Под звон цепей стражники вели горного неардо. Эта порода уже успела примелькаться. Как там говорил Хиас’ор? Каменные? Широкоплечий и коренастый, преступник наградил Ганнона уже привычным пораженным – с примесью отвращения – взглядом: сородич судит от лица северян. Пленник нахмурил брови и уставился в землю. Разговор начинать было рано, помощник подал Ганнону записи.

— При покупке штормовых ракушек… — приступил к чтению дела судья.

— Это… — Кессад поспешил указать на строки, идущие ниже.

— Грех, но не преступление, я знаю. — Ганнон сдержал раздражение. — Я вижу, что слов еще много. Так-так, ох, убийство берегового… — Он положил пергамент на стол и посмотрел на обвиняемого. — Как же так вышло?

Неардо промолчал, а заговорил снова писарь:

— Убийство произошло в стенах города, хоть и зарублен был береговой, поэтому преступник у нас, а не у Легиона.

Ганнон молчал несколько секунд, после чего тряхнул головой, насколько позволяла шляпа.

— Я имел в виду, за что ты убил его? — проговорил судья уже громче. Боковым зрением он заметил удивленное лицо помощника. Но помог Ганнону стражник:

— Слышь, что тебя спросили его… — конвоир замялся с титулом, — судья их Величества! Отвечай! — Солдат подкрепил свои слова тычком в бок пленника.

— При судье не зовешь меня «хедль», — усмехнулся неардо, кивнув в сторону Ганнона, заставив стражника покраснеть от злобы. «Надеется хотя бы напоследок ему отомстить. Я ведь такого же цвета», — подумал Ганнон. — Он оскорбил меня, когда мы обсуждали цену. — Убийца вскинул голову и продолжил: — За такое тут судят?! Лот’сагаррия! — закончил он на своем языке и сплюнул.

— А к югу от гор за убийство не наказывают? — с любопытством спросил судья, жестом остановив стражника, что уже приготовился ударить строптивого пленника.

— Наказывают, и пострашнее, чем у вас! — тут же вступился за свой край неардо. Вокруг суда понемногу собирались зеваки. Обычно разбирательства их интересовали меньше, чем казни. — Но там бы поняли, что такое честь! — Обвиняемый попытался сложить руки на груди, забыв про цепи.

— Ты бы убил человека в земле почтенного дома Хиас и они бы поняли? — Ганнон чуть склонил голову, всматриваясь в разгневанное лицо подсудимого. — Или только у своих бы вышло? — Не дождавшись ответа, он обратился к стражнику: — Его топор?

Солдат молча развернул окровавленное полотно и прошел к столу судьи, держа оружие над головой за короткую рукоять. Собравшийся люд отреагировал недовольным ропотом. Ганнон слишком увлекся — не хватало еще довести до погрома. Но все же было сложно удержаться, ведь про эти секиры на юге ходили легенды. Неардо не слишком часто брали их с собой, особенно с тех пор, как прекратились набеги в землях Перевала. Оглядев толпу, Ганнон решил, что людей не мешает успокоить.

— Мне горько видеть, что аизкора, — он припомнил название двухлезвийной секиры, — обагрена кровью в пустяковой ссоре, это бесчестье. Это попрание договора о нерушимой дружбе!

В ответ преступник только пробормотал что-то о береговых предателях крови, что продали страну северянам, испугавшись Сциллы, пока каменные неардо держали Перевал. Разобрать смесь языков в речи обвиняемого получалось с трудом. Но собравшийся люд все же удалось немного успокоить.

— Продолжим? — Судья повернулся к своему помощнику, который явно не был доволен задержкой. — Хулители, хвалители?

— Обвиняемый таковых не нашел.

— От лица убитого? — спросил Ганнон после того, как убедился, что писарь не собирается продолжать.

— Береговые? — Кессад смутился. — Не искали, да и в город их дальше складов не пускают.

— Боги милосердные, — пробормотал юноша под нос и обратился к пленнику: — Желаешь что-то сказать?

— «Особое право почтенных южан на суд», — медленно выговорил неардо заученное название старого документа, — меня не должны судить вы, — закончил он, с презрением глядя на северян.

Сбоку засуетился Кессад, перебирая листы пергамента. Это заняло какое-то время: писарь читал что-то в книге, сдвинув брови, и не спешил передавать записи Ганнону. Пришлось вежливо откашляться.

— Не подойдет, — пробормотал Кессад, наконец протянув книгу судье.

Ганнон внимательно вчитывался в строки, написанные на архаичном языке. Кажется, неардо нельзя судить в землях на севере, не было «права на передачу осуждения», но это же бред какой-то. В точно выверенный момент помощник положил перед Ганноном свиток, где еще более древний слог рассказывал об этом самом праве. Последний кусок мозаики встал на свое место, оставалось объяснить это преступнику.

— Мы и впрямь не вправе были бы судить за преступление, совершенное в землях другого Видевшего. Своих подданных благородные дома севера могут перепоручать правосудию друг друга, ибо законы их пакта с богами едины. — Ганнон сам не заметил, как подхватил из записей высокий слог. Он помедлил и повторил: — В землях другого Видевшего, но преступление произошло здесь.

Заключенный поник. Ганнон ожидал от каменного неардо криков о несправедливости и проклятых аборигенах, поработивших его вольный народ. Но, утратив последнюю надежду, подсудимый лишился и последних сил. И ведь, наверное, отдал за название старого документа последние деньги какому-нибудь нечистому на руку грамотею.

— Со времен восстания в шахтах Атора мало кто отказывается, — зашептал на ухо судье Кессад, — но сразу отправить на каторгу нельзя. Нужно дать выбор. Формальность, конечно.

— Плаха или Дар? — Ганнон повысил голос, чтобы вырвать неардо из ступора. Тот пробормотал что-то неразборчивое. — Говори громче.

— Д-дар, — сумел выдавить из себя пленник, глядя в землю. В толпе послышалось движение. Несколько собратьев каменного, сплюнув, начали проталкиваться через собравшихся, направившись прочь. Ганнон прикоснулся к шапке и протянул руку вперед, подтверждая приговор.

— Топор нужно будет отправить обратно за горы, — снова принялся тараторить помощник, Ганнон остановил его взмахом руки: это он помнил.

Полуденное солнце начало припекать даже сквозь навес. Череда мелких склок и торговых споров поглотила неимоверное количество времени. Ганнон прикрыл глаза и прислушался к шуму рынка: шаги, гомон разговоров, грохот товаров, жужжание насекомых и лай собак. Юноша чуть было не провалился в сон.

— Сколько у нас еще? — обратился он со вздохом к писарю. Кессаду, похоже, все было нипочем. Но на лбу у него выступила легкая испарина. Все-таки он человек. Скорее всего.

— Очередь длинная, — констатировал помощник, но, заметив страдание на лице судьи, продолжил чуть мягче: — Однако обязательства суда на один день мы почти выполнили. Осталось одно дело. У нас есть разбор спора о наследстве и покупка зеленого пигмента у…

— Фальшивомонетчик, — не колеблясь выбрал Ганнон, представив себе балаган, который учинят друг другу жадные наследники. Быстрый ответ позабавил Кессада. Ганнон готов был поклясться, что тот почти улыбнулся.

Пойманный с поличным мошенник пытался покрасить специально отлитые медные монеты в зеленый цвет. Мешок подделок и руки подсудимого были заляпаны зеленью. Беднягу взяли с поличным по доносу торговца красками. Большую глупость было трудно себе представить.

Тощий обитатель трущоб со спутанными каштановыми волосами молча стоял, склонив голову. Сбоку все не начиналось привычное движение: Кессад тоже был неподвижен. Может, он наконец запамятовал, в которой груде нужно искать закон? «Хорошо бы свести их все вместе», — мечтательно подумал Ганнон, после чего обратился к писарю:

— Что там? Нужно знать, откуда он родом? В каком поколении живет здесь? Желает ли отправиться в Дар? — В наступившей тишине становилось неуютно. — Кхм, Кессад, ты не желаешь проверить?

— А-м, нет, господин. — Помощник с сочувствием посмотрел на Ганнона. — Тут наказание одно – смерть.

***

Солнце медленно опускалось к морской глади. Скоро оно должно было коснуться фиолетовой каймы Шторма. Ганнон присел на песке: всматриваясь в горизонт, он сжимал и разжимал пальцы руки с кольцом. Укромный участок пляжа, который юноша облюбовал для тренировок, был надежно скрыт скалами от посторонних глаз. На песке виднелся след от небольшой лодки. Время почти пришло, нужно было сосредоточиться, но Ганнон никак не мог выкинуть из мыслей сегодняшний суд. Он не хотел слушать перебранку, разбирать вранье хулителей и хвалителей. И этот Кессад… который улыбался как ни в чем не бывало, хотя и знал, что будет. Для него все это было рутиной. Ганнон прошелся по короткому песчаному берегу туда и сюда, остановился и со злостью пнул обгоревший сгусток песка, превратившийся в стекло во время его прошлой попытки, о чем немедленно пожалел.