– Плед дать? – сурово спрашиваю я, стараясь не выходить из роли Фрекен Бок.

– Жарко, не надо плед, но мне нужна конфетка за невкусное лекарство, – требует Воронцов, и не успеваю я ответить ему что-то достойное, как он притягивает меня к себе и целует.

Как я и предполагала, слабость Виктора не так сильна, ему вполне удается завалиться на постель со мной в обнимку. Только вот, похоже, он тратит на это все силы.

Самое шокирующее, что мне не удается высказать все, что я о нем думаю, потому что Воронцов отключается прямо на мне.

За что мне это?

Ведь четыре дня идиллии было. За все время из всех проблем самыми серьезными стали расквашенный нос Тимошки и порванная резиночка с божьей коровкой у Тиль.

С возвращением Виктора все рушится.

И прямо на меня.

Причем, в прямом смысле слова.

Воронцов отрубается своевременно, но весьма неудобно, как и все, что он делает.

Отпихнуть эту махину мне не удается. Обмякшее тело Виктора напрочь вдавливает меня в постель.

Сначала я думаю, что он меня разыгрывает. Потом мне приходит в голову, что Воронцов потерял сознание. Но прислушавшись к его мерному дыханию, мне с прискорбием приходится убедиться, что Виктор спит.

Как я зла!

Кто-то всю ночь мою грудь караулил, а мне теперь отдувайся!

Отчаявшись откатить товарища, я, скрипя зубами, выползаю из-под него. Это дается мне не так-то просто, но энтузиазма мне добавляет понимание, что в любой момент Екатерина может вернуться и стать свидетелем этой неловкой сцены.

Взопревшая я с неимоверными усилиями вырываюсь на свободу.

И стоит мне покинуть постель, как спящий Воронцов, почувствовав, что матрасик сбежал, как ни в чем не бывало, перекатывается на спину и вольготно располагается, раскинув руки.

Боже, кто бы знал, как мне хочется отлупить его полотенцем еще раз.

Уберегая от моей несдержанности этого невыносимого типа, возвращается Екатерина.

– Как вы тут?

– Спит, если не издевается, конечно, – ворчливо отвечаю я. – Все. Пост сдал, пост принял. С меня хватит. Я не в сиделки нанималась.

Екатерина хмыкает.

– Ну пошли ужинать.

– А вы с ним не останетесь? – изумляюсь я.

– Зачем бы это? – пожимает она плечами равнодушно. – Большой уже. И вроде не при смерти.

У меня дар речи пропадает.

– А меня за что?

– Ну он же так добивался внимания, что ж я сухарь, что ли? – и выходит из Воронцовской спальни.

– То есть вы сейчас признаетесь, что меня подставили? – догоняю я Екатерину, пылая возмущением.

– Какие громкие слова, – смеется она. – Голубцы будешь?

И никаких угрызений совести.

– Вы случайно не родственники? – с подозрением уточняю я.

– Не случайно, – все еще посмеивается Екатерина. – Дальние.

А так и не скажешь, что дальние.

– Екатерина, знаете, не надо больше так делать. У нас с Виктором Андреевичем и так сложные отношения…

– Я бы сказала, сложноподчиненные, – перефразирует Екатерина.

– … и я бы хотела, чтобы они не выходили за рамки деловых, – заканчиваю, несмотря на подкол со стороны родственной домработницы. – Мне здесь осталось провести два с половиной дня. Проблемы мне не нужны.

– Рамки какие-то понаставила уже. Вы уж сами как-нибудь разберитесь, чтоб мне не приходилось вмешиваться.

Ставя точку в диалоге, Екатерина выставляет передо мной тарелку с голубцами.

Я зависаю над блюдом.

В смысле, разберитесь? Я свою позицию уже обозначила, только она почему-то не устраивает Воронцова. То есть решение проблемы – сдаться ему?

Я не согласна!

Словно в ответ на эти мысли в голове эхом проносится: «Я болен тобой». И я вспыхиваю от внезапно нахлынувши эмоций.

Ну почему Воронцов такой Воронцов?

От тяжких дум меня отвлекают ссыпавшиеся по лестнице вниз, как горох, и с визгом нагрянувшие на кухню дети.

– А где папа? – интересуется, шумно отодвигая стул, Тиль. За время моего отсутствия ее прическа снова превратилась в стандартную детскую «я упала с самосвала», и Тимошки под носом нарисованы шикарные гусарские усы. Зеленым фломастером.

Дурдом.

– Отдыхает, – спокойно отвечает Екатерина.

– Пока Виктора не было, все было нормально, а теперь вот, – жалуюсь я непонятно кому.

– До этого было очень подозрительно, – поправляет меня Екатерина. – А вот сейчас весьма жизненно.

– А после ужина папа с нами поиграет? – допытывается у меня Эстель, сосредоточенно разматывая голубец и перекладывая капусту в тарелку Тимке. Тимка, недолго думая, повторяет фокус, и вся эта капуста оказывается у меня.

– Понятия не имею, – признаюсь я. – Проснется, спросим.

И вздохнув, натыкаю капустные листья на вилку.

Однако и после ужина Воронцов не просыпается.

Время идет, а он все не показывается.

Скоро уже спать ложиться, а раздражающий элемент так и не появляется.

И хотя Екатерина меня на разведку не гонит, я сама не выдерживаю.

Попросив приглядеть за сорванцами, которые рвутся вместе со мной проверить Виктора, я заглядываю к нему.

Тишина.

В темноте наощупь добираюсь до постели. Посветив телефоном обнаруживаю Воронцова завернувшимся в покрывало. Трогаю лоб. Горячий.

Екатерина, похоже, накаркала, его знобит.

Обрядить бы Виктора в футболку, без которой он так эпично отрубился, и засунуть под одеяло, но будить жалко.

Включаю бра над постелью и любуюсь бледным лицом.

Брови нахмурены, такое ощущение, что даже во сне он решает какую-то проблему. Накрываю его пледом, но даже через десять минут поза его не становится расслабленной. Все еще мерзнет.

Вызванная мною при помощи смс Екатерина, в отличие от меня безжалостна.

Правда, по отношению ко мне.

– А я говорила ему, что надо хотя бы иногда отдыхать, а то любая бацилла свалит, – высказывает она, хотя слышать ее могу только я. И добивает меня. – Если не согреется, ложись к нему и грей.

– Что? – это, наверное, обман слуха. – Может, позвоним жене Виктора Андреевича? Ей сам бог велел отогревать мужа!

Я откровенно закипаю.

– Гале-то? – закатив глаза, фыркает Екатерина. – Даже если бы она захотела, в чем я сомневаюсь, не приехала бы. Она уже пару лет во Франции живет. Ждет гражданство.

– Как это? – меня берет оторопь. – А Тиль? Вот Виктор заболел, я всего на неделю тут. Не дай бог, у вас давление скакнет или сердце… Кто за дочерью смотреть будет?

– Ей ребенка никто не доверит. Виктор какие-то указания оставил на счет непредвиденных ситуаций, но Галина туда не вписывается.

– Не понимаю, как Воронцов может запретить матери общаться с дочерью? – я чувствую себя отупевшей, потому что никак не могу постигнуть ситуацию. От одной мысли, что кто-то может помешать мне воспитывать Тимошку, мне становится дурно. А ведь он не родной мне сын. Что будет чувствовать настоящая мать, я даже представить боюсь.

– Да ты никак светскими сплетнями не интересуешься? – Екатерина поднимает очки на лоб. – Давай-ка, всуропим сейчас ему таблетку, детей уложим и поболтаем. Кое-что тебе знать, пожалуй, нужно. Хотя бы то, что известно всем вокруг. Этот развод полоскали все местные СМИ, так что никаких секретов я не раскрою.

Мне остается только кивнуть.

Екатерина наливает воды в стакан, а я выколупываю красную пузатую пилюлю и тереблю Воронцова за кокон, в который он завернулся.

– Виктор Андреевич, – зову я, не очень рассчитывая, что удастся до него достучаться, но неожиданно он открывает глаза. Непонимающий взгляд свидетельствует, что пробуждение неполное, но оно и к лучшему. – Нужно выпить таблетку.

Голос делаю строгий и уверенный, и это срабатывает. Виктор высовывает руку, в которую я последовательно сую таблетку, потом стакан.

Проглотив лекарства, Воронцов на меня щурится:

– Заботишься, Тронь?

– Что-нибудь хотите? Пить? Есть? – игнорирую я его подкол. Вот ни фига не соображает, а продолжает троллить. Язвительность у него, видимо, работает на автомате.