Но у всякого терпения есть предел. О моём противостоянии с Идэ знал и Сигурд, который предложил подбросить слабительный травяной порошок в еду и окатить дрова водой, но местный ниссе спутал планы.

С самого утра мы с сёстрами перебирали тёплую одежду, которую шили на холодные зимы, становившиеся всё более суровыми с каждым годом. Мне нужно было подобраться поближе к полкам с утварью, пока остальные были заняты. Но в тот момент Далия, занятая вышивкой нового хангерока, случайно обронила свечу на моё покрывало, которое я не успела убрать со стола. Пламя тут же расползлось по зелёному сукну, а дом наполнился гарью и криками. В тот момент я точно слышала мерзкий смешок ниссе. Не желая выслушивать незаслуженную порцию брани, я, схватив плащ, выскочила в окно и помчалась вдоль шумных улиц.

Под подошвой кожаных сапог противно хлюпали лужи и пузырилась грязь, заставляя подбирать подолы искусно расшитого серого плаща и голубого хангерока, надетого поверх узорчатой рубахи. Заметив любопытные взгляды, я плотнее укуталась, пряча сверкающие золотые фибулы с эмблемой волка и висевший на шее медальон с изображением мирового древа.

Дом Идэ стоял в нижнем районе города: близ рыбацкого рынка и старой пристани, гудящей сейчас от слоняющихся воинов с тюками и ящиками. Замерев на помосте подле покрытой мхом статуи Тора, глаза которого сурово глядели на холодный залив, я привстала на носочки, пытаясь разглядеть сквозь зевак происходящее на пирсе. Пара синих парусов с изображением волка мерно покачивалась на волнах подле пугающего драккара с чёрно-золотым знаменем. Вальгард говорил, что выходцы из Ормланда пытались оправдать чудовищную природу своего покровителя, становясь отъявленными разбойниками, предателями и убийцами, для которых не существовало понятия долга. Они бесстрашно выходили в бушующее море и разоряли земли, не ведая жалости. Идэ однажды предположила, что Ёрмунганд всегда стоит на защите своих детей, а потому никто им не страшен в открытых водах.

Воины Ормланда, с выбритыми и украшенными причудливыми рисунками висками, ловко выбирались из драккара, сверкая щитами поверх серых плащей. Вдруг самый грузный из них громко рявкнул и потянул толстую цель. Толпа неожиданно расступилась, послышались резкие удары кнута, и я невольно вздрогнула. Под отборную брань и свист хлыста на деревянный пирс ступили трэллы с завязанными тугими узлами руками и скованные по ногам в кандалы. Покрытые кровью и грязью, мужчины, женщины и дети медленно шли по скользким ступеням.

Гнусные шутки и улюлюканье заполонили округу на радость Змеям, которые подгоняли трэллов, не чураясь оскорблять и пинать их. У поверженных больше не было ни дома, ни семей, ни даже самих себя. Пройдя по пристани и улицам под насмешливыми взорами бездельников и мерзавцев, они попадут прямиком на рынок, где узкие клетки станут временным убежищем. Купленных будут ждать пашни, скот и домашняя работа, а наградой послужит крохотная лачуга. От других же удача навсегда отвернётся: никто не приобретёт их из-за слишком светлых глаз, худобы или не нуждаясь в паре лишних ртов. Таким придётся слоняться по Виндерхольму, вечно побираясь и выполняя самую отвратительную работу: разгребать ямы с навозом и убирать мусор, ожидая миску жидкого супа и места на ночлег подле скота. Зима унесёт их жизни, оставляя мёртвые тела валяться по округе, пока кто-нибудь не скинет их в овраг с трупами животных.

Вереница брела медленно, утопая босыми стопами в размокшей от вчерашнего дождя земле. Дети испуганно прижимали головы к плечам, женщины шептали молитвы, и лишь одна из них гордо смотрела перед собой, шагая впереди всех.

— Спесивая какая! — с издёвкой бросил стоявший рядом со мной хмельной мужчина, выходя из толпы и хватая за руку пленницу. Надсмотрщик, елейно улыбнувшись, посторонился, позволяя измываться.

Жирными, грязными руками пьяница принялся тискать несчастную на потеху гнусным дружкам и толпе, насмехающейся над чужой беспомощностью — отвратительно. Я попыталась слезть с помоста и убраться подальше, но толпа окружила, лишая возможности сбежать. Оставалось только смотреть, как девушка стойко переносит грубые щипки за грудь и тонкую талию. Воодушевлённый пристальным вниманием и улюлюканьем местного сброда, хмельной задрал платье узницы.

Мерзкий гогот разлился по округе подобно элю. Я оглянулась, рассматривая собравшихся: район старой пристани обладал дурной славой, принимая в свои липкие, пропахшие рыбой и гнилой тиной лапища бедняков, лентяев и выпивох. А теперь вся их ненависть на жизнь получила выход: в этот миг не они были слабаками, а скованные рабы и девушка, над которой издевались.

Казалось, что дремавшая в людях злоба вырывалась наружу, устраивая настоящую вакханалию, как вдруг пленница впилась зубами в предплечье обидчика. Пьяница истошно закричал и принялся оттаскивать её, но она крепко держала, словно желала отгрызть руку. Дружки хмельного тут же напали на бедняжку с кулаками. Они ударили её по спине, и, схватив за разметавшиеся волосы, разбили ей нос. От мощного удара сапогом в живот пленница упала в грязь, корчась и зажимаясь от боли, но дружкам было всё равно: они пинали и избивали её, позволяя рваному серому платью превратиться в кровавые лохмотья.

— Ах ты сука! — вскричал зачинщик и бросился к бедняжке, поднимая свой топор — видимо, единственное, что в нём ещё выдавало мужчину.

Закованные дети и женщины истошно закричали, умоляя о пощаде, но толпа заголосила. Поднявшиеся волной паника и ужас пленников вытеснялись желанием собравшихся узреть кровавое зрелище.

Меня замутило: перед глазами замерцали красные всполохи, а тело стало бить крупной дрожью. Я вдруг почувствовала все эмоции, смешавшиеся в воздухе: страх, отчаяние, боль, зверство и негодование, презрение. Глаза пленных мужчин сверкали ненавистью, проклятия срывались с губ женщин, а топор еле заметно дрожал в руке пьяницы. Я видела, как возле каждого человека сверкали чёрные и золотые нити, устремляющиеся в сердца. Голова раскалывалась, будто Тор изнутри ударял Мьёльниром. Висевший на шее золотой медальон словно вспыхнул и прожёг во мне зияющую дыру. Я упала на колени и взвыла от боли, но ни один звук не мог сорвался с губ.

Протяжный свист оглушил, заставляя согнуться и закрыть уши руками, лишь бы не сойти с ума от накативших резко чужих чувств и метавшегося в груди пожара.

Сквозь затуманенный рассудок с трудом поняла, что толпа испуганно расступилась, пропуская вооружённый отряд хускарлов, впереди которых был Рефил — первый хирдман конунга. Он, точно ураган, отбросил одним ударом разбушевавшегося пьяницу в грязь подле раненой девушки. Дружки благоразумно отскочили в сторону, не желая связываться с разгневанным.

— Прочь! — его рык прокатился подобно грому. — Прочь все!

Могучий воин с длинными каштановыми волосами, собранными в тугую косу, возвышался над всеми, словно великан. Косые лучи солнца, просачивающиеся через плотную заставу дымчатых облаков, игрались бликами на его доспехах. Фокусируя взор на хирдмане, словно он — путеводная звезда во пучине боли и ненависти, я безуспешно попыталась встать. Перед глазами по-прежнему всё плыло, а виски пульсировали.

— Совсем ополоумели, нажравшись эля? Закон для вас ничто? — басил Рефил, а глаза его сверкали бешенством. Он схватил зачинщика и поднял за ворот выцветшей рубахи, словно тот ничего не весил. — Никто не смеет трогать этих людей, пока они по закону не будут обращены в трэллов по воле конунга Харальда Ярого. Ясно тебе? — Рефил встряхнул мужчину, заставляя того испуганно закивать головой. — Повтори!

— Трэллы — не люди, Волк, — прошипел подошедший надсмотрщик. Всё это время он вместе с остальными Змеями с усмешкой наблюдал за происходящим, а теперь решил показать своё нутро. От него так и веяло надменным превосходством. — Они перестали быть таковыми, когда проиграли в битве за свои земли. Теперь они лишь мусор, — и он смачно плюнул на корчившуюся от боли девушку.

Рефил пренебрежительно оттолкнул от себя пьяного и медленно повернулся в сторону говорящего, одаривая его тяжёлым взглядом.