Обнадёживающее предположение. Надеюсь, что моё красноречие выведет меня сухим из передряги.

– Дарграг находится на самой границе пустыни, – говорю. – И пустыня эта – бесконечна. Иногда налетают песчаные бури, иногда пересыхает колодец и в эти моменты приходится подниматься в горы, к ручью. Если завтра твои соплеменники меня не прирежут, то я могу сводить вас обоих на экскурсию. Жители у нас мирные, дружелюбные, привечают новых людей, если они не собираются сжигать наши дома.

– Да, – соглашается девушка. – Надо посмотреть, что там находится.

– Ты можешь отправить птицу через горы и увидишь всё его глазами.

– Нельзя – коракс должен быть рядом. К тому же он паникует, когда улетает далеко от меня.

Майра свистит и рядом с ней приземляется серая птица с красными точками на оперении Длинные крылья, короткий клюв и очень острые когти. Коракс, как назвала его Майра, некоторое время топчется на земле, а потом присаживается рядом с хозяйкой. Только два любопытных жёлтых глаза виднеются в сгущающейся тьме. Какая любвеобильная птица – мне казалось, они ночуют на ветках.

Некоторое время ястреб сидит рядом с ней, затем перебирается к Хуберту, но и там ему не нравится. Он движется дальше и останавливается у меня под боком.

– Эй, – бурчит Майра. – Посмотрите на этого предателя.

Однако кораксу плевать на её замечания. Он закрывает глаза и позволяет несколько минут погладить себя, прежде чем отключается.

Я сплю лишь наполовину.

Через несколько часов я открываю глаза, замышляя побег.

Глубока ночь, кромешная тьма.

Рядом со мной храпит Хуберт, чуть дальше находится Майра и она не издаёт ни звука. Не могу понять: она очень тихо спит или лежит под звёздым небом с открытыми глазами... Кажется, спит, но точно сказать невозможно.

Коракс неизвестно где, но это не важно – дневные хищные птицы не видят в темноте.

«Спите, ребятки, всё нормально. Никто здесь побег не замышляет».

Аккуратно приподнимаю голову.

Как я и ожидал, вокруг ничего не видать: ни окружающих гор, ни дороги между ними, ни собственных рук. Можно поднести ладонь вплотную к лицу и ничего не увидеть. Если я прямо сейчас откачусь в сторону на три метра, Хуберт с Майрой будут меня искать несколько часов и даже не поймут, что я всё ещё рядом.

Меня похитили и ведут в Дигор, поскольку я лидер Дарграга. Они видели, как мы сразили вражеское войско, и теперь хотят узнать, как нам это удалось. Я не против попасть к ним в деревню, но случиться это должно на моих условиях: мы придём сюда всем нашим войском и потребуем переговоров, чтобы общаться на равных. Не должно быть такого, что я сижу связанный, а в Дигоре мне угрожают и навязывают свою волю.

Никакого союза из этого не выйдет.

«Спи, Хуберт, – думаю. – Не просыпайся».

Приподнимаюсь чуть выше. Храп у Хуберта не сильный, но вполне ощутимый. Я встречал людей, что трубят во сне так сильно, что можно подносить бокалы к лицу и они будут лопаться от резонанса.

Первое дело – избавиться от верёвки.

Шарю вокруг, ищу булыжник с острой кромкой, но, как назло, все камешки до единого гладкие и круглые, некоторые и вовсе рассыпаются, если сжать посильнее. Нужно взять два больших и стукнуть их друг о друга, чтобы один из них треснул и раскололся.

«Можете не беспокоиться, – думаю. – Если вы ничего не видите и ничего не слышите – ничего не происходит».

Поскольку мои руки стянуты за спиной, операция многократно усложняется. Очень малый простор для движения и малая зона поиска. Приходится ёрзать на месте и поворачиваться во все стороны.

Наконец, под руку попадается подходящий кварцит: кривой и с зазубринами в нескольких местах. Ложусь обратно на бок и аккуратно вожу его краем вдоль верёвки.

Стоит Хуберту перестать храпеть – останавливаюсь и я. Как только он продолжает – возобновляю побег. Льняные верёвки не настолько прочные, как нейлоновые и капроновые в моём мире. Их нельзя использовать в альпинистских целях, поскольку они легко могут порваться. Они гниют, плесневеют, привлекают грызунов и плохо переносят влагу. В быту ими пользуются с аккуратностью и стараются вязать так, чтобы ничто о неё не тёрлось.

Несколько минут спустя путы рвутся и руки больше ничто не стягивает. Никто не заметил моих действий.

«Вам стоило выставить дозорного, ребята».

Пусть я безоружен, но всё ещё представляю опасность. Следом за руками я распутываю ноги и теперь полностью свободен. Я могу прямо сейчас встать и уйти – никто меня не найдёт в такой темноте. Пока Хуберт с Майрой будут искать инструменты для розжига факела – пройдёт уйма времени. И это при условии, что у них вообще есть факел.

Но уходить я не хочу.

У Хуберта остались две мои жемчужины, и я ни за что их не оставлю. Пусть забирает железяки, выкую ещё метательных ножей, красивее и с лучшим балансом. Но жемчужины… Ради одной только жёлтой я готов рискнуть собой. Хочу снова повелевать временем. Мне нужна эта сила.

Да и чёрную оставить не готов, пусть я и не собираюсь ей пользовать.

Они – мои и больше ничьи.

«Извините, господин рыжая борода, не вернёте ли мне моё имущество?»

Остаётся загадкой, как забрать мешочек тихо и незаметно: он висит на верёвочке у Хуберта под доспехом, в районе груди. В отличие от стёганки, что довольно мягкая несмотря на толщину, вываренный кожаный доспех – очень твёрдый. Засунуть руку под него и не разбудить хозяина – невозможно.

И это при условии, что Майра спит, а в этом я до сих пор не уверен. Уж слишком тихо на том месте, где она лежала. Нельзя утверждать, что она вообще там, а не прогуливается неподалёку.

В такой кромешной тьме может быть что угодно.

Очень аккуратно поворачиваюсь на другой бок… храп останавливается, а затем продолжается снова. Какой же чуткий слух у этого человека: может услышать даже лёгкое трение ноги по песку.

«Не беспокойтесь ребята, я просто заберу своё и уйду. Но мы обязательно ещё встретимся».

Нужно забрать жёлтую жемчужину. Нужно вытащить мешочек на верёвочке.

Это не настолько сложно, как кажется на первый взгляд: в моём мире карманники проворачивают трюки и посложнее. Если это умеет кто-то, значит и я могу научиться. У меня такое жизненное кредо.

Самое время познать тонкое искусство воровства.

Насколько позволяет ситуация, подползаю к спящему Хуберту и медленно… очень медленно… невероятно медленно, касаюсь пальцем его доспеха. Пока всё удачно – он лежит на спине, поэтому нависаю над ним. Тяну кожаную пластину на себя по одному миллиметру в десять секунд.

«Спокойно, парень, спи!»

Броня поддаётся.

Не обязательно вытаскивать мешочек незаметно. Можно резко дёрнуть, схватить жемчужину и замедлить время. И уж после этого, ни Майра, ни её птица меня не остановят – слишком близко находятся.

Но если я попадусь, не успев схватить, то время замедлит Хуберт.

Что поделать, приходится рисковать. Уходить без жемчужин совсем не хочется – слишком большое сокровище, чтобы отдавать его первым встречным. Кто знает, найду ли я когда-нибудь другие.

Кожаная пластина брони приподнята, половина дела готова. Аккуратно касаюсь ремешка и тяну мешочек на себя. Храп тут же прекращается. Замираю на месте без движения, как статуя.

Ощущение, будто я делаю сложнейшую операцию на живом пациенте. Одно неверное движение скальпелем и человек захлебнётся собственной кровью. Не хватает только медсестры, что будет вытирать пот со лба и подавать инструменты.

Хуберт некоторое время лежит тихо, а затем снова начинает храпеть. На его счёт я не переживаю, а вот почему Майру не слышно – это проблема. Если она сейчас бодрствует, то малейший шорох привлечёт её внимание.

Всегда можно услышать, спит человек или нет. В детстве отдыхал в летних лагерях и, как все нормальные мальчишки, мазал зубной пастой лица спящим соседям. Нужно было держать тюбик под мышкой, пока он не впитает температуру тела, чтобы спящий не почувствовал прикосновения. И мы очень легко определяли, кто заснул, а кто ещё нет: спящие люди сопят. Кто-то громче, кто-то тише, но сопят все и всегда.