– Видишь, Тиль, Барби немного поломанная, зато та самая. Оригинальная, – раздраженно говорит он дочери.

Поломанная – это очень подходящее слово.

– Меня зовут Варя, – подойдя к постели девочки, я сажусь в изножье, гоня от себя мысли и догадки по поводу фотографии.

Эстель вовсе не выглядит нездоровой, лишь немного бледной. И все равно сердце не отпускает тревога. Она же такая маленькая. Много ли ей надо?

– Ну, Тиль! – давит Виктор. – Выкладывай!

Девочка куксится, ее глазки, такие ясные, какие бывают только у детей, вот-вот наполнятся слезами.

– Я не хочу больше магансовку, – переводит на взгляд на меня в поисках поддержки.

– Я тебя прекрасно понимаю, Эстель. Скажи, какие таблетки ты сосала? Может, дядя доктор не станет тебя заставлять… – пытаюсь я уговорить ребенка, напуганного реакцией взрослых. Хотя взрослых я тоже понимаю.

– Я не знаю, какие… – лепечет она.

– Тиль! – жестко берет переговоры в свои руки Воронцов. – Рассказывай! Или я отберу у тебя планшет, и больше никаких мультиков! И на новый год тоже! Не только ты можешь ставать ультиматумы!

– Что такое утиматы? – пугается ребенок.

Так. Взрослый хуже ребенка!

– Виктор Андреевич, вы, может, сходите водички попьете? – дергаю я Воронцова за штанину. Навис над кроватью, как над подчиненным!

– Варвара, ты не у себя дома! – огрызается он, мне очень хочется отбрить в ответ, но при дочери не стоит ронять отцовский авторитет.

– Я у вас в гостях, можете принести воды мне, – нажимаю я.

Полоснув по мне взглядом, Виктор выходит из комнаты.

– Не принимайте близко к сердцу, – внезапно раздавшийся голос пугает меня.

Оказывается, в спальне еще один человек. Возрастная дама. Не то нянька, не то домработница. Я ее не заметила, потому что она молчала, видимо, имеет опыт общения с Воронцовым, а обзор мне загораживали широкие плечи Виктора.

– Он, как и все мужики, когда пугается, начинает орать, потому что не знает, что делать, и не хочет, чтобы стало понятно, что ему страшно, – выдает мне житейскую мудрость женщина.

– Эстель, давай не будем пугать папу, – мягко корю я ее. – Какие таблетки ты съела?

– Я не умею читать.

– А блистер, то есть упаковку можешь показать?

Работница Воронцова высыпает на одеяло коробочки и тубы из-под таблеток. Эстель тычет пальцем, и я чувствую, как внутри меня разжимается пружина.

Всего лишь глицин.

Господи, какое счастье!

Скорее всего отделается больным животом и спать будет как убитая.

Женщина запихивает упаковки в аптечку и выскальзывает из комнаты, наверное, чтобы успокоить нервного отца, который пошел мне за водой за тридевять земель, не меньше.

– Ты же не уйдешь? Поиграем?

Какая же она хорошенькая. Даже без двух нижних резцов.

И в глазах хитринка, которая сразу делает ее похожей на отца. Такой же огонек мелькает в его глазах, когда загоняет меня в угол.

Уж не спектакль ли девчонка устроила, чтобы добиться своего?

Прищуриваюсь на нее, но она сама невинность. Не придерешься.

– Уйду, Эстель. Мне нужно на работу, и дома меня ждут.

– Но папа мне тебя подарил!

Ты погляди, какая избалованная каприза! А Воронцов еще удивляется, что дочь вытворяет дичь и ставит ему условия!

– Папа не может подарить то, чего у него нет. Я не папина, – веселюсь я. – Он просто пригласил меня тебя повидать.

– Тогда я тебя тоже приглашаю! Ты еще приедешь?

– Постараюсь, – вру я, потому что малявка хоть и забавная, но от ее отца надо держаться подальше. Эта фотография еще…

– Завтра?

Ответить я не успеваю, потому что в комнату возвращается Воронцов в сопровождении молоденького врача в зеленой робе.

Я уступаю место, и тянет меня к полке с фотографиями, как магнитом.

Он только на одной. В компании молодой женщины, почти девушки, и самого Виктора. Женщина чем-то неуловимо напоминает Эстель. Наверное, это ее мама. Если девочка в нее, то вырастет настоящей красавицей.

Вот зачем, имея такую жену, ей изменять? У меня в голове не укладывается.

– Что? – над макушкой раздается раздраженный голос Воронцова.

Погруженная в разглядывание фото, я не замечаю, как он подошел. Чешется язык спросить про Алексея, но шестое чувство подсказывает, что не стоит этого делать. Я пытаюсь выяснить окольным путем:

– Это мама Эстель?

– Да, – односложно отвечает Виктор.

– Семьей отдыхать ездили? – указываю на парусник, виднеющийся за их спинами.

Как я и думаю, Воронцов воспринимает мой интерес превратно.

– И тебя свожу, только не надо мне тыкать в нос Галей!

Шок. Обоих родителей зовут нормально. Витя и Галя, а дочь назвали Эстель! Эстель Воронцова! О чем они думали?

– Не надо меня никуда возить, – понизив голос, чтобы не слышал ребенок, я пытаюсь достучаться до сумасшедшего тирана. – Я очень надеюсь, что это была наша последняя встреча.

– Твоим надеждам не суждено сбыться. Не теперь. Не после того, как я... – его взгляд опускается к моим губам, заставляя их гореть. – Я все решил, Варвара. Тебе придется расслабиться и получить удовольствие.

Я стараюсь больше не коситься на фотографию, но она и так стоит у меня перед глазами.

Расслабиться точно не получится.

Воспоминания засыпают меня лавиной прямо с головой.

– Мам, я беременна.

В голосе сестры звучит вызов и немного паники. А может, и много.

Машка старшая, но только по годам. Про таких, как она, говорят, бедовая. Ветер в голове.

В кухне воцаряется тишина, нарушаемая только ворчанием закипающего чайника.

Дрогнув, замирает занесённая над заварочником мамина рука с ложкой.

– Что делать будешь? – тихо спрашивает она, гипнотизируя зачерпнутую заварку.

– Не знаю. Наверное, оставлю, – Маша бессознательно комкает в руке кухонное полотенце.

Мы с мамой переглядываемся. Машке двадцать один, она только недавно закончила кулинарный техникум. Не так уж и рано. У мамы в этом возрасте уже был первый ребенок. Только ведь мама и Маша – это совершенно разные люди. Я с трудом представляю сестру с младенцем.

– А отец кто? – мама, наконец, словно очнувшись, заливает кипятком чай в пузатом заворчнике.

– Это важно? – несколько истерично отвечает вопросом на вопрос Машка.

Я сижу на табуретке, стараясь не отсвечивать, чтобы не разозлить сестру. Такое ощущение, что она вот-вот сорвется.

– Мне? Никакого, – спокойно отзывается мама. – А твоему ребенку? А самому папаше?

– Ему дети не нужны, – швырнув полотенце на стол, Маша обхватывает себя руками, будто ее знобит.

– Как же так?

– Вот так, мам. Не я первая, не я последняя. Но… я ещё до конца не решила. Я ещё подумаю…

Маша говорит, а губы дрожат, голос становится ломким.

Я буквально вижу, как ее накрывает осознанием, что теперь, какое бы решение она ни приняла, ее жизнь изменится. И решение ей придется принимать взрослое.

Одной. Только самой.

Я смотрю и боюсь представить, что она чувствует. Ужас селится у меня в груди. Нет, вовсе не из-за того, что сестра забеременела незамужней. Мама нас одна растила, и ничего, справилась, хотя, скорее всего, ей было нелегко.

А так… Жить есть где, работать Маша устроилась еще полгода назад. И мама, и я поможем приглядеть, да только сломалось что-то в сестре, и от этого было жутко.

Машка так и сидит, обнимая саму себя и раскачиваясь из стороны в сторону, будто баюкая свою боль.

Мама ставит перед ней большую кружку с чаем и придвигает блюдце с тонко нарезанным лимоном, посыпанным сахаром. И Машка как заревет. И столько в этом плаче горя, что сердце у меня леденеет и обрывается.

Прижимая к себе непутевую дочь, мама гладит ее по голове.

– Мам, мне так страшно. Страшно, – сквозь рыдания доносится до меня.