– Все так, Виктор Андреевич, – подбираю я, выпавший из руки телефон. – Только вот вы мне никак не походите. Уже достаточно вечер? Мой ответ – нет. Ни квартир не надо, ни машин. Вы, конечно, не поверите, но я не шлюха.

Я уверенно нажимаю на экране телефона «заказать», адрес я успела вбить еще до домогательств Виктора.

Как же больно и обидно.

Вот он какого мнения обо мне.

Нужно просто бабок побольше, и я на все соглашусь.

– Не надо сцен, Варя, – холодно бросает Воронцов. – А чего ты ждала? Я неплохой для тебя вариант.

– Но не единственный, слава богу! – берусь за дверную ручку.

– Ну конечно, тут еще есть пара свободных мужиков, но они не предложат тебе больше, чем я…

Мне даже смотреть на него не хочется.

Он всерьез так думает или просто хочет задеть посильнее? Так я тоже могу.

– Не факт. Раз уж с первым мужчиной мне не повезло, может, кто-то из них исправит ситуацию, – вырывается у меня.

– Что? Первый? Не смеши. Ври да не завирайся. Я, конечно, мог не почувствовать, но наличие сына говорит, что дело не во мне. Еще скажи, что я тебя изнасиловал.

– О, нет! Но я пожалела, что пошла на это.

Щека Виктора нервно дергается, и в одно мгновение он оказывается рядом со мной.

– Пожалела, говоришь? – рычит он. – Ты кончала, Вар-ря!

– Уберите руки, – толкаю его я. – За мной приехало такси.

И я выбегаю из этой чертовой спальне. Несусь к Тимошке. Слава богу, нам нужно только курточку, шапочку и ботиночки. Из-за того, что нас забирал Воронцов, мы не утеплялись в комбез. Так что, несмотря на протесты ребенка, мне удается собрать его в кратчайшие сроки. А вот сама я в прихожей замираю.

Даже трогать не хочу чертову шубу.

Ну не умру же я от воспаления легких за три минуты от подъезда до такси?

И еще…

Я с трудом, но расстегиваю тугой замочек колье и оставляю его ключнице под зеркалом.

Вот теперь все.

Я яростно стираю тушь.

Тру ватным диском так, что становится больно.

Но глаза печет от непролитых слез, а Воронцов моих слез недостоин.

И пока мне удается не разреветься.

Я себя уговариваю, что ничего такого не произошло.

Ничего, чего я не могла бы ожидать от Виктора.

Я уже поняла, какое место в его жизни занимают женщины. Твой день – суббота, и все такое. И он в своей позиции непробиваем.

Человек-топор.

Воронцов же мне еще названивал, пока я ехала в такси, но я наконец сделала то, что должна была сделать с самого начала. Заблокировала его. Отправила в черный список.

Подаренное платье висит на вешалке, вызывая горечь. Действительно наряд «Золушки».

Только вот я не осталась у разбитой тыквы.

Ничего в моей жизни не поменялось. Не из-за чего устраивать драму.

Мама выслушивает Тимкины восторги по поводу сегодняшних детских развлечений и меня ни о чем не спрашивает, хотя ей одного взгляда на мое лицо стало понятно, что я не в порядке.

Вот зачем он так?

Воронцову в жизни не хватает игр и адреналина?

Это подло.

Пока Виктор честно говорил, что его интересует только постель, я держалась. Но в ход пошли намеки на чувства. «Ты мне нужна».

И я купилась. Дура.

Нужно стать такой же циничной как он. Так что спасибо Воронцову за секс-просвет, и на этом наши дороги расходятся.

Одинокая слезинка все-таки скатывается по щеке.

Пытаюсь призвать себя к спокойствию. Все, что нас не убивает, и тому подобное. Мир не рухнул. Это просто первый неудачный опыт, теперь я буду умнее.

И вдруг сердце пропускает удар.

Вспоминаю, как созналась, что Виктор был моим первым, и в груди холодеет.

Он же ведь мне не поверил, правда?

Это, конечно, больно, но так лучше.

Иначе возникли бы вопросы откуда взялся Тимка. А там еще этот пугающий Раевский кружит. Как вспомню синий пронзительный взгляд, не по себе становится. И как Лизу угораздило с таким человеком связаться? Она производит впечатление вполне нормального человека.

Может, я предвзята, но ощущение, что и Егор, и Виктор из одной кудели. А значит, из породы носорогов.

Нет. Все, что ни делается, к лучшему.

Я переживу. Зато и Тимка со мной останется и не привяжется к человеку, который в любой момент променяет нас на другую игрушку. Да и Тиль ко мне привыкать не стоит. Уж больно лихо Воронцов водит женщин в дом, где живет его дочь. Ему удобно, не спорю, но вряд ли это сформирует у Эстель нормальное отношение к семейной жизни.

Вроде бы все решения приняты, обычно у меня это вызывает прилив энергии, но не сегодня. Чувствую себя так, будто не провела несколько часов на празднике, а вагоны разгружала. И спать я отправляюсь даже раньше Тимошки, у которого открывается второе дыхание, несмотря на часто моргающие глаза. Мама берет ребенка на себя, и я заваливаюсь спать. Боюсь, что опять буду думать о Воронцове, но, кажется, моя лампочка перегорела. Организм не выдерживает накала, и я проваливаюсь в сон, как в кроличью нору, стоит мне только опустить голову на подушку.

А утром жизнь возвращается в прежнее русло.

Последнее, что напоминает мне о «приключениях», я запаковываю обратно в коробку. Это платье не только не для меня, на нем словно остался флер обиды.

И по дороге в детский сад мы с Тимошкой заглядываем на почту.

Пусть Виктор сам носит свой наряд. Украшается бриллиантами. И лежит на шубе.

А я, оставив Тимошку на попечение воспитательницы, наконец забираю свои сапоги из ремонта. Когда сапожник достает с полки мою обувь, я вижу на ней тонкий слой пыли. Просто рука-лицо.

Весь день я, как заведенная, рассылаю резюме и собираюсь с духом, чтобы пойти на старую работу забрать наконец свою трудовую и, чем черт не шутит, получить наконец расчет, если мне что-то полагается.

Однако, когда я звоню в парфюмерный, Геннадий сухо сообщает, что мои документы переданы в отдел кадров подразделения, куда меня перевели.

Я немного теряюсь, потому что переводили-то меня на другую должность в магазине, да и тот перевод я не подписала. Оказывается, в тот день, когда я приступила к своим обязанностям «недельной» няни, меня уже перевели в аудиторский отдел головной фирмы. И решать все вопросы я теперь должна с ними.

Эта перспектива вызывает у меня озноб и колючие мурашки.

Правда, к вечеру выясняется, что возможно моя лихорадочная реакция – это не только следствие нежелания появляться там, где обитает Виктор. Похоже, я все-таки простыла. Или на балконе, или когда убегала без шубы.

Даже Тимошку из сада забирает мама, отпросившаяся ради этого пораньше с работы. Она же и радует меня новостями, что уволиться можно и по почте. Нужно только отправить заявление работодателю. Очень рассчитываю, что Воронцов не опустится до того, чтобы написать мне какую-нибудь гадость в трудовой.

Не доверяя родной почте России, которая скорее всего доставить-то доставит мое заявление, но вот сроки уже больно размыты, с самого утра, как только мама уводит Тимку, я вызываю курьера логистической фирмы.

Все. Если потребуют отработку, в чем я искренне сомневаюсь, возьму больничный.

Меня колотит не то от смелости собственных поступков, не от температуры, и я отрубаюсь, надеясь, что пока Тимка в саду, я немного оклемаюсь.

Болею я редко, и обычно, хорошенько выспавшись, я сразу чувствую себя намного лучше. Проверено временами, когда Тимошка каждые две недели таскал из садика какую-то лютую заразу, что косила нас с мамой.

Наметив проспать неменьше четырех часов, прежде чем приступить к домашней рутине, я выключаюсь и просыпаюсь намного позднее, чем планировала.

Осоловело пялюсь в экран телефона. Около пяти вечера. Пить хочу просто смертельно, но проснулась я не поэтому. Я бы еще спала и спала, наверное, до самого возвращения мамы могла продрыхнуть, но кому-то я очень понадобилась.

Кто-то долбится во входную дверь, словно пожар.

Кутаясь в мамину красную шаль из чистой шерсти, которая, по ее мнению, способна вылечить от всего, я бреду на грохот. Чувствую я себя настолько скверно, что, если у человека за дверью нет весомой причины для визита, готова на него наорать. Правда, наорать у меня не получится. При попытке крикнуть, что сейчас открою, из горла вырывается сип. Это злит меня еще больше.