Миновав лабиринт коридоров и поворотов, что отличались только настенными выточенными рисунками, добрался до центральной лестницы и, быстро преодолев её, прислонился к высоким кованным перилам, тяжко вздыхая при виде друзей. Сиф словно плыла в длинном синем платье и белом плаще, а Тор, одетый в жилет с мехом и жёлтую рубашку со штанами, заправленными в сапоги, грозно шагал рядом, сотрясая чертог. На фоне этого здоровенного бугая, что был выше меня на пол головы, а шире раза в три, любой казался бы маленьким, но Лебедь всегда умудрялась выглядеть статно и затмевала Силача, умудряясь даже ему придавать солидный вид.
— Скальды уверяют, что влюблённые не замечают суток, но мыши нашептали, что вы собираетесь так быстро, как тает снег в горах, — подшутил я, подмигивая — должен хоть кто-то пытаться веселить их кислые морды.
Сиф на мою колкость никак не ответила и лишь толкнула плечом, подгоняя быстрее идти на выход. Тор мрачно фыркнул в привычной манере и двинулся вперёд, хмуро глядя по сторонам и тяжело дыша. Доходившие до плеч рыжие волосы топорщились в разные стороны, а жилет был криво застёгнут серебряными фибулами — он точно встал совсем недавно. Впрочем, неудивительно: он тоже просидел почти до заката, слушая сладкие речи великанш. Великанами именовался отдельный род существ: они были высокими, под стать Тору, и обладали серой кожей и чёрными глазами. Сварливый нрав сочетался с неспешной речью — их считали глуповатыми и вредными. У Силача с великанами были странные отношения: он постоянно унимал их конфликты на окраинах миров, иногда даже не брезгуя проливать кровь, а ночами уединялся с их девицами, наплевав на порядки и невесту. Подобное держалось в тайне: я лично творил иллюзии по утрам, путая воспоминания великанш, дабы они не смели болтать.
В раздумьях я оказался уже на залитой солнцем улице, где возле массивных железных дверей нас уже ждала огромная колесница Тора, сверкающая молниями и запряжённая двумя гигантскими козлами. Устроившись поудобнее, Силач взмахнул рукой, зажимая вожжи, и сильные животные потащили нас вперёд до чертога Всеотца.
Асгард представлял собой огромный город, расположенный на холмах и выстроенный из камня и дерева. Широкие улицы и террасы расходились в разные стороны, однако каждая из них всё равно упиралась в центральное кольцо, опоясывающее территорию. В сердце города располагался огромный пруд, над которым высился утёс горы с водопадом. По землям Асгарда протекали реки, слонялись животные, цвели сады, а каждый из богов занимал собственный чертог — уникальный, как и его хозяева. Маленькие домики принадлежали скромным, другие же замахивались на огромные дома, в которых потом гуляла пустота. Самый большой чертог, конечно же, достался Тору, а самый высокий и богатый на переходы и лазейки — Одину. Его Валаскьяльв находился на горе с водопадом широким утёсом, который использовался как помост для выступлений Всеотца, а под ним на возвышенности располагалась Вальгалла — чертог павших в бою воинов, что должны были теперь всегда защищать верховного бога.
Как и любой другой мир, Асгард располагался на ветвях гигантского Иггдрасиля — мирового ясеня, служившего опорой всему сущему. Для перехода из одного мира в другой использовались магические порталы, проходившие через само дерево и связывающие все части вселенной в единое целое. Каждый, кто прибывал в Асгард, сначала попадал на грандиозный радужный мост Биврёст, переливающийся светом звёзд, а охранял его бессменный страж Хеймдалль. Вот и сейчас он мрачно разглядывал любого, кто пересекал границу и отправлялся на пир, но демонстративно отвернулся, стоило только нам показаться на горизонте.
— Бедняжка Хеймдалль! Не увидит пира и будет вынужден скучать здесь в одиночестве, стоя на страже, — я тяжело вздохнул, тут же ругая себя за мелочность и зацикленность. Этот вечно недовольный и некрасивый ас не стоил даже толики внимания, но каждый раз, видя его, не мог сдержать порыв колкостей. Впрочем, он заслужил.
— Вы всё ещё не примирились у Тюра? — поинтересовалась Сиф, стоило только нам отъехать от Биврёста.
Покровитель мудрости и справедливости всегда решал любые конфликты и проводил суды, выясняя, кто прав, а кто — нет. Он же и был нашим главным наставником, который знал про наше противостояние с младшим сынком Одина, но вмешивался, полагая, что мы сами сможем уладить споры. Однако никто из нас к этому не стремился.
— Быстрее в Муспельхейме пойдёт снег, чем Локи решится на подобное, — пробасил Тор, посмеиваясь. — Это вражда навсегда, да брат?
— Пусть признает себя неправым, и тогда я забуду обо всём.
Тор серьёзно хмыкнул, будто допускал возможность нашего перемирия с его сводным братом, которых у него было крайне много. Один вообще был весьма любвеобильным: о многих его детях мы знали только благодаря сплетням трэллов. Поэтому за что люди почитали Фригг как богиню брака и домашнего очага — я искренне не понимал.
— Можешь не врать хотя бы мне. Я ведь знаю, что вы никогда не помиритесь, — заговорщицки прошептала Сиф. — Однако ваша ссора может быть многим на руку. Помни об этом.
А забыть и не получилось бы, учитывая, что наглую рожу Хеймдалля с его пышными бакенбардами я видел часто, как и слышал его колкости. Противостояние наше началось ещё в детстве: тогда младшему из сыновей Одина не понравилось, что его отец с любопытством глядел, как рыжий противный мальчишка, то есть я, творил всевозможные иллюзии. Ревность взыграла, и Хеймдалль принялся всячески досаждать. Он обвинял меня в воровстве, обмане и всевозможных проступках, начиная от разбитых им самим кувшинами и заканчивая лживыми обвинениями в оскорблениях его девяти матерей, настоящую из которых никто не знал. Я никогда не славился праведным и мягким характером, но ни при каких обстоятельствах не стал бы говорить что-либо про родителей. Так, все заявления обиженного были пустыми и обманчивыми: золотой и вечно правильный Хеймдалль жаждал внимания и просто невзлюбил ещё одного названного брата, что даже не знал своего отца и носил имя матери — Нальсон. За это многие няньки жалели меня и утешали, что ещё больше бесило правильного мальчика. Однажды он осмелел на столько, что заявил, якобы меня породили черви, и грязному отребью не мест среди правильных и чистых. Тюр, который услышал громкое заявление Хеймдалля, позже выпорол его.
С годами неприязнь только усиливалась: он верил, что в мире существует только абсолютное добро, творимое исключительно асами, и абсолютное зло, которое представляли все остальные существа, а так как мои истинные родители были никому неизвестны, а дар не походил на обычное колдовство, то я сразу же числился в списке плохих. Вечные перебранки и метание скрытых оскорблений стало нашим привычным делом при встречах, что я даже перестал обращать внимание. С годами детская ревность прошла, заменяясь завистью. В отличие от бесполезного него у меня был настоящий дар сотворения иллюзий: пролетающая низко птица, ползущая змея и даже огромная корова, отмахивающаяся от мух — всё это получалось благодаря изнурительным тренировкам до крови из носу и ужасным головным болям. Но разве кто-то замечает, чего стоит успех?
Апогеем нашей вражды стал случай с великаном, что вызвался восстановить Асгард после войны с ётунами — многие здания, как и сам город, утопали в развалинах. Каменщик искусно трудился над городом день и ночь, не называя цены, а когда работа завершилась, то потребовал Солнце и Луну, желая стать хранителем миров. Тогда-то Один и решил испытать мои навыки иллюзий. В тот день великан заявился в Асгард вместе со своим исполинским скакуном, для которого я и сотворил марево кобылы из обычной лошади. Гигантский жеребец тут же повёлся на обманку и ринулся догонять её. Увидев дикие звериные скачки, великан побежал разнимать лошадей и не заметил, как попал в ловушку Тора, что убил его, столкнув огромный валун сверху. Так, Асгард был восстановлен непревзойденным каменщиком, Один получил в дар великолепного скакуна великана с белоснежной гривой — Слейпнира, а я заслужил похвалу и награду наравне с Тором. Но вместе с тем пришла и ещё большая зависть Хеймдалля, что пренебрежительно называл меня колдуном и нарекал иллюзии уделом слабых и немощных мужчин. Пусть так: каждому своё мастерство открывается.
