— Так научи, а не бросайся угрозами и не являйся в мысли, чудесным образом спасая, а после припоминая! Учёт ведёшь, как быстро растёт мой долг? После к отцу всё же явишься или в ловушку затянешь? Отвечай, что тебе от меня надо!

Устала быть зависимой, слабой, а жизнь только такой пока что и выставляла. Отец видел в Вальгарде хэрсира или даже конунга, старался сделать всё для него, продвигая и рассказывая окружению о подвигах сына, но упорно молчал, когда дело касалось меня. Немощная, больная, одолеваемая видениями — он хотел бы от меня избавиться, лишь бы не слышать о существовании дочери. В его представлении я была не больше, чем красивая вещица, что должна оттенять славу брата. Мои желания, заботы и переживания не учитывались и никого не интересовали, и даже если сейд разорвёт мою душу, Дьярви будет всё равно. Так он избавился бы от проблем раз и навсегда.

Эймунд неспеша поднялся и выпрямился. Плакать перед ним не хотелось, но слёзы предательски заскользили по щеке. Нужно было торопиться, осматривать круг и искать хоть какие-то зацепки, пока Лив не привела сюда хускарлов, а не рыдать перед колдуном, которому точно нет дела до чужих забот.

— Хорошо, — неожиданно произнёс Эймунд, читая меня, словно руны. — Научу.

Я опешила. Обычно люди просили плату за уроки и наставления, а колдуны и вёльвы вовсе не делали ничего за просто так. Но этот вёл себя слишком странно: он точно преследовал какую-то цель, а я лишь инструмент. Что, если он на самом деле соглядатай, разнюхивающий слабости клана Волка? Как он прознал про мои уроки у Сигрид? Сомневаюсь, что об этом было известно кому-то, кроме окружения. Я вообще ничего не знала о колдуне, кроме слов Рефила, а так легко доверяла и впускала в свою голову. Стало страшно: нужно было бежать, держаться рядом с Сигурдом, а не рыскать по развалинам, рискуя попасть в очередную беду. Пугающая мысль, что колдун в эту минуту может сотворить со мной всё, что угодно, обдала будто ледяная волна. Что, если он специально заманивал меня сюда?

— Я слышу, как ты думаешь, — недовольно цокнул Эймунд, вновь прищуриваясь. Он нависал надо мной как скала, а низкий голос, хоть и звучал будто мёд, настораживал. — Мне не нужно золото твоего отца или кого-то ещё. Я сам по себе, уж такова доля колдуна: гуляю то тут, то там. А что до тебя — мне жалко смотреть, как столь очаровательное и способное дарование погибает, потому что слаба головой. Скажи мне, Астрид, неужели ты не могла тренироваться украдкой? Чувствовать сейд или варить отвары, повторять обряды, что видела? Нет, ты предпочла казаться слабой даже самой себе, и посмотри, куда это привело? Сокол, что чудом уцелел после яда, рискует вызвать подозрения сверхъестественным поведением, но всё равно упрямо спасает тебя. Приглядывать за животными — благое дело, однако полагаться постоянно на их помощь — удел малодушия. Так скажи же: ты просто глупая или действительно немощная?

Слова хлестали, и я нервно кусала губу. Эймунд был прав: вместо того, чтобы учиться, повторять заклинания, услышанные от него и Тьодбьёрг, я только и делала, что страдала, виня в бедах всех, кроме себя.

В небе парил Ауствин — верный друг и заступник, которого я не заслуживала. Его поведение действительно выглядело противоестественным: слишком умный для обычной птицы, но неужели Эймунд заговорил сокола, чтобы тот заботился обо мне? Но зачем? Да и могло ли это быть правдой? Ответов не было. Не зная, что сказать в оправдание, я молчала.

Эймунд устало вздохнул и потёр переносицу. Наверняка общение со мной изводило и его, заставляя жалеть, что заговорил тогда в лесу.

— Спасибо, — прошептала я, не рискуя встречаться с ним взглядом. — Твои слова, как всегда, попадают точно в цель. Я запомню этот урок и не посмею больше надоедать, — отвесив низкий поклон, я развернулась, чтобы уйти и более не докучать, но Эймунд удержал за локоть.

— То научи, то теперь прощай, — раздражённо процедил он. — Сказал же, что помогу. Чего уходишь-то? Но у меня два условия, — я насторожилась, готовясь услышать дурное или постыдное. — Первое: ты перестанешь жалеть себя и действительно займёшься сейдом.

Не до конца веря в услышанное, я с готовностью кивнула: чтобы стать сильной, нужно упорно трудиться и постоянно заниматься, а не бросать всё на самотёк. Да и потом сейд и колдовство действительно были мне по душе, и значит, не придётся насиловать себя, уговаривая заниматься бесполезным, ненужным.

— А второе? — недоверчиво спросила я. Всё складывалось как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сейчас колдун просто обязан был попросить отравить конунга, зарезать Сигурда или уничтожить святилище, но вместо этого лишь довольно хмыкнул и изрёк:

— Стань сильнейшей вёльвой во всех девяти мирах. И пока ты вновь не забросала меня вопросами, скажи, что ты видишь?

Эймунд удобнее устроился на камне и, выудив из сумки на поясе сушёные ягоды можжевельника, стал закидывать их в рот.

Я огляделась: рунные камни олицетворяли богов, которым поклонялись — Тор, Один, Фрейя, Фригг, Тюр и Фрейр. В центре разводили костёр, пели песни, приносили жертвы и молили о заступничестве, урожае и благодати. Жрецы наверняка били в барабаны или бубны, обмазывались красками и кровью, вступали в сейд, вещая о будущем. А после пришли Орлы и всё уничтожили.

— Ты сочиняешь сказку? — колюче спросил Эймунд, выслушав описания. — Что натолкнуло на эти мысли? Окружение и привычные обряды? То, что ты сказала, с лёгкостью относится к любому колдовскому кругу. Я спрашивал о другом. Что происходило именно здесь, Астрид?

Я нахмурилась, не понимая, что ему нужно. Как можно было рассказать о прошлом без обрядов? Для гадания Тьодбьёрг жгла травы и держала людей за руку, предсказывая будущее, но можно ли так было окунуться в прошлое — не знала. От меня же требовали и вовсе рассказать о произошедшем, глядя на окружение. Разве это возможно?

— Что, недоведущая, всё не так просто, как кажется? — Эймунд усмехнулся и снисходительно покачал головой. — Ты не увидишь ничего, как бы ни старалась, если будешь смотреть только глазами. Сейд — он везде. Это не колдовство, что берётся, стоит только щёлкнуть пальцами или покричать песни, хваля богов. Сейд — это энергия, что пронизывает все живое, душа всего сущего. Ауствин, ты, я, море и даже камни — мы частички сейда, что опоясывают все девять миров и наполняет их собой. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась я. Думала, вёльвы и колдуны наделены сейдом и просто используют его в случае необходимости. Мне не приходила в голову мысль, что люди, животные и уж тем более камни являлись частями чего-то большего, неподвластного пониманию.

Эймунд едва слышно простонал от досады и, обойдя меня, встал за спиной, закрывая прохладной ладонью глаза:

— Смотри, недоведущая, — его дыхание щекотало шею, и я невольно дёрнулась, покрываясь мурашками и смущаясь: никогда прежде ко мне так не прикасались, и уже тем более нахальные колдуны. — Не о том думаешь, Астрид, — насмешливо прошептал Эймунд. — Я тебя не обижу, так что дыши и следуй за моим голосом.

Надо просто привыкнуть к его вечным насмешкам и не реагировать, если хочу научиться хоть чему-то, кроме как покрываться румянцем и беситься, веселя его. Повинуясь совету, глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

— Надо же, строптивая, слушаешься. — Даже с закрытыми глазами явно видела, как он самодовольно улыбался. — Не пытайся представлять прошлое, а почувствуй его, прикоснись к образам, что хранятся в земле и воде. Память мироздания глубока и не соизмерима ни с чем, как и сейд. Он помнит, как тогда волны разбивались о берег, шурша песком, и чайка кричала в небе, переговариваясь с сестрой. Ветер приносил запах тины и морской соли. Муравьи бегали подле мха на камне Тюра, очаг в центре трещал ветвями. Дымок поднимался изворотливой лентой ввысь, а рядом стояла вёльва, ударяя в бубен, обтянутый кожей.

Было ли это плодом разыгравшегося воображения — я не поняла, но перед глазами замерцали нити: синие, чёрные, красные и жёлтые — они сплетались в сверкающие образы, рисующие прошлое. Все те же пляж и колдовской круг, но землю покрывала жухлая трава, а громовые тучи громоздились на горизонте. Птицы низко парили над водой, а ветер предупреждающе затих, готовясь к буре.