Виктор покрывает поцелуями мои плечи, и бретели, будто сдаваясь на милость захватчику, спадают. Я извиваюсь в руках Воронцова, но только лишь помогаю этим его ладоням изучать мое тело.

Обхватив меня рукой поперёк живота, вдавливает меня в себя так, что я теряю равновесие. Чтобы не упасть, приходится согнуться и упереться в стену.

– Сейчас придут ваши гости…

– К черту всех. Подождут…

Его намерения я ощущаю ягодицами. И физиология дает о себе знать. Отвердевшая плоть пробуждает во мне женское.

– Виктор Андреевич… – язык заплетается.

А Воронцов другой рукой подтягивает подол повыше и ныряет в разрез, лаская бедро над резинкой чулка. Его пальцы, кажется, клеймят меня, будоражат, проходясь по краю тоненького кружева белья, дразнят предвкушением. Сладкая тяжесть нарастает в животе.

Прижимаясь губами к сгибу шеи, Виктор запускает руку в трусики, накрывая ладонью разгоряченную промежность.

– Девочка, – шепчет он, чуть наваливаясь и заставляя меня полностью подставить киску его притязаниям. Воронцов прокладывает дорожку из поцелуев вдоль позвонков, я чувствую его губы между лопатками, в кошачьем местечке, и покорная природе я прогибаюсь в пояснице. – Как я хочу оставить на тебе только эти камешки, и снова…

Что «снова» я могу только догадываться, потому что больше ничего не слышу.

Указательный палец раздвигает набрякшие губки, к которым прилила кровь, и начинает своё скольжение.

– Перестаньте, – почти хнычу я.

Ужасно стыдно, что моё требование звучит так фальшиво.

Виктор это чувствует, он ласкает губами шею и плечи, поглаживает живот и сминает грудь, а внизу беспощадно изводит истекающую дырочку, уже натягивая ее на два пальца.

– Сейчас перестану, – соглашается Воронцов, и к моему удивлению действительно прекращает.

Я вырываюсь из рук, которые больше меня не удерживают, и вижу, как он слизывает мою влагу со своих пальцев.

– Мне больше нравится медовая Варя. И подтаявшее мороженое я люблю больше…

Краска бросается мне в лицо.

Я вылетаю из спальни с горящим лицом. Внизу живота тянет и дергает, скользкие натертые складочки горят.

– Где тут можно руки помыть? – хватаюсь я за девушку в белой форме обслуживающего персонала.

Слава богу, она не смотрит мне в лицо. Пялится колье.

Взмахом руки указывает влево, и сбегаю. Мне кажется, любой, кто посмотрит на мои искусанные во время порочных ласк губы, догадается, в каком я состоянии.

Залетаю в ванную, включаю холодную воду и смотрю на себя в зеркало.

Это ужасно. Лихорадочный блеск глаз, румянец разливающийся по щекам, малиновые губы, на плечах бледнеют следы от поцелуев Воронцова.

Бедра сами собой сжимаются, но вместо усмирения желания, только выделяется еще смазка.

Дьявол.

Он сам дьявол.

Что Виктор там говорил. Он научится делать, чтобы мне было еще лучше?

Да я теряю голову от его поцелуев, с ума схожу от его рук. Воронцов и так знает, как довести меня до изнеможения.

Я прямо сейчас переживаю пик болезненного возбуждения. От неудовлетворенного желания внутренние мышцы ноют. Меня порабощают эти ощущения. Гоню от себя воспоминания, как меня заполнял мужской член. Длинный, толстый, сминающий малые губы, понемногу втискивающийся вначале и смело скользящий потом, раздвигая мои шелковые стеночки, вытапливая из меня влагу, добиваясь от меня подчинения и награждая за него сладостью.

Тело мое прямо сейчас жаждет подчиниться, почувствовать на себе тяжесть Виктора, позволить ему взять меня.

Томление растет. Все, что мне остается – кусать губы и сжимать бедра.

Нет. Этим он меня не возьмет.

Я все равно откажусь от него. Я не позволю сделать из себя куклу для утех.

Я повторяю это как мантру, а перед глазами мускулистое тело и карие темнеющие от страсти глаза. Еще один виток острого желания, и перед глазами вспышка, а за ней каскад картинок: Воронцов целует меня на столе в офис, роняет меня на шубу, накрывает своим телом в утро после горячки, входит в меня в первый раз, усаживает на себя в кладовке и, наконец, впивается требовательным ртом в мое влажное ноющее лоно, вбирая в себя клитор.

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть.

– Мам, ты там?

Наверное, все не так, но я чувствую себя распутницей, самкой, голодной до удовольствия, которое может мне доставить Виктор.

– Тимош, я сейчас…

Черт, черт, черт…

Даже в лицо не поплескать холодной водой. Макияж полетит к черту.

Я могу позволить лишь прижать мокрые руки к шее, чтобы остудить кровь и успокоить пульс.

Немного придя в себя, я возвращаюсь как раз, когда появляются первые гости.

Мне неловко. Я никого не знаю. Стараюсь приветливо улыбаться и пытаюсь слинять к детям, но Воронцов меня не отпуская.

Уверенно притянув меня к своему боку за талию, он вместе со мной встречает гостей. Наверняка Виктор понимает, что сейчас его близость волнует меня. Понимает и продолжает свою игру.

Он представляет меня просто Варварой без уточнений, и от этого я снова чувствую себя самозванкой. Я подспудно жду понимающих насмешливых взглядов, но ничего подобного не происходит. Мужчины с часами как годовая зарплата моя и мамина вместе и женщины с сумочками «Биркин» смотрят на меня вполне доброжелательно, но чуть легче становится, только когда появляются хоть и смутно, но знакомые лица.

Чета Равеских препирается с порога и этим напоминает живых людей.

– Врач сказал, ты не можешь больше трескать апельсины тоннами, – с металлом в голосе внушает грозные Егор своей жене, которая похоже его не очень-то слушает.

– Должны же быть у меня хоть какие-то радости, – вредничает она. Не знаю, о чем это Лиза, но Раевский покрывается красными пятнами.

– Ненасытное чудовище!

В смысле? Это она столько апельсинов ест, что прям ненасытная?

– Ну тогда хотя бы селедку я должна получить. Или ты дашь мне селедку, или я поеду к Маринке…

– Никакой Маринки! Ты у меня на глазах будешь, ясно? – и наконец отвлекшись от жены, Егор замечает посмеивающегося Виктора. – Привет!

– У тебя есть селедка? – тут же спрашивает Лиза, поглаживая живот, и смотрит на меня взглядом голодной кошатины. Мол, видишь, обижают.

– Что-нибудь придумаем, – обещает Воронцов.

Раевский мне приветственно кивает. Он узнает меня сразу, и я снова чувствую его пристальное внимание.

– Так, – осаживает его Виктор. – Займись женой, нечего тут пялиться.

– Не того опасаешься, – хмыкает Егор.

– Я никого не опасаюсь, – нахально отвечает Воронцов, – но за своим приглядываю.

– А вот и зря! – из-за плеча Раевского выглядывает мужчина. – Такую красавицу надо с ружьем стеречь. Кого-то вы мне напоминаете… Вас случайно не Маша зовут?

Мне словно наждачкой вдоль спины проводят.

В груди холодеет.

– Добрый вечер, – криво улыбаюсь я, – меня зовут Варя.

Хочется убежать куда-нибудь.

– Очень приятно, Варя, – тип похожий на медведя галантно целует мне руку. – А я Демид, единственный нормальный человек на этом пафосном сборище. Вы напомнили мне другую красавицу…

Во рту становится кисло.

Напомнила?

Выходит, он знал Машу?

Если и так, то, видимо, не очень близко.

Мы с сестрой были похожи весьма умеренно. Не больше, чем любые другие родственники. Разве что глаза у нас обеих от мамы, да цвет волос один в один.

Как плохо я, однако, знала сестру. Даже предположить не могла, что у нее есть такие знакомые.

– Ты перья-то свои не распускай, – мрачно советует Демиду Воронцов. – Павлин ощипанный. Тут тебе не твои рестораны…

Не знаю, причем здесь рестораны, но мне тоже не хочется внимания от этого человека. Он очевидно приятный собеседник, но мне не по себе. Он прямая угроза моей тайне.

– Хорошо-хорошо, – смеется Демид. – Эх, и с Машей не повезло, и Варя уплывает.

Очередное упоминание сестры заставляет меня нервничать. Вдобавок я чувствую на себе пристальный взгляд Раевского.