***

Уже у себя в покоях Ганнон приготовился вскрыть воспоминания Хестола. Если что-то удалось достать из человека без сознания. В этот раз он устроился на кровати, на всякий случай. Дверь в покои охранял один из часовых Коула. Юноша прикрыл глаза и подступился к скрытым воспоминаниям. Они висели посреди темноты ясные, но недостижимые. Стоило приблизиться к ним, как сознание замирало, заражаясь забытием Хестола. Думать об иных вещах было так же легко, как обычно. Юноша нащупал бутыль и, поболтав жидкость на дне, разом прикончил остатки зелья из штормовых ракушек. Образы замельтешили перед глазами: его собственные мысли ускорились, а время снаружи шло мучительно медленно. Он чувствовал, как разгибаются его пальцы, казалось, это тянется целые часы.

Пока обычные мысли летели с немыслимой скоростью, ранее неподвижные глыбы воспоминаний Хестола стали медленно плыть в пустоте. Теперь к ним можно было приблизиться. Шок от соприкосновения заставил тело Ганнона изогнуться на кровати. Как только он узнавал что-либо, медленная мысль превращалась в его собственную – быструю. Это ощущалось как удар, бесконечно растянутый во времени. После нескольких секунд он выпрямился и сел на кровати, издав чудовищный – чуждый человеческому телу – стон. Здесь прошло совсем немного времени, но для него это было вовсе не так. Сумев снова сфокусировать взгляд, юноша увидел щель приоткрытой двери. То, что даже страж покоев Коула решил-таки заглянуть, говорило о многом.

— Все в порядке, — прохрипел Ганнон. Ответа не последовало, но дверь закрылась.

Юноша прикрыл глаза и начал разбирать полученные знания, делая заметки на пергаменте. Он боялся, что они могут испариться после ухода личины. К сожалению, информации из человека без сознания вытащить удалось немного. В темноте мелькали лишь чувства и образы: страх, настоящий ужас, не покидавший Хестола уже несколько дней. Отвращение к бывшему другу. Ощущение опасности: от своих, от Избранников, от Второго Круга…«Письма! Надо сжечь письма!» — всполошился Ганнон и метнулся к камину, но вовремя опомнился. Он увидел руки, принадлежавшие мужчине старше него: Хестол бросал лист за листом в огонь. Мелькали слова, дополняемые воспоминанием: «…я полностью разделяю ваше возмущение недостойным Видевшего поведением лорда… Вы правильно поступили, обратившись ко мне…», «…ужасные события в Тиарпоре могут помочь нам… действовать открыто…», «…заверяю вас, оружие может быть использовано, если вы доверитесь мне…», «…вы попытались сами наладить общение с С., молю вас, предоставьте это мне, не берите этот грех на себя… теперь, когда вам известно…»

Ганнон с трудом унял дрожь в руках: «Это чужой страх», — напомнил он себе и продолжил глубоко дышать, пока сердце не успокоилось. Юноша увидел лишь отрывки писем, но украденные воспоминания – это не только сами образы, но и знания о них, о событиях вокруг. Письма были от Леорика. Ганнон попытался вызвать образ загадочного оружия, но натолкнулся на сплошную стену ужаса, которую испытывал Хестол перед Синдри и другими культистами. Они прочно переплелись в его разуме с образом оружия, которое находилось на Аторе.

Ганнон вздрогнул: «На Аторе, не в Даре! — осенило его. — Почему же Хестас лгал? Глупый вопрос, ведь причин может быть тысяча, начиная с разумной осторожности». Формально Зеленый остров не относился к землям Дара, но плыть до него было почти так же долго.

***

— Значит, Атор. — Избранник был одет в зеленое одеяние, отороченное золотым орнаментом. Он стоял, сложив руки на груди. Когда он посмотрел на свою супругу, та с улыбкой прикрыла глаза. В довольном выражении лица читалось, что она оказалась права в их споре.

— Да, Ваше Величество. — Ганнон кивнул. Он стоял в трех шагах от Избранников. В этот раз волнение было не таким сильным, но юноша все равно ощущал легкий трепет в груди. Он украдкой посматривал на воина из Ордена Солнца, сопровождавшего Избранника даже в личных покоях. Тот стоял, держа руку на массивной глефе, абсолютно неподвижно: на плюмаже высокого шлема не двигался ни единый волос.

— Вы в этом уверены? — Гамилькар еще раз взглянул на юношу.

— Хестол сам сказал мне об этом до того, как… окончательно лишиться чувств.

— Как он, очнется ли? — вступила в разговор королева.

— Это в руках Селаны, — осторожно ответил Ганнон.

— Как поэтично, оказывается, можно сказать: «Я не знаю», — проворчал Избранник и присел на кушетку.

Юноша выбрал самую разумную стратегию поведения: молча стоять, склонив голову, выражая почтение и готовность повиноваться.

— Ганнон, не принимайте это на свой счет, прошу вас, — начала королева, положив руки на плечи мужа и нежно расправив складки ткани. Она, очевидно, наслаждалась происходящим. — Избранник просто никак не может поверить, что все было сделано у нас под носом, почти что в Зеленом саду.

— Я жду ваших распоряжений, — безропотно произнес Ганнон. Он искренне надеялся, что повелитель не мелочен, и быть свидетелем его поражения в споре с супругой не опасно.

— Было бы хорошо вернуть того, кто не просит распоряжений, а предлагает решения. — Правитель Деоруса был все так же мрачен. — Есть ли возможность связаться с Коулом?

— Нет, Ваше Величество, — быстро ответил Ганнон, пойманный в ловушку между страхом перед короной Избранника и кольцом Коула. Старик четко указал, в каких случаях его позволено вызвать. А вот Гамилькар не знал даже о самой этой возможности. Ответ юноши ожидаемо не обрадовал короля, зато его супруга просияла.

— В таком случае вам следует немедленно отправиться на Атор! — провозгласила она. Ганнон поднял взгляд на Избранников.

— Кхм, я повинуюсь, но переживаю за своих людей, сначала Коул, а теперь…

— Мы понимаем, — Избранник говорил, будто бы разделяя его опасения. — Но мы с вашим господином знакомы немало лет и знаем, кто из его людей для чего годится. И иных вариантов уже нет. — Эти слова вскрыли чуть зажившую рану Ганнона. Очевидно, раньше выбор безусловно пал бы на Виннара.

— А читать Избраннику приходящие письма, поджидая хозяина, это растрата таланта, — подхватила королева. — С этим и я справлюсь, с переводчиком из ваших людей, конечно. — Ее медовый голос не скрывал торжества.

«Похоже, она давно ждала шанса. И вот без старика мы остались беззащитны», — с тревогой подумал юноша, одновременно ощутив и облегчение. Он тут же отругал себя: уплывающий из рук контроль снимал ответственность, да, но не предотвращал последствий. И ударят они ничуть не слабее, плевать им, что ты «ничего не мог сделать».

— Ты помнишь уговор? — Гамилькар оглянулся на супругу. Та хоть и поджала губы, но ей хватило выдержки, чтобы не рисковать без нужды, когда победа и так уже в руках.

— Вы должны простить меня, Ганнон, — она склонила голову набок, — Избранник желает поговорить с вами наедине.

После ухода супруги Гамилькар некоторое время стоял молча, раздумывая. Ганнон почтительно ожидал в тишине.

— Вы пьете береговой эль, так? — осведомился Избранник. Надо отдать ему должное, вопрос застал юношу врасплох.

— Да, Ваше Величество.

— Я бы хотел предостеречь вас. — Король хлопнул в ладоши и слуги внесли несколько кубков и тарелку. Послышался отчетливый запах брухта. — Предостеречь от той ловушки, в которую попала моя супруга.

— Ваше Величество... — непонимающе произнес Ганнон: становилось интересно.

— Я, хоть и являюсь потомком Уналмаса, прозванного Унылым, но люблю немного театральности. — Бесстрастный голос Избранника противоречил сказанному, усиливая интригу. Гамилькар обвел рукой напитки и тарелку, в которой поблескивало что-то зеленое, — чистый брухт, занятно! — Пейте же. — Король указал на один из кубков, и Ганнон повиновался. — Что вы чувствуете?

— Обычный эль, Ваше Величество, — честно ответил Ганнон и тут же поспешил добавить: — Прекрасно сваренный. Мастерски приправлен. — «Не чета выбору Иннара, конечно, но терпимо», — мысленно продолжил юноша.

— Он сбалансирован. Мало кто обращает внимание на основу, ведь приправы и пряности куда ярче. Вот и моя избранница увлеклась вашим ремеслом, забыв о главном. Пейте. — Гамилькар указал Ганнону на второй кубок. Там оказался сладковатый напиток, пьянящий, но почти безвкусный. Жидкая каша. Не дожидаясь реакции, король продолжил: — Заговоры интересны, но подавляющее число домов держит слово. Некоторые церковники позволяют себе лишнее, но большинство – просто служат богам.