Он опускает свой лоб на мой, и его руки нежно сжимают обе стороны моей шеи.

— Пожалуйста, просто позволь мне сказать это в любом случае. Мне нужно.

— Хорошо.

Его большой палец скользит взад и вперед по моей челюсти, и я не могу понять, делает ли он это, чтобы утешить меня или себя.

— Мне чертовски жаль, Пози. Кажется, что этих слов недостаточно, и, вероятно, они не будут такими в течение долгого времени, но я буду продолжать говорить их тебе, пока они не появятся.

Мои руки опускаются, и я могу обхватить его бока.

— Они что-то значат, Рафф. Они значат все, — я давно смирилась с тем, что он, возможно, никогда не узнает правду и что мы никогда не найдем дорогу снова вместе, но тот факт, что мы добрались сюда, — это больше, чем я могла позволить себе надеяться. — Эти слова означают, что у нас есть будущее, и это все, что я хочу, — все, что мне нужно.

Он отстраняется и убирает с лица уже мокрые пряди волос.

— Хорошо, потому что я не собираюсь отпускать тебя снова. Я потерял тебя однажды и отказываюсь делать это снова. Ты чертовски моя, бабочка. Я смею кого-нибудь попытаться забрать тебя у меня.

Я кладу руку на его сердце и, как будто гравирую там нерушимую клятву, даю ему обещание.

— Я не оставлю тебя. Я отдала тебе свое сердце, когда мне было пятнадцать лет, и даже когда ты меня ненавидел, оно все еще принадлежало тебе. Так будет всегда, — затем я говорю ему три маленьких слова, которые будут сильнее и могущественнее, чем «я ненавижу тебя». — Я люблю тебя.

— Бля, детка. Я тоже.

Вытаскивая меня из-под струи, он прижимает мою спину к холодной стене по другую сторону большого душа. Руки хватают меня за бедра, он поднимает меня, и я обхватываю его ногами. Его глаза на уровне его глаз, его голубой взгляд пылает в моем.

— Я любил тебя, даже когда ненавидел тебя. Ты мое сердце, Пози Дэвенпорт.

Он вызывает бабочек, которые порхают у меня в животе, когда его губы врезаются в мои. Этот поцелуй отличается от остальных. Это означает начало новой жизни, подобной этой. Когда наши секреты и ложь раскрыты, нас больше не разделяет ничто. Впервые, а может быть, и никогда, мы совершенно обнажены друг перед другом.

Теперь я знаю, что нашей истории никогда не суждено было быть легкой, но каждая душевная боль и ложь в конце концов того стоили.

Он стонет, его грудь вибрирует рядом с моей, когда мой язык находит его. Кончик его члена касается задней части моего бедра, говоря, что он нуждается во мне так же сильно, как и я в нем.

— Отведи меня в постель, — задыхаюсь я ему в губы. Мы оба промокли, и нам придется сменить простыни, чтобы поспать, но меня это не волнует. — Я хочу тебя.

Держа его, я лижу и сосу его шею, пока он выключает воду и выносит меня из душа. Мы оставляем следы воды на плитке и деревянном полу его спальни, прежде чем добираемся до его огромной кровати. Темные угольные простыни пахнут им, и пряный аромат окутывает меня, когда моя спина касается матраса.

Взяв меня за колени, он раздвигает мои ноги, и прохладный воздух попадает на мою обнаженную киску. Мое требование, чтобы он прикоснулся ко мне, замирает на моем языке, когда его губы смыкаются на моем клиторе, и я на мгновение теряю способность наполнять легкие воздухом.

— Дерьмо! — задыхаюсь я, пальцы тянут мягкие хлопчатобумажные простыни.

Длинное и вялое движение его языка заставило мою спину выгнуться и сжать пальцы ног. Ему не нужно этого делать, мое тело к нему готово, но он получает от этого такое же удовольствие, как и я. Это один из немногих случаев, когда я бы назвала Рафферти Уайльда щедрым.

Одна из его сильных рук обхватывает мое бедро, удерживая меня на месте, пока он лижет, сосет и кусает мою чувствительную плоть, пока я не начинаю биться под ним. Его пальцы погружаются в меня и направляются к тому месту внутри меня, которое он так хорошо знает, и в то же время его губы снова смыкаются на моем клиторе.

Я натягиваю подушку на лицо как раз вовремя, чтобы заглушить звуки, которые он вырывает из моего горла. Комната Пакса находится прямо через коридор, и он чувствует себя бесчувственным, услышав нас здесь после того, что произошло.

Едва я врезалась обратно в свое тело после того, как парила над ним в экстазе, когда он полностью вошел в меня. Он вырывает подушку из моих рук и сжимает мое лицо, причиняя синяк.

Он отступает назад, прежде чем нырнуть так же глубоко, как и раньше.

— Посмотри на меня, — приказывает он. — Посмотри на меня и скажи, что любишь меня.

Это самое простое, о чем меня просили.

— Я люблю тебя, Рафферти. Всегда так было и всегда будет.

Улыбка, которая тронула его губы, прежде чем они сомкнулись на моих, заставляет мое сердце биться чаще, и я радуюсь, зная, что я единственная, кто может это видеть. Он хранит для меня свои улыбки и любовь, и это все, чего я когда-либо могла желать.

Мы так и не удосужились сменить простыни. Мы заснули, переплетаясь друг с другом, положив мою голову ему на грудь. Несколько часов спустя я проснулась от того, что он натянул на нас одеяло, но проснулся недолго. После хаоса и эмоционально тяжелых событий последних четырех дней я была измотана и не могла держать глаза открытыми. Не думаю, что когда-либо я спала так крепко, как прошлой ночью.

Раннее полуденное солнце почти ослепило меня, когда мои глаза наконец открылись. Со стоном я тянусь к подушке Раффа, чтобы накинуть ее на голову, но останавливаюсь, когда мои пальцы касаются бумаги.

Какого черта? Ее не было, когда мы вчера вечером пошли спать.

Один глаз открыт, а другой все еще зажмурен, я переворачиваюсь на живот и тянусь через полупустую кровать в поисках бумажки. Надпись, прокрутившаяся по нему, не запоминается в моем мозгу целых десять секунд, прежде чем щелкает одно-единственное слово.

Ебена мать.

Как будто кто-то ударил меня током под напряжением, я взлетаю в сидячее положение и читаю бумажку слово в слово. Все признаки истощения полностью освободили мой организм.

— Я переписал это на тебя. Это полностью оплачено, и оно твое, — из дверного проема доносится голос Рафферти. Я не уверена, когда он появился там и как долго он наблюдал, как я просматриваю обновленную документацию на дом моего отца. — У Генри всегда будет дом. Тебе не нужно об этом беспокоиться. Мы внесем в него все необходимые изменения, чтобы он идеально подходил ему и твоей тете.

— Рафф… — у меня сжимается горло, когда я смотрю на него с недоверием. — Я не знаю, что сказать. Спасибо.

Он отталкивается от дверного косяка и садится на край кровати передо мной. Он запускает пальцы в волосы, и слегка волнистые пряди совершенно беспорядочно падают ему на лоб.

— Не надо меня благодарить. Мне вообще не следовало угрожать его выселением. Я просто рад, что могу сделать это прямо сейчас.

Я аккуратно складываю документ, прежде чем повернуться и положить его на тумбочку. Я замираю, когда вижу уже лежащую золотую цепочку с маленьким ключиком. Есть только одна вещь, для которой подойдет ключ такого размера, и сейчас он висит у меня на горле.

— Что… — я замолкаю, обнаружив, что меня беспокоит перспектива того, что он снимет это. Поначалу это было символом его абсолютного контроля надо мной, но в какой-то момент я начала смотреть на это по-другому. Это перестало быть унизительным. Я не уверена, что говорит обо мне то, что я расстроена идеей снять ошейник в буквальном смысле слова, но я уверена, что психиатру это было бы здорово. — Хочешь, чтобы я сняла его?

— Да.

Мой желудок немного сжимается от его резкого ответа.

— Если я тебя не трахаю, мне больше не нужно, чтобы ты это носила, — объясняет он, беря мою руку в свою и рассеянно теребил мои пальцы. — Я уже подарил тебе кое-что еще, что будет означать, что ты моя. Ни у кого не возникнет замешательства, когда они это увидят. Они будут знать, что ты за пределами дозволенного, а если нет, то мой кулак им в горло должен помочь.