низко кланяться, прижав ладони к груди.
Девчонки вручили ему цветы, а руководитель оркестра заявил мне вполголоса:
— Поскольку деньги за оркестр уплачены наперед, мы сыграем еще на шесть рублей и сматываемся…
Я сказал ему, чтобы они убирались ко всем чертям немедленно, великодушно подарив тем самым шесть рублей новыми…
Все пошло своим чередом. Девчонки и хлопцы выстроились полукругом, ближе к краю трибуны. Я взял баян…
Родилась я в сторонке лесной, —
словно выдавая притихшему люду самую сокровенную тайну, повела Шура Найденкина. Голос у нее дрожал, но он стал крепче и звонче, когда вступила Дина:
Потом запели все девушки:
Где черемушек душистая краса,
Где у милых васильковые глаза!..
И мощный бас Васьки Жулика:
Обойди, обойди вслед за солнышком…
И опять девушки:
Теперь очередь за хлопцами:
Но милей и душистей черемухи
В мире нет! В мире нет…
Песня набирала силу, лилась над притихшими красномостцами раскованно и свободно туда, где майскими вечерами полыхают малиновые закаты…
День восьмидесятый
Наконец пришло письмо от Алешки. Мы прочли его вместе с Диной.
Нет смысла пересказывать его читателю. Я лучше приведу текст письма в оригинале, исключая первые шесть строк, отведенные Алешкой на приветствия и пожелания. Дальше так:
«…На вокзале меня встретили дядя и тетя. Дядю выпустили из милиции, когда узнали местожительство Сарьяна: от Пензы до Армении — не рукой подать… (Тут Алешка, конечно, острил!) Правда, дядя заплатил штраф и пошел искать Мазницкого, потому что я уже приехал, и меня надо было устраивать в училище.
Дядя нашел Варлама Карповича в котельной училища сильно пьяным, но сразу узнал его. Однако, Мазницкий не узнал дядю и закричал: «Я тебе покажу Мазницкого! Это шантаж!..» Но «показать» не успел — свалился на кучу угля и захрапел. Тремя минутами позже вахтер объяснял дяде: «Мазницкого? Как же, знаю… Он у нас кочегаром работает, а сейчас его наш коллектив на поруки взял: его судить хотели за три этюда, которые он спер из училища и пропил… А теперь, вишь, исправляется…»
И пришлось мне в училище «пролезать» самому. Обычно работы отсылаются на творческий конкурс заранее. Но поскольку я был на месте, то отнес свои рисунки в комиссию и, конечно, их забраковали. Вышел я в коридор, достал из кармана Динкин портрет (помнишь, на танцах показывал тебе?), отвернулся к окну и гляжу на него: я всегда портретом успокаиваюсь. И не заметил, как подошел ко мне старичок-профессор. Подошел и смотрит через мое левое плечо на Дину. Потом спрашивает: «Это ваша работа?» «Ну, моя…» — «Вас, надеюсь, допустили к экзаменам?» — «Нет, не допустили», — говорю. «Это мы сейчас уладим…» Взял у меня Динку и скрылся за дверью. Через минуту-две за эту же дверь позвали и меня. Вижу, ходит мой рисунок по рукам. Наконец дошла моя «Динка» до самого главного, стриженого, в очках. Долго он на нее смотрел, а потом решил: «В ней что-то есть!..» И все члены комиссии, как отголосок: «Что-то есть…» Я осмелел и спрашиваю: «Что именно?» Они переглянулись, а главный ответил: «Молодой человек! Это «что-то» и есть то, что нам надо от вас!..»
Так что в Динке что-то есть, а что — не знаю. Ты у нее спроси, она к тебе ближе…
В общем, приняли меня в училище на вечернее отделение. Вечером занятия, а днем мы с Егором (дружка нажил) вкалываем на станции грузчиками. Скоро перейдем учениками на мебельный комбинат. В этом нас заверил дядя.
Ну, до скорого! Привет моим родителям, Дине, С. Голомазу и… (ты не лыбься!) Н а д е.
Твой до конца — А. Литаврин.
P. S. Ты там скажи желторотым десятиклашкам: пусть не лезут сразу в институты, а ума поднакопят сперва.
P. P. S. Скажи матери, чтобы денег мне не присылала больше. Обойдусь.
А. Л.
…Вечером на репетиции Надя тайком шепнула мне:
— Говорят, ты письмо от Алешки получил?
— Получил.
— Как он там?
— Хорошо! Грузчиком работает…
— Гру-у-узчиком?!
— И учится тоже. В художественном…
— Он знаешь какой! — обрадовалась Надя. И с грустью: — Приветы вам с Диной, конечно…
— Тебе в первую очередь.
— Да врешь, ты!
— Здрасьте!
Наш разговор прервал Васька Жулик, зашедший в гримировку.
— Братцы! Прощайте, что опоздал!.. Счас по местному радиву передали новости: завтра к нам прибывает поэт Агафон Игоревич… Забыл! В общем, фамилия у его в масть… Кажись, Бубновый!
— Может, Козырной?
— Точно!.. А книжечку его у меня можете приобресть для этих… как их… Надписей!
