Где Екатерина с ее отварами?

– Вот, – я выкладываю на постель принесенную одежду, – я думаю, переодеться – хорошая идея.

– Тогда помоги мне, – сидящий на кровати Воронцов расставляет ноги шире, предлагая мне подойти к нему ближе. Даже руки приподнимает, чтобы мне было удобнее его раздевать.

Сглотнув, я встаю напротив и, стараясь не прикасаться к коже, берусь за край джемпера. Черт, он достаточно облегающий. Не в обтреск, а в меру, как раз чтобы подчеркнуть безупречную трапецию и широкие плечи. Даже дома Виктор выглядит на все сто.

Мне удается слегка задрать нижний край, приоткрыв идеальный пресс, блестящий от выступившей испарины, а дальше ни в какую, и приходится поднырнуть руками под ткань, чтобы окончательно его стащить. Горячая, чуть влажная кожа, мгновенно возвращает меня к утреннему недоразумению. Внезапно от ощущения рельефных мышц под ладонями и пристального взгляда их обладателя, в животе тяжелеет.

Кошмар. Он же болен. Я должна взять себя в руки.

Разозлившись на свою неуместную реакцию, я рывком стягиваю проклятый джемпер. Как зверь, освобожденный из клетки, Виктор поводит плечами разминаясь, и мускулы перекатываются на груди.

Все бы ничего, но взгляд Воронцова как приговор.

Я затравленно смотрю в его глаза, где бегущей строкой говорится, что мне не спастись. Рано или поздно все будет.

К моему откровенному облегчению, разрывая гипнотический момент, в спальню открывается дверь, и Екатерина вкатывает сервировочный столик.

– Так, вы уже почти молодцы? – бубнит она, не поднимая глаз посуды.

– Еще не совсем, но скоро, – усмехается Виктор, прекрасно понимающий, что волнует меня. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.

– Температуру надо сбивать, – с шипением вырывается у меня.

Екатерина, решившая, что это я ей, удивленно смотрит на меня:

– Все-таки созрели на жаропонижающее? Я принесла на всякий случай…

Только я собираюсь поблагодарить, как Воронцов перебивает:

– Не думаю, что имеет смысл, – упирается он, заставляя меня скрипеть зубами. – А что еще есть в меню.

– Обтирания, – хмурится Екатерина. – И пить много жидкости. И спать.

– Обтирания, спать, – мечтательно произносит Виктор с хищным блеском в глазах. – Это мне подходит.

– Зря вы, как бы знобить не начало, – домработница все еще недовольна упорством хозяина. – Варя вас, конечно, оботрет, но это же надо постоянно… Полотенца я сюда сложила, – указывает она на нижнюю полочку столика, совершенно не интересуясь моим мнением. Я не готова обтирать Виктора… Но кого это волнует?

– Екатерина, это не совсем… – я подбираю слова, чтобы обозначить, что это неприлично, и при этом не выглядеть озабоченной дамочкой.

– Я через часок к вам загляну со свежим чаем, – подкатывает Екатерина столик к постели и, игнорируя мое перекошенное лицо, выходит.

Как только за ней закрывается дверь, Воронцов вкрадчиво уточняет:

– Уже можно раздеваться?

– Виктор Андреевич, – против воли от волнения выделяю все «р» в его имени-отчестве, – надеюсь, вы достаточно дееспособны, чтобы справиться с джинсами самостоятельно! Иначе я просто закажу вам подгузники для взрослых!

– Хочешь узнать, насколько я взрослый? Ты же мне так и не дала показать, – он уже тянется к пуговице на джинсах.

Как можно быть таким невыносим? Непробиваемым просто!

– Идите переодеваться в ванную, – отправляю я его.

– Не хочу.

– Тогда я уйду, – психую я.

– А ты ко мне в ванной присоединишься? – все никак не может угомониться биг босс.

– Конечно, полотенца возьму и приду. Но вы должны быть в штанах! – еще немного и меня начнет трясти от желания дать затрещину.

– Какая ты затейница, – удивляется Воронцов, но все-таки поднимается и, прихватив штаны, бредет в ванную.

На короткое время я остаюсь одна, что позволяет мне немного успокоиться.

Как же он меня бесит.

Все время как на качелях. То дразнит, то обольщает, то раздражает, то внушает иллюзии… Но бесит постоянно. Ну хоть где-то стабильность.

Меня почти отпускает, но из ванной раздается зов:

– Варвара!

И на меня опять накатывает.

Ну вот что я злюсь? Я же прекрасно понимаю, что он не изменится и будет продолжать свои игры. Нужно просто не обращать внимания.

Глубоко вздохнув, я подхватываю половину стопки полотенец и иду на голос.

И все мои благие намерения игнорировать подначки Воронцова летят в трубу.

Нет, Виктор переоделся. И штаны, слава богу, на нем, но…

У меня слов нет.

Оказывается, у него в ванной привинчена перекладина для подтягиваний.

И этот… я не знаю, как можно его назвать… этот одаренный мужчина решает подтянуться, видимо, чтобы меня сразить красотой своего тела.

И ровно тридцать секунд это работает.

Потому что тело безупречно.

Узкая талия, жгуты мышц, бугрящиеся мускулами руки, широченные плечи... Все это красиво, но не тронуло бы меня так, не будь у меня личного опыта тесного общения со всей этой красотой. Живо вспоминается, как удерживая вес тела на руках, Воронцов припечатывал меня к постели, как я гладила будто в лихорадке мощную шею...

И потом до меня доходит, чем и в каком состоянии Виктор Андреевич занимается.

Меня переполняют такие эмоции, что удержать их в себе нет никакой возможности, и я им сдаюсь.

Одним из полотенец я с размахом прохожусь по рекламируемой спине.

– Мало температуры? Мало? – я хлещу, выплескивая напряжение сегодняшнего дня. – Давайте вскипятим мозг! А то что? Он все равно не нужен!

Похоже, не на такой эффект рассчитывал Воронцов, потому что он таращится на меня как вырвавшуюся из леса бабу Ягу.

– Варь… – в его голосе намного меньше пафоса.

– Это что такое? Хуже Тимошки! А ну сядьте, Виктор, чтоб вас, Андреевич!

– Варь…

– Не варькайте! Сейчас я так оботру, что мало не покажется. И выпьете жаропонижающее, как миленький! А то я укол поставлю! Я умею!

Под мое гневное сопение, Воронцов садится на бортик ванны и хлопает на меня глазами, я как безвинно застуканный за списыванием двоечник. И ресницы у него длиннее моих, и загнутые, и на концах не светлые.

Вымочив одно полотенце в холодной воде, шлепаю его Виктору на лоб.

– Держите! – я почти рявкаю.

Злобный запал почти прошел, но я понимаю, что стоит убрать командный голос, и Воронцов снова примется за свои закидоны.

Тимка один в один такой. Особенно, когда болеет. У него две стадии во время простуды: бегает как ошпаренный кругами и творит, черт знает что, и лежит колбаской. Как бы мне из Воронцова такую колбасу навертеть?

Он бы еще отжался!

Но в слух этого не произношу, догадываясь, что Виктор может это воспринять как руководство к действию.

– Ты чего? – распахнув чайные глаза смотрит на меня с опаской.

– Вот я и увидела, насколько вы взрослый!

Лицо Виктора после этих этюдов заливает лихорадочный румянец, даже тонкий шрам на подбородке выделяется четче. Господи, ведь он, наверное, такой безголовый, наглый и самодовольный, потому что его в детстве избаловали. Неужели Тимка таким охламоном вырастет? Я ведь тоже, когда смотрю в светло-карие глаза, опушенные ресницами, ругаться не могу.

Обиженный взгляд из-под капающего полотенца, намекает мне, что я не права.

Но я права!

Вот и второе полотенце сейчас как в холодной воде намочу, сразу весь театр прекратится!

Но я тряпка. Водичку делаю потеплее.

И вообще спустя десять минут замечаю, что вместо того, чтобы сурово и по-спартански обтереть, я нежно промокаю пылающую чувствительную кожу. Осознав это непотребство, я смущаюсь и прекращаю процедуры.

– Виктор Андреевич, в кровать! – командую я.

– Всегда бы так, – ворчит он сипло, но смывается быстрее, чем отхватывает полотенцем еще раз.

В комнате Воронцов, строя оскорбленную невинность, дожидается меня на постели.

Под моим грозным взглядом, покорно выпивает таблетку, но с таким видом, будто ему хины дали.