– Уходи! Ты плохая! Злая-презлая! Ты меня не выгонишь!

Я отшатываюсь и затравленно смотрю на Воронцова.

– Уходи! – выкрикивает Тиль и бросает в мою сторону куклой.

Я в каком-то растерянном ужасе, если такое бывает вообще.

Я уже была плохой у Эстель, когда она обиделась, что я уезжаю, но такое…

Нервно сглатываю.

Похоже, мое появление не только не поможет Воронцову, но и усугубит положение.

– Папа мой! – очередной крик подтверждает мои предположения.

– Мне, наверное, лучше уйти, – выговариваю я с трудом.

Все это не просто неприятно, у меня сердце болезненно сжимается при взгляде на покрасневшее лицо девочки и крупных слезах, дрожащих на ее ресницах.

– Мы с Тимкой сейчас уйдем, – сдаю я назад, не отрывая взгляда от Тиль, которая сгорбилась и раненым зверьком забилась в угол своей принцессиной постели.

– Нет. Подожди, Варя, – металлическим голосом останавливает меня Виктор, и я по тону его понимаю, что он на взводе.

– Виктор Андреевич, – хочу вразумить его, но куда только делся рассудительный мужчина, который успокоился всех, когда Тимка упал с лестницы?

– Подожди, я сказал! – рубит он. Я вижу, что спорить с ним сейчас бесполезно, и молча проглатываю его приказ. – Тиль, изволь объясниться!

Господи! Разве так разговаривают с напуганными детьми? А большого ума, чтобы понять, что ребенок боится, не нужно.

Изволь объясниться? Идиот!

Вот и голос не повышает, а даже у меня мурашки по коже.

– Виктор Андреевич, – снова робко подступаюсь я и, встав на цыпочки, шепчу ему на ухо: – Так нельзя. Вы же понимаете, что у поведения Эстель есть какая-то причина…

Поскольку и сам Воронцов напоминает пороховую бочку, я успокаивающе поглаживаю окаменевшие плеч, а то вон уже шеей поводит, как застоявшийся в стойле скакун.

Виктор так сверлит глазами Тиль, что мне кажется, что он меня не слышит и не замечает. Так и представляю его на совещании совета директоров. Там, наверное, и главный безопасник в штанишки накладывает.

Вот вроде и хороший отец, но характер… И еще удивляется, что Тиль «неуправляемая».

Однако мне по-видимому удается достучаться до Виктора, и он спрашивает чуть спокойнее:

– В чем дело, Тиль? И я сейчас не про вежливость.

Девочка только сердито сопит и хлюпает забитым носом. Ну точно, вот-вот разревется. Нанервничалась до соплей.

– Тиль, я сейчас уйду, – игнорируя похожее сопение со стороны ее отца, говорю я. – Я не хотела тебя обидеть. Мы с Тимкой сейчас уедем…

– Варя…

– Виктор Андреевич, может, вы мороженое принесете? У вас есть мороженое? – с нажимом предлагаю я.

– То воды, то мороженого, – ворчит он, припоминая, как я его уже сплавляла из этой комнаты, но все-таки выходит.

– Тиль, может, скажешь, в чем дело? Я папе ничего не передам.

Не отзывается. Я сажусь на краешек постели.

– Смотри, какое красивое, – я берусь за колье. – Хочешь померить? Сейчас папа принесет мороженое, а мы с Тимкой уедем, пока он там не расколотил башню из фужеров. Мне уже страшно, что до сих пор никто не кричит…

Я несу всякую фигню, и в конце концов Эстель выдает:

– Дай, – и показывает на колье.

– Я сама не смогу снять, – вру я. – Помоги, а я тебе помогу померить.

Девочка нехотя поднимается и принимается возиться с мелкой застежкой. Видимо, она слишком тугая для детской моторики, и Тиль, психанув, начинает реветь взахлеб.

Обхватываю тельце и глажу по спине.

– Ну что ты… что ты… Кто тебя обидел? Я сейчас всех накажу…

И детеныш, захлебываясь слезами и икая, вываливает на меня такое, что сначала я думаю, что мне слышится. Не могу поверить, что у кого настолько каменное сердце, чтобы сказать такое ребенку. От фраз «выкинет на помойку», «у него будет другая дочка» у меня все обрывается.

Выбившаяся из сил Тиль затихает, запустив руки мне в волосы. Тимка тоже так часто успокаивается. Прическе, конечно, конец, но какое это имеет сейчас значение?

Не представляю, как это все рассказывать Воронцову. Поверит ли он мне?

Впрочем, рассказывать ничего не приходится. Когда я поднимаю взгляд, вижу Виктора, замершего в дверях с мороженым, и лицо у него… Я бы поостереглась сейчас попадаться ему на глаза.

– Бабушка все не так поняла… – успокаиваю я Эстель, совсем неуверенная, что она мне верит. – Разве папа может тебя бросить? Ты же папина любимая девочка. Принцесса. Тиль, ему никто кроме тебя не нужен.

– Но бабушка…

– Мандец бабушке, – не сдержавшись рычит Воронцов.

– Мандец! – радостно подхватывает Тимошка, проскочивший в комнату. У него в руках фужер, и мне становится дурно.

Зыркаю на Виктора.

– Прости, вырвалось, – оправдывается он.

– Где ты это взял? – отбирая фужер и заблаговременно холодея, спрашиваю я Тимку, красочно представляя груду битой посуды.

От оправданий его спасает подошедший Воронцов, он забирает у меня шмыгающую и икающую дочь.

– Никуда я тебя не выброшу. Никому не отдам. А бабушку мы выпорем, – обещает он. Да уж. Нежности от Воронцова, как отдельный вид искусства. Сурового искусства. Всех запинаем, потому что мы молодцы.

Я втихаря отбираю у своего ребенка бокал, и со вздохом напоминаю этой ячейке общества:

– Гости скоро. Если Тиль хочет на праздник, надо причесаться, почистить зубы и надеть красивое платьице.

Зареванная Эстель тут же требует прическу как у меня.

Эм…

– Ладно, – обещаю я ей, подмигиваю ее отцу и показываю кулак Тимке. Надеюсь, что все поняли, что прическа будет «один в один».

– Спасибо, – тихо говорит мне Виктор, хотя моей заслуги нет никакой. У ребенка просто уже сдали нервы, и все выплеснулось наружу. Девочка все еще косится на меня недоверчиво, но хотя бы не бросается вещами и в целом согласна расчесаться.

Но у Воронцова другое мнение. Он благодарно целует меня в висок, и Тимка закрепляет свежевыученное слово:

– Мандец! – возвещает он, и я где-то даже с ним согласна.

Виктор с воспитательным разговором уводит Тимошку, а мы с Тиль пытаемся вернуть ей человеческий облик.

Когда мы наконец выходим из комнаты, у меня ощущение, что мы с Эстель поменялись местами. Теперь у нее аккуратный пучок, а у меня на голове воронье гнездо.

Я пытаюсь привести прическу в порядок, но Виктор меня останавливает:

– Не надо. Оставь. Ты и так красивая, но чуть менее недоступная, – смущает он меня. – Варя…

Выдыхает Воронцов и прижимается ко мне, отчего меня бросает в жар.

– Я буду ждать вечера, – напоминает он, что не забыл о своем предложении. – Буду ждать. Но мне очень тяжело, когда ты такая холодная, – бормочет он мне на ухо, а руки его отправляются в непозволительное путешествие по моей спине. – Я лишь немного растоплю…

Поглаживания спины сопровождаются аккуратным подталкиванием меня в сторону соседней двери.

– Что вы делаете?

– Пытаюсь сделать так, чтобы у детей не возникло вопросов, – тихо поясняет он.

– Вопросов? – я всего на секунду теряюсь и пропускаю момент, когда мы оказываемся внутри комнаты. Дверь закрывается за спиной Воронцова, отрезая нас от гомона, царящего в остальной квартире.

Беглый взгляд вокруг подсказывает, что мы в спальне. Скорее всего, в спальне Виктора, и мне это совсем не нравится.

– И что все это значит? – стараюсь быть строгой, но Виктору моя напускная суровость, как слону дробина. Он только разглядывает меня горящим взглядом, заставляя учащенно дышать. Слишком откровенное желание полыхает в его глазах.

Но нет.

Я не поддамся.

Пойду к Тимошке.

Увы, несмотря на разрез, платье довольно узкое, и быстрый стремительный шаг мне не даётся. Воронцов мгновенно перехватывает меня. Оплетая руками-путами у самой двери, прижимает к твердому телу.

Его руки обжигают талию, скользят по животу.

– Варя, ледяная ведьма… Я же знаю, что ты не всегда такая…