Лив вдруг наклонилась, подобрав подолы сиреневого плаща, и подняла с земли чуть запачканную тряпичную куклу.

— В детстве у меня была похожая, — с улыбкой произнесла она. — Помню, я тяжело заболела и не выходила из дома всю зиму. В комнате постоянно пахло жжёнными травами и отварами, которыми меня поили каждый день, а ещё иногда приходили колдуньи и били в бубны, напевая дикие песни. Отец тогда сильно злился и почти не появлялся дома, а мама… — она запнулась, горько усмехаясь. — Однажды ночью у меня случилась горячка, никто не верил, что доживу до утра. Престарелая тир посоветовала матери сшить куклу-оберег, чтобы защитить меня. Тогда она просидела подле моей кровати до зари, а на утро жар спал.

Я молчала: не думала, что Сигрид знакомы человеческие чувства и она способна заботиться о дочери. Большинству казалось, что Бешеной абсолютно всё равно на семью, однако рассказ Лив доказывал обратное.

— Ты до сих хранишь её? — поинтересовалась я, вспоминая, что куклам-оберегам приписывают мощное колдовское влияние. Если её потерять, сжечь или утопить, то несчастье обязательно ляжет на владельца, а потому к таким вещам прибегали редко.

Лив кивнула:

— Да, конечно. Помню, как нашла на подушке подарок от матери, которая обычно избегала меня, и на радостях не отпускала игрушку, пока болезнь не отступила. Я рассказывала ей сказки, пела песни и обещала, что покажу ей весь Виндерхольм. А затем наступила весна, я окрепла, и мать спрятала куклу. Я рыдала, умоляла вернуть её, но она была непреклонна. У меня не было игрушек и друзей, Астрид, кроме этой куклы, — призналась Лив, глядя сверкающими от слёз глазами. — В конце концов госпоже Сигрид надоело выслушивать истерики, и она пригрозила, что выбросит куклу, а заодно и меня, если я посмею хоть ещё раз открыть рот.

Зная характер Сигрид, я ничуть не сомневалась, что она выполнила бы угрозу, не моргнув и глазом.

— Она отдала мне куклу пару лет назад, сказав, что отныне я сама по себе, — продолжила Лив, утирая слёзы. — Тогда я поняла, что ей и отцу стало всё равно. Упади я в реку или заболей, они не станут заботиться. Я прорыдала всю ночь, прижимая куклу к груди, а после спрятала её в сундук и больше никогда не доставала.

Бьёрнсон заботливо отряхнула игрушку от грязи и оглянулась по сторонам, пытаясь отыскать владелицу. Однако детвора убежала далеко, и никто не думал возвращаться за потеряшкой. Лив вертела её в руках, явно не зная, что предпринять, как с неба стал накрапывать дождь.

— Возьми с собой, — предложила я. — Оставлять под дождём — плохая затея, промокнет и потом не высушишь. Травница, может, знает чья она.

Лив кивнула и, последовав моему примеру, натянула капюшон. Дождь усиливался и загонял людей по домам, а на горизонте сверкали молнии. Ветер разгонялся, прижимая к земле ветви деревьев и швыряя пыль в глаза. Я обернулась на дом Эймунда, надеясь, что в непогоду он не бродит на улице, а сидит в уюте, однако ничего не выдавало его присутствия. С того дня на берегу я вообще больше не видела колдуна и не могла понять, где можно пропадать столько времени. Тревожная мысль уколола сердце: а что, если после всех обрядов и использования сейда, ему плохо? Может, стоило зайти и проведать? Я сделала шаг в сторону, но Лив окликнула меня и пришлось возвращаться — не хотелось бы привлекать внимания и создавать проблем.

Хускарл проводил нас и поспешил убраться к остальным, пока не начался ливень.

— Я уж начала волноваться! — воскликнула травница, хлопоча у очага и помогая развесить мокрые плащи. — До утра теперь будет буря, даже не думайте выходить. Сокол твой умный, — она ткнула под потолок, где Ауствин чистил перья. — Только первые капли упали, как он влетел через окно.

— Мы бы вернулись раньше, но хотели найти владелицу, — Лив протянула женщине куклу. — Не знаете, чья это?

Травница повертела игрушку в руках и пожала плечами:

— Сожалею, но помочь ничем не могу. Не волнуйся, завтра погода успокоится, и дети снова выбегут на улицу, а там уж и спросите. Вы ж не уезжаете на рассвете?

— Через пару дней, — ответила я, суша волосы. — Мы сильно вас стесняем? Можем попроситься в другой дом.

Она тут же замахала руками:

— Что вы, что вы, госпожа! Ничуть не мешаете! Я больше за погоду беспокоюсь! Весна коварна. С утра солнце светит, а через пару мгновений уж дождём веет, а путь до Виндерхольма не близкий.

Я кивнула, но всё же не поверила напыщенной учтивости, однако спорить и острить не стала. Сама не была бы рада, если бы в наш дом подселили чужих и заставили им улыбаться и готовить, так что травница ещё держалась бодро. Не желая злоупотреблять гостеприимством, предложила помочь с домашними хлопотами, надеясь отделаться уборкой, но хозяйка начала готовить ужин. Лив тут же принялась чистить овощи для похлёбки, оставляя меня возиться с рыбой и проклинать свой длинный язык, от которого толку всегда было мало.

За болтовнёй о жизни поселения время пролетало незаметно. Травница помогала многим, спасая от болезней и предсказывая погоду. До появления Эймунда она была единственной, кто умел заклинать сейд, и слыла проводником между людьми и богами.

— Но колдун здесь долго не задержится, — рассуждала травница, обгладывая рыбу. — Такие как он никогда не остаются на одном месте, а постоянно бродят в поисках чего-то особенного.

Лив метнула на меня быстрый взгляд, но я не обратила внимания: пускай, думает что угодно, а поддаваться на провокации не стану.

— Особенного? — переспросила Бьёрнсон, всё ещё поглядывая на меня.

— Про таких, милочка, говорят, что они себе на уме. Замкнутые и нелюдимые. От них нож в спину получить можно, и глазом моргнуть не успеешь. Вот знаешь…

И она пустилась в воспоминания, рассказывая про колдуна, что извёл всё поселение за то, что ему не заплатили за работу. Судить его было сложно, ведь его подло обманули, однако и его кара оказалась слишком суровой. Лив тяжело вздыхала и качала головой, явно осуждая колдуна и ему подобных.

— Вы знаете так много историй, — восхитилась Бьёрнсон, вызывая у меня усмешку. По мне травница была обычной сплетницей и любила хорохориться, нежели чем рассказывала путные и достойные истории. — Но, простите, если кажусь слишком любопытной, как же вы оказались здесь? Столько знаете, наверняка видели многое.

Я едва не поперхнулась бульоном, слушая льстивые речи Лив. Обычно тихая и зажатая девочка сейчас пыталась задобрить женщину добрыми словами и похвалой, будто пыталась загладить мой хмурый взгляд и дурной характер. Оказывается, Бьёрнсон полна секретов, однако я тут же отругала себя за впечатлительность: Лив ведь всю жизнь существует подле тех, кому на неё всё равно, а значит, пришлось учиться приспосабливаться и переступать через себя.

— Повелась на слова тётки, — травница грустно хмыкнула, но в глазах её мерцала злоба. — Она говорила, что дар может отвернуться, если познать мужчину и его близость.

Я насторожилась: подобные слухи действительно окружали вёльв и колдунов. Предрекалось, что сейд благоволит им только до тех пор, пока они не ставят никого другого выше, чем их предназначение. Однако подтверждений тому не было. Тьодбьёрг и вовсе происходила из древнего племени ведущих, где дар передавался по наследству, и никто из потомков не был обделён способностями. Травницы нередко имели много детей и точно не жаловались на сейд. Быть может, они, конечно, врали, и магия оставила их, а отвары получались только благодаря отточенному мастерству. Однако я сомневалась: скорее, мало кто хотел родниться с ведущими, боясь порицания.

— Я родом из одала с западной части Виндерхольма, — продолжила травница. — Перед побегом родители хотели выдать меня замуж. Нареченного я знала: хороший, честный мужчина из нашего же поселения. А я только-только стала понимать силу трав — гордилась собой, бросать не хотела. Родителям не говорила — боялась. Крестьянам положено на земле работать, урожай собирать, а не разбирать листочки и цветочки, думая, что в них смысл жизни. Однако я была иного мнения и нашла утешение в лице тётки, которая слыла травницей. Родители не любили её, осуждали, а мне податься больше было не к кому. Она-то и убедила меня, что свадьба только горечь принесла бы. Забрал бы муж и честь, и дар. — Она тяжело вздохнула, глядя на дверь, за которой плакал ливень. — Глупая была, наивная. Рыдала долго, но решила, что раз могу помогать людям, значит, на то воля богов и перечить ей не должна. Поэтому сбежала накануне сватовства и скиталась по одалам, за миску супа лечила хворь и слабый желудок, пока однажды в Виндерхольме не повстречала тётку. Хотела подойти, спросить совета, а затем увидела её выпирающее брюхо и своего жениха рядом с ней.