Отвыкнув от безделья, я какое-то время маюсь, не зная, чем себя занять, и проверяю почту в надежде увидеть приглашение на собеседование. Увы, пока никто не отзывается. Настроение портится.

И вообще, что-то я очень нервная.

Тут-то меня и озаряет, что задержка уже идет третий день, а с последнего рискового события прошла уже неделя. И я, хоть и списываю все на простуду, но укрепляюсь в решении сдать кровь на ХГЧ, надо только посмотреть, когда уже что-то покажет анализ.

Если я… если у меня… я не знаю, что буду делать.

Мою мрачность развеивает вновь появившийся «хлопец в кожаной куртке». Он привозит мне потрясающий букет белых роз с зеленоватыми прожилками на лепестках. Розы, как им и положено, пахнут одуряюще и радуют взгляд.

И коробочка с любимыми конфетами, идущая в комплекте с цветами, заставляет меня заподозрить классическое ухаживание со стороны Виктора.

То есть он все-таки знает, что нужно делать, а не просто сразу требовать: «Отдайся!».

Ловлю себя на том, что меня тянет разблокировать номер Воронцова. Дьявол за левым плечом нашептывает: «Ты же должна ему дать понять, что так поступать правильно. А то он вернется к прежним методам!».

Покружив немного вокруг вазы, я сдаюсь.

Вернув Виктора в обычные контакты, сдержанно благодарю его за цветы.

И кажется, открываю этим портал в ад.

Мне сыплются сообщения один за другим: «Как ты себя чувствуешь?», «Чего-нибудь хочешь?», «Нужно ли что-то из лекарств?».

В полном шоке отбиваюсь от всего.

Очень непохоже на Воронцова.

Уже перед сном, он присылает мне пожелание спокойной ночи, и я краснею, будто он что-то неприличное написал. А еще Виктор пишет, что ему придется ненадолго уехать из города на неделю, но он будет на связи, и я могу позвонить ему в любое время.

Он так меня этим огорошивает, что я даже забываю спросить, как обстоят дела с моим увольнением.

Последующие дни все так же наполнены жестами заботы от Воронцова, а парень в куртке, кажется, появляется у меня чаще, чем дома. И все же, мне почему-то тоскливо, что Виктор не рядом. Ругаю себя за это, подозреваю в его поведении какую-то игру.

И ничего поделать с собой не могу.

Только вот у меня остается один нерешенный вопрос.

И погуглив, что анализ ХГЧ результативен уже на двенадцатый день, я записываюсь в лабораторию.

На следующий день, выйдя из лаборатории с результатами, я не знаю, как реагировать на новости. Закон подлости в действии.

По дороге домой нервно хихикая, как дурочка, я просто надеюсь, что вселенная подсластит пилюлю, и у меня будет дочь.

Заглянув в женскую консультацию, которая недалеко от нашего дома, узнаю, что на учет встать можно в любое время с момента, как подтверждена беременность.

Меня немного потряхивает, а осознание все не приходит, не говоря уже о принятии.

Дома долго стою перед зеркалом в прихожей, пытаясь разглядеть признаки грядущих изменений. До живота еще далеко, но ведь… это же перекроит всю мою жизнь, неужели совсем ничего во мне не изменилось?

Как это могло произойти со мной?

Как-как… Перед глазами всплывает воспоминание, как Воронцов несет меня на руках в спальню.

Бред. Не может быть.

Сколько я его знаю? Месяц? Даже меньше.

Боже. Я переплюнула Машку. Она хотя бы со своим Сергеем встречалась.

А я…

Да еще и заикрилась почти с первого раза. А может, и с первого!

Чертов Воронцов!

Нет-нет, это какая-то ошибка.

Но результат анализа лежит у меня в сумке, и никаких разночтений быть не может.

Голова словно ватой набита.

И что мне теперь делать?

Маме, наверно, надо сказать. Я ее так подвела… Я представляю, как она спрашивает, кто отец, и мне становится дурно. Нет, я еще и сама не смирилась, сначала надо как-то свыкнуться с этим самой.

Язвительный голосок в голове шепчет: «Чего тянуть-то? Оно, что, рассосется? Смиряется она».

Лицо горит, руки ледяные, коленки дрожат.

Я бормочу себе, как полоумная:

– Ну вот. Хотела дочку. Косички-заколочки… Радуйся, правда, может родиться сынок.

Виски давит, что я опускаюсь на многострадальный пуфик в коридоре, свидетеля стольких событий в этой квартире. Внезапно меня скручивает от невыносимой боли. Острая резь пронзает низ живота, и я в панике бегу в туалет.

Пугающее меня кровотечение, заставляет почти мгновенно расставить приоритеты.

Я не хочу потерять этого ребенка.

Он мой.

И я научусь его любить.

С подкатывающей истерикой, дрожащими пальцами набираю телефон той самой консультации. Врач дала мне телефон кабинета на всякий случай, когда увидела, в каком я шоке от новостей.

Заплетающимся от страха языком, я вываливаю на нее, что происходит, а она успокаивает меня:

– Мамочка, возьмите себя в руки. На вашем-то сроке это кровотечение – и есть подтверждение зачатия. Успокойтесь. И схватило вас тоже, небось на нервной почве. Если дискомфорт сохранится – звоните в скорую, но вообще вам бы валерьянки или ново-пассита и полежать.

Господи.

Меня трясет, но зато становится понятно, что ребенка я оставляю.

Решение принято, но оно автоматически несет с собой кучу проблем.

Краем глаза вижу, всплывшее на экране уведомление о сообщении от Воронцова.

И вот одна из них.

Должна ли я ему сказать? Теоретически он имеет право знать, ведь так?

Но мне сейчас и так страшно, не хватает только бояться его реакции.

Читаю: «Я возвращаюсь послезавтра. Что-нибудь привезти?»

В паническом состоянии я чуть не отвечаю, что мне ничего не нужно, и пропади ты вообще пропадом, Виктор Андреевич, но вовремя спохватываюсь.

Все эти дни я никак не поощряла его, но отвечала весьма ровно и сдержанно, полагая, что резкий отворот-поворот опять спровоцирует Виктора на активные действия. Встретив препятствие, он сразу начинает его крушить, поэтому я придерживалась мирного поведения.

Отписываюсь какой-то нейтральной белибердой.

Я не готова с ним разговаривать. Подожду. А там, куда кривая вывезет.

Страусиная позиция, но мне сейчас простительно.

Вечером мама спрашивает, отчего я такая пришибленная, но и с ней на контакт я идти пока не хочу. Мой мир переворачивается вверх тормашками. Сначала я должна обрести спокойствие.

Сплю я плохо. Мысли кружатся безумным хороводом. Мечутся от того, что нужно на приданое ребенку, до того, насколько больно рожать. Под утро я все-таки ненадолго засыпаю, перед тем как отключиться, успев порадоваться, что сегодня суббота, и Тимошку в сад вести не надо.

Правда, поспать долго мне не дают.

Поднимает меня телефонный звонок. Сонная я блондаю по комнате, пытаясь понять, откуда идет звук. Тимка засунул мобильник под стопку неглаженного постельного белья. Фантазия у ребенка, что надо.

Увидев, кто мне звонит, я позорно трушу и не отвечаю.

Воронцов. С момента той нашей беседы в прихожей, он только писал. Не звонил. А теперь вдруг… да еще так рано утром.

Нет. Притворюсь, что сплю.

Немного попиликав, телефон затыкается, но через час снова заводится. Я опять игнорирую. И еще через час все повторяется. У меня уже и каша убежала, и кофе остыл. Я на нервах и постоянно зависаю. После очередного звонка я не выдерживаю этого накала и пишу: «Не могу сейчас говорить, занята».

«Варя, если ты мне не перезвонишь, я за себя не ручаюсь».

Господи, да что ты мне сделаешь?

Зря я так.

После обеда мама сама одевает Тимку и отправляется с ним гулять, меня оставляют дома, как не совсем выздоровевшую. На самом деле, я в порядке, голос только еще сипит, а состояние мое связано вовсе не с простудой, но я не вякаю и выпроваживаю всех на улицу.

Через пять минут в дверь раздается стук.

Мой взгляд падает на ледянку, забытую у двери.

Подхватываю катательный инвентарь и открываю, чтобы вручить его ребенку.

А за порогом и вправду мальчик. Крупный такой. В распахнутом пальто и с напряженным лицом.