— Нет, нам нужно кому-нибудь рассказать. Ему это сойдет с рук, Рафферти.

— Мы не можем, — резко возражает он, заставляя меня инстинктивно отшатнуться от него. Поняв свою ошибку, он падает на пол передо мной и берет мои руки в свои. Он целует мои пальцы, прежде чем продолжить, на этот раз гораздо более мягким голосом. — Мы не можем никому сообщить об этом. Моя мама… — он делает паузу, тяжело сглатывая. — Моя мама этого не переживет. Наши имена будут напечатаны во всех новостных агентствах, и все будут знать, что она была замужем за человеком, который сделал… это.

Пристальный взгляд и сплетни погубят ее. Она так долго болела. Раньше она принимала лекарства получше, которые ей помогали, но сейчас она занимается самолечением. Я боюсь того, что она сделает, если я вот так разорву ее жизнь.

Я бы солгала, если бы сказала, что не видела, как Молли принимала наркотики. Я никогда не знала, что это такое, но знала, что она принимает их слишком много в течение дня. Бывают ночи, когда она проводит так много времени, что даже не просыпается, пока мы не возвращаемся из школы. Пустой, стеклянный взгляд ее грустных глаз вызван таблетками.

— Мы можем оказать ей необходимую помощь, — утверждаю я, отчаянно пытаясь найти решение. — Она может пройти реабилитацию.

— Она недостаточно сильна морально, чтобы сделать это, и она никогда не стала бы рисковать своей репутацией, обращаясь в реабилитационный центр. Она предпочла бы медленно разваливаться в своем идеальном доме и в своей дизайнерской одежде, чем дать миру понять, что ей нужна помощь. Мой отец использовал последние двадцать лет, чтобы промыть ей мозги, заставив ее думать, что их имидж является приоритетом, — он отводит взгляд, как будто ему невыносимо смотреть на меня, и добавляет: — Мой отец, может, и не оставляет следов на ее коже, но не заблуждайся, Пози, он издевался над ней и другими способами. Он видел в ней легкую мишень, когда они начали встречаться, и с годами он разрушал ее, пока она не превратилась в оболочку человека.

— Мы должны что-то сделать. Ты не сможешь терпеть его боль и гнев вечно.

Он смотрит на меня.

— Я могу, — яростно настаивает он, не оставляя места для споров. — Я могу, потому что пока он вымещает на мне свой гнев, он держится подальше от Пакса, и пока я держу это в секрете, с моей мамой все в порядке. Ради них я могу вынести все. Они мой приоритет.

— Пока ты защищаешь их, кто защищает тебя? Как я могу сидеть сложа руки и знать, что это происходит, и не рассказать об этом отцу? Он бы помог тебе. Вам всем…

Меня прерывает, когда рука Рафферти болезненно сжимает мой подбородок. Его пальцы впиваются в мою кожу, и я боюсь, что он оставляет следы.

— Если ты пойдешь к отцу, я буду отрицать все, что ты ему скажешь. Без доказательств твое слово против моего, и тебе не выиграть эту битву, Пози.

У меня вертится на языке признание, что у меня есть видеодоказательства, но он снова заговаривает, прежде чем я успеваю ему рассказать.

— И если по какой-то причине это попадет в прессу и каким-то образом затронет мою маму, я тебя никогда не прощу, — он отпускает мое лицо и прижимается лбом к моему. — Это нас погубит. Ты потеряешь меня, если предашь меня, а я не готов потерять тебя. Поэтому я умоляю тебя, бабочка, пожалуйста, ничего не говори.

Мои глаза закрываются. Во мне проносится так много противоречивых чувств. Боль, которую причиняет его отец, меркнет по сравнению с болью от того, что что-то происходит с его мамой или младшим братом. Это факт, высеченный в камне, но от этого не легче его проглотить.

— Я обещаю, что никому не расскажу, но знаю, что все, что я хочу сделать, это защитить тебя. Мне не нравится видеть, как кто-то, кого я люблю, страдает, — все замирает, когда я понимаю, что только что сказала.

Большой палец Рафферти, описывавший маленькие круги на моей руке, замирает, и он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня. Я не делаю того же сразу, а предпочитаю еще немного посмотреть на серо-синее одеяло, чтобы скрыть свое смущение. Ничего из того, что я сказала, не было ложью, я просто не планировала так проговариваться.

Подняв мой подбородок пальцем, он заставляет меня смотреть в глаза. Я боюсь того, что увижу на его лице, пока не замечаю, как уголки его рта поднимаются в легкой улыбке.

— Что ты только что сказала? — мои щеки словно горят.

— Да ладно, Рафф, ты меня услышал. Пожалуйста, не пытайся смутить меня, заставляя повторять это, — стону я, желая уткнуться лицом в подушку.

— Я не хочу смущать тебя, — настаивает он, без намека на юмор или насмешку в его голосе. На самом деле он выглядит очень серьезным. — Я просто хочу еще раз услышать эти слова из твоих уст.

Затаив дыхание, я смотрю на мальчика, которого мне каким-то образом посчастливилось назвать своим.

— Я люблю тебя, Рафф, — мой голос может быть всего лишь шепотом, но я чувствую то, что говорю, с такой силой, что это всепоглощающее ощущение. Мое сердце бьется за Рафферти Блэквелла.

Его лицо сохраняет такое же серьезное выражение, и на секунду я начинаю волноваться, что все испортила, открыв свой большой тупой рот, но когда он наклоняется вперед и захватывает мои губы своими, мой страх испаряется.

Я никогда не устану от того, как мое сердце замирает, когда он меня целует. Неважно, сколько времени прошло и сколько раз мы целовались, у меня в животе все равно ощущалась восхитительная смесь нервозности и волнения, как в тот первый раз, когда он меня поцеловал. Надеюсь, это чувство никогда не угаснет.

Мои губы приоткрываются для него, и он стонет, когда мой язык дразняще облизывает его. Его руки отпускают мои и призрачным прикосновением скользят вниз по моим рукам, прежде чем достичь моих бедер. Не прерывая нашего поцелуя, он медленно поднимается на ноги и крепче держит меня. Углубляя поцелуй, он с удивительной легкостью поднимает меня с кровати. Мои ноги обвивают его талию, а руки обвивают его шею в отчаянной попытке как-то приблизиться к нему. Единственное, что нас разделяет, это наша одежда, но он все еще чувствует себя слишком далеко.

Одной рукой я просовываю руку между нашими телами и развязываю халат. Мне удается сбросить его с плеч. Он падает к нашим ногам, и Рафферти переступает через него и укладывает меня на кровать. Он изо всех сил старается не раздавить меня, но мне нравится его тяжесть на мне. Хотя некоторым может показаться клаустрофобией находиться в такой ловушке, я чувствую себя в безопасности. Защищенной.

Оставив мой рот, он целует мою челюсть, а затем вниз по горлу. Моя спина выгибается к нему, когда его губы мягко посасывают чувствительную кожу.

— Скажи это еще раз, — умоляет он мне в шею, от его теплого дыхания по моей спине бегут мурашки.

Я улыбаюсь, и мои руки мягко скользят по волнистым прядям его волос.

— Я люблю тебя, — говорю я ему на ухо.

Отстранившись, он смотрит на меня взглядом, которого я никогда раньше не видела. Это такой мягкий. Теплый. Я могла бы утонуть в этом взгляде и умереть счастливо. — Я люблю тебя дольше, чем, возможно, думала, — он убирает с моего лица все еще влажные пряди волос и заправляет их за ухо. — Думаю, я всегда знала, что ты будешь моим, но я просто не понимала, что чувствую, когда смотрю на тебя. Сейчас поняла.

Я не могу вспомнить другого раза, когда я была бы счастливее. Подняв голову, я снова прижимаюсь губами к его губам и осторожно обнимаю его за плечи, стараясь не касаться кожи на его спине.

Между ног и сквозь тонкий хлопок пижамных шорт я чувствую, как он твердеет. Когда я впервые встретилась с Рафферти, я думала, что он будет бороться за то, чтобы лишить меня девственности, но, к моему удивлению, он был со мной терпелив. Он не торопился и следил за тем, чтобы мне было с ним комфортно.

Мы уже дурачились, и когда он впервые прижался ко мне губами, я подумала, что он вытягивает мою душу из моего тела. Я нервничала по поводу того, чтобы сделать то же самое для него, но он рассказал мне об этом и был рад научить меня, как ему это нравится. После того, как я открыла для себя звуки, которые я могла из него извлекать, падение на колени стало одним из моих любимых занятий.